Решающий поединок
Шрифт:
Турнир подходит к концу. Под трибунами, где разминаются атлеты, становится свободнее. Остались лишь те, кому можно рассчитывать на медаль. Болгарину не выиграть чемпионата. Это ясно всем. И, наверное, отчетливее других понимает это он сам. Уже на ковер вызвали полутяжеловесов для финальных схваток. За ними потянулись тренеры, массажисты.
Ахметову выходить в последней паре. Он кружит вокруг нашей небольшой группы, в центре которой разминается Медведь. Александр настраивается на свой решающий бой, ни на кого не глядит. Чувствуется, что внутри у него все клокочет от нетерпения. Раздражает его что-то, наверное, присутствие Ахметова. Тот рядом делает петли, — все ближе и ближе. Александр предпочитает встретить соперника лицом к лицу только на ковре.
Непонятное волнение передается и мне. Должно что-то произойти. Но что?!
Ахметов садится на груду матов. Баюкает
Ахметов смотрит в нашу сторону. Смотрит-долго, не отрываясь; кряхтя, встает, переминается, опять садится, но снова поднимается и идет к нам. Останавливается напротив Александра близко-близко и что-то говорит, путая болгарские и русские слова. Саша, не прекращая наклонов, слушает Лютви. Улавливаю суть дела: «Ты сильнее», понимаешь, последняя моя схватка. Ничья делает тебя чемпионом… Понимаешь?!» Несмотря на дикость ситуации, в голосе Лютви нет просительных ноток. Кто бы мог подумать, что он окажется способен на подобные слова. Видно, с каким трудом он их выдавливает из себя. Если Ахметов действительно решил покинуть ковер, то уходить с проигрышем ему не хочется. Ситуация ясна, и все же я, невольный свидетель этого разговора, поражен: раньше его уговаривали не класть, теперь он сам оказался в этой незавидной роли. С его-то характером! И если Лютви решился на такое, значит, действительно бросает спорт. А ветерану, наверное, хотелось бы спеть свою «лебединую песню» по-молодому, в полный голос, красиво…
Александру кровь приливает к лицу. Он отводит глаза. Провалиться бы ему сквозь землю, убежать от необходимости сказать «да» или «нет». Ахметов ждет ответа. Саша отрицательно мотает головой, не в силах разжать рот, поворачивается спиной к Лютви. Болгарин уходит, грузно ступая. Мы молчим, стараясь не глядеть друг другу в глаза.
…Возвращается болгарин быстро. Он тянет за рукав кожаной куртки своего врача. Тот упирается, на ходу что-то шепчет Ахметову. Лютви не соглашается, усаживает его рядом с собой на маты. Доктор открывает чемоданчик с набором инструментов и лекарств, достает ампулу.
Сцена безмолвна. Тишину нарушает хруст стекла. Ежусь, холодок обдает спину: терпеть не могу звука крошащегося стекла. Врач просовывает жало шприца в ампулу, затем игла с новокаином мягко входит в мышцу болгарского «тяжа»: доктор обкалывает его плечо по кругу, и оно на наших глазах белеет. Полчаса онемевшее плечо будет нечувствительно к боли.
Процедура происходит открыто, на виду у всех. Демонстративность ее очевидна. Лютви одевается. Деревянно поднял вверх онемевшую руку. Врач надевает ему куртку сначала через нее, потом запутывает голову Ахметова, но тот здоровой рукой срывает куртку и набрасывает ее на голые плечи сверху. Сидит не разминаясь.
Медведь продолжает свое дело: пружинистые наклоны, приседания…
Борцов вызывает информатор. Один стоит в своем углу полный нетерпения. Другой медлит, ему некуда спешить.
Те, кто присутствовал при немой сцене, протискиваются вперед, они знают— быть грозе.
После свистка Лютви первым идет навстречу Медведю. Занимает центр помоста. Поворачивается чуть боком, выставив под острым углом навстречу атакам соперника неповрежденное плечо. Травмированное прячет. Уже само начало необычно. Ахметов похож не на боксера в глухой защите, а на хорошо окопавшегося пехотинца. Он ждет.
Медведь на первых порах сбит с толку, его наскоки сумбурны, а Ахметов не тратит ни грамма лишней силы.
Саше не выманить его с центра. Саша нервничает. Он никак не приведет в действие свой тактический механизм— сначала измотать соперника, обескуражить, а уж затем брать его на прием. Мальчишки так ловят карасей в крохотных болотах: взбаламутят ил и в этой черной грязи чуть ли не руками хватают всплывших рыбок.
Медведь «швунгует», дергает, взвинчивает темп в расчете на то, что судьи дадут Лютви предупреждение за пассивность. Вот Медведь снова бросается в атаку, болгарин рухнул на колени, но лишь затем, чтобы, не думая о боли, вцепиться в ногу соперника. Захватывает ее. Ему бы остановиться, а он, пробив защиту Медведя, уже пытается соединить руки на спине у противника. Пальцы его вот-вот сомкнуться. Но край ковра, спасительный и желанный для терпящего бедствие Александра, — вот он, рядом.
Вздох прошел по залу. Теперь уже всем очевидна драматичность поединка. Все ждали скорой развязки, и не были готовы к такой вспышке болгарина. Ахметов,
возвращаясь, вновь утверждается в центре.Ему тридцать шесть лет, по моим подсчетам. Но про себя мы его зовем стариком. Старик верен избранной манере: он собран, сжат наподобие пружины и не делает ни шагу назад. Пот льет с его лица, дыхание клокочет. Ахметов отражает атаки, пуская в ход и ту заблокированную новокаином руку, и обрушивает тяжесть своего тела на Медведя.
Это была его последняя ничья. Равную ей мне не часто приходилось видеть.
«Сайонара» значит «здравствуй»
Все кругом только и говорят об Олимпиаде. Слухи один нереальнее другого. Даже сдержанный Сергей Андреевич срывается:
— Ты же не знаешь, что такое Игры!
— Да что вы все заладили одно и то же. Вот сами японцы за полгода до начала Игр запретили своим участникам даже затрагивать эту тему. Нервы же не железные.
— Не железные, — соглашается охотнее обычного Сергей Андреевич, но, забываясь, задумчиво говорит: — Да, медаль олимпийская льется из особого золота. За одну её, голубушку, все мировые первенства отдать не жаль…
— Сергей Андреевич, и вы туда же! Да объясните же, наконец, в чем разница. Те же Дитрих и Ахметов. Ну, приедет на два середняка больше, и дел-то!
— Так-то оно так, только не совсем. В Олимпиаде столько всего замешано. Просто не объяснишь, скоро ты сам это поймешь.
И вот, наконец, мы в Стране восходящего солнца. Олимпийская деревня нам понравилась. Мы по-мальчишески радовались велосипедам. В интерклуб ли, в ресторан — седлаем стального коня и мчимся. Впрочем, велосипед нравится всем. Штангист Леша Жаботинский — а он ходил пока в подающих надежды — усаживается сам, к нему умудряются прицепиться еще человека четыре: один на раму, другой на руль, два на багажник. Они катят, вихляя по асфальтовой дорожке. Шустрые японские фотокорреспонденты снимают живописную группу. Назавтра фотография штангистов-эквилибристов появилась в газетах.
Выхожу из кинотеатра и останавливаюсь у киоска, где можно выбрать мороженое на любой вкус. Впереди стоит негр чуть ниже меня ростом с приплюснутым носом. Сразу определяю — боксер. На его куртке буквы «USA». Он поворачивается, смотрит на меня. Замечает бровь, заклеенную пластырем. На последней тренировке я врезался в колено Медведя. Американец делает пару ударов «по воздуху».
— Боксинг? — подмигивает он мне.
— Нет, борец.
Он недоверчиво показывает пальцем на бровь.
— Реслинг, реслинг? — помогает мне стриженный под ежик американец, вышедший из дверей интерклуба. Он проходит вперед, улыбаясь, берет несколько пачек мороженого и одну сует мне. Продолжая улыбаться, он машет рукой в сторону наших зданий и садится на багажник моего велосипеда. Малый бесцеремонный, но своей раскованностью нравится мне. Кручу педали. Не знаю как Леше Жаботинскому, а мне тяжело вести машину, груженную всего лишь двоими.
— О'кей! — Американец соскакивает у здания, где размещена олимпийская делегация США, и машет мне рукой.
— Кто это? — спрашивает Медведь, догоняя меня.
— Скорее всего борец из американской команды. Нигде его не встречал?
— Нет, — пожав плечами, отвечает Саша.
Ларри Кристоф оказался американцем болгарского происхождения. Его появление в кругу тяжеловесов на Токийской олимпиаде оказалось несколько неожиданным. США отнюдь не страдают отсутствием высокорослых мужчин, тем не менее в послевоенные годы в рядах их сборной по борьбе добротного тяжеловеса не было. Быть может, на сей счет были какие-либо причины, но в числе лидеров команда США не значилась. Поэтому, наверное, Ларри и обратил на себя всеобщее внимание. Стриженая голова Ларри мелькала в Олимпийской деревне повсюду. Такой бесшабашности оставалось только завидовать и надеяться, что начало турнира, сознание всей серьезности момента остепенят этого американца. Ничуть не бывало. Олимпиада набирала темп. Уже мы подержали в руках золотую олимпийскую медаль Гали Прозуменщиковой, которая первой из советских пловчих сумела завоевать столь почетный трофей. Саша взвесил медаль на ладони, дал поглядеть ее мне, затем мы вернули ее четырнадцатилетней школьнице. Понимает ли она, что удалось ей сделать, или в ее годы это очередная игрушка — блестящее елочное украшение?