Решающий шаг

Не успел Баллы ответить Кизылхану, как подоспела разъяренная Атайры-гелин и откинула с губ яшмак.

— Не для вас выхаживали Мелекуша! — отрезала она. — Отправляйтесь отсюда подальше!

— Что ты, гелин! Ведь мы — ваши защитники. Кони нужны, чтобы защищать ваше достояние, вашу честь.

— Меня и волк не возьмет! Я и без вас сберегу свою честь. Не отдам коня!

— Такая хорошая гелин — и такая жадная, — с досадой проговорил Кизылхан.

— Хорошая или плохая — не ваше дело!

— Мы у тебя просим коня или у Баллы-хана?

— У Баллы нет ни коня, ни собаки! И нечего у него просить. Поняли?

— Ясный ответ. Если так — возьмем и без спроса.

— Попробуйте только!..

Кизылхан приказал одному из своих нукеров принести сбрую. Тот соскочил с седла, но Атайры-гелин. опередив его, подбежала к кибитке и заперла ее. Когда другой нукер стал снимать с Мелекуша попону, она схватила его за плечо и стала бешено трясти.

В это время позади нее хлопнул гулкий выстрел. Это другой нукер, подойдя к кибитке, сбил пулей замок. Атайры-гелин бросилась назад и, подхватив с земли лопату, размахнулась ею, норовя ударить нукера, выносившего из кибитки седло. Лопата ударилась о дверной косяк, черенок ее задел голову нукера. Тот зашатался. Атайры-гелин вцепилась в седло.

— Застрелю! — в ярости закричал эзизовец. Атайры-гелин выпятила грудь:

— Если ты мужчина, стреляй, сын свиньи!

Кизылхан крикнул с коня:

— Стреляй!

Пуля с визгом пролетела над головой Атайры-гелин. Женщины, отчаянно крича, разбежались по кибиткам. Атайры с проклятием бросила седло. Падая, оно зацепилось за ее косы и сорвало с них серебряные украшения. Разозлившись еще больше, Атайры вцепилась ногтями в лицо эзизовца, но тот с такой силой отшвырнул ее в сторону, что она растянулась в пыли. Гандым стоял в стороне и покатывался со смеху.

Когда нукер вынес из кибитки и серебряную уздечку Мелекуша, Атайры-гелин, вся в пыли, устремилась к коню. Баллы хотел удержать ее, но она оттолкнула его:

— Чтоб ты высох, бесплодный! Еще скажешь, не стыдясь, что ты муж?!

Садап-бай, причитая, высунула голову из кибитки, старалась уговорить Атайры-гелин, но та не постеснялась осрамить и старую жену бая:

— Хорошего сына родила ты! Лучше б родила собаку, — та хоть лаяла бы!

У коновязи снова началась схватка Атайры-гелин с рослыми нукерами Кизылхана. Она закончилась тем, что женщине скрутили руки назад и связали их ее же платком.

Мелекуша оседлали, попону, скатав, приторочили сзади. Атайры-гелин бросилась под копыта коню. Кизылхан сказал своим нукерам:

— Такая отважная гелин и нам нужна. Положите ее на коня и привяжите!

Связанная Атайры-гелин была беспомощна, но язык ее не сдавался.

— Свою сестру к этим негодяям возьми! — крикнула она. — Почет добудешь!

Кизылхан не знал, смеяться ему или сердиться.

— Поганая тварь! — процедил он сквозь зубы. Атайры-гелин хотели перекинуть поперек седла, но Мелекуш шарахался от нее, встал на дыбы.

Тогда нукеры, бросив беснующуюся женщину на землю, вскочили в седла и тронули коней. Атайры завопила на весь аул, словно из ее кибитки выносили покойника.

Опасаясь мести Эзиза, старшина Бабахан все время держался вблизи Куллыхана и чаще всего ночевал в городе. А когда случалось заночевать дома, он до самого утра не мог заснуть от тревоги и страха, поминутно ожидая налета джигитов Эзиза. Он знал, что засевший в Ак-Алане хан не щадил никого из тех, кто выступал против него, и в последнее время начал особенно рьяно расправляться со своими противниками. Это по его приказу были убиты Курбан и Кара Гекча, а имущество их разграблено. Обычно расправы совершались в ночное время. В ауле Бабахана несомненно тоже были люди, связанные с Эзизом, и разве трудно было им сообщить своему хану, что арчин остался ночевать в своей кибитке? Одна мысль об этом лишала Бабахана покоя и сна.

Так было и в эту ночь. Лежа в постели, Бабахан то забывался в тяжелой дремоте, то вздрагивал от испуга, услышав какой-нибудь подозрительный шорох, и начинал прислушиваться к ночной тишине. Время тянулось невыносимо медленно. Бабахан уже не думал о сне и хотел только одного: чтобы поскорее наступило утро. Временами в ауле принимались лаять собаки, заставляя арчина в испуге вскакивать на постели, потом затихали, и Бабахан роптал: «Боже, на что ты сотворил собаку?!»

Вдруг с конца аула покатился остервенелый собачий лай и вместе с ним сначала глухо, потом все явственнее стал доноситься конский топот. Копыта коней словно били по голове Бабахана, — он задрожал всем телом. Вскочил на ноги, хотел бежать, зарыться в омете соломы, но пошатнулся, упал. Ноги не держали его, страх отнял последние силы.

Всадники окружили кибитку.

С помощью жены арчин дрожащими руками напялил на себя ее платье, накрутил на голову платок. И только он успел притаиться в углу, как в дверь сильно ударили ногой. Запертая изнутри, прочная деревянная дверь не поддалась. На крик жены арчина: «Кто там?» — не обратили никакого внимания, последовал еще более сильный удар, затем другой — и дверь слетела с петель, хлопнулась в стенку, сотрясая весь остов кибитки.

Ворвались джигиты. Старший из них приступил к жене арчина:

— Где Бабахан?

Набат, стараясь не выдавать своего волнения, ответила:

— Да ведь он еще днем уехал в город.

— Лжешь, тетушка, — сказал молодой джигит. — Он был дома и перед закатом солнца и после. И когда спать ложились, никуда он не уезжал. Не проглотила же его за это время земля!

— Что же поделаешь, если ты мне не веришь, сынок, — вздохнув, проговорила жена арчина. — Тогда вот тебе кибитка, ищи.

— Плохо тебе будет, если найдем!

— Ничем не могу вам помочь, сынок...

Джигиты прежде всего кинулись к огромным чувалам, стали выбрасывать из них одежду, ткани, — арчина там не оказалось. Старшина отряда подумал: «Куда же он делся? Неужели кто-нибудь предупредил его и он успел удрать в город? А может быть, прячется у соседей?»

Перерыли все и в кибитке и во дворе, раскидали и омет соломы, но Бабахана не нашли.

Вдруг старшина отряда заметил в темном углу женщину, которая безмолвно сидела, накрывшись халатом и закрывая лицо. Он знал, что в кибитке арчина не было женщин, кроме его жены.

— Кто эта женщина? — спросил он жену арчина. На мгновение растерянность мелькнула на лице Набат, но она быстро нашлась.

— Ах, эта? — с невозмутимым видом ответила она, взглянув в темный угол. — Сваха наша, кто же еще! Приехала погостить.

— Сваха?

— Ну да, старая женщина, приехала из Гараермэ.

— А как зовут ее?

— Как зовут?.. Дурсун ее имя.

Джигит повернулся к темной женской фигуре, спросил:

— Да это ты, бабушка Дурсун?

Из-под яшмака раздался тонкий дрожащий голос, явно выдавая мужчину: