Решающий шаг

— Иди!

— Спасибо, баяр-ага! — радостно проговорил Артык и стал поворачивать коня.

Но не успел он сделать и шагу, как волостной Ходжамурад заговорил с полковником по-русски:

— Господин полковник, если конь не годится для царского солдата, он пригодится для вашего слуги. Прошу вас оставить его.

И тотчас же, как удар грома, прозвучало в ушах Артыка:

— Стой! Подойди сюда!

Артык оглянулся. Полковник сгибал и разгибал указательный палец, и Артык понял, что этим знаком баяр манит его к себе. Все сразу померкло в его глазах. Только что он видел, как мчится галопом на гнедом мимо кибитки Айны; как бежит ему навстречу Шекер и виснет на шее; как мать, обрадованная возвращением его на коне, по-праздничному осыпает его лепешками. Вместо того он увидел перед собой тучную фигуру полковника, бегающие глаза волостного, хитрое лицо старшины. Радость потухла в глазах Артыка, плечи опустились. Тяжелым, медленным шагом подошел он к столу. Полковник что-то сказал на непонятном Артыку языке. Толмач перевел:

— Джигит-молодец, твой конь принимается.

Чернобородый лошадник взял гнедого под уздцы, и Артык выпустил повод из рук.

Волостной Ходжамурад еще раз обошел вокруг коня. Взглянув на Артыка, он решил показать себя благодетелем:

— Ты счастливо отделался, парень. Врач сказал, что ногу коню ты попортил умышленно, а баяр поверил ему. Ты видел, как поступают с теми, кто наносит увечья коню? Будь благодарен своему арчину: он защитил тебя, а я поддержал. Я сказал, что шишка на ноге коня — слепой отросток кости...

Приветливые слова Ходжамурада успокоили Артыка. Думая, что волостной действительно хочет ему добра, он с надеждой обратился к нему:

— Спасибо, волостной-хан! Спасибо за доброе слово. Отпусти моего коня, это в твоей власти.

Волостной возмутился:

— Вот, ей-богу! Делай после этого людям добро. Что ж, мне из-за твоего паршивого коня садиться в тюрьму?

Старшина Бабахан с упреком сказал:

— Ты, мой милый, не понимаешь, из какой беды тебя выручили. Если бы не волостной, тебя постигла бы такая же участь, как рябого.

Артык понял, что его обманывают. Вне себя от гнева он сжал кулаки и, в упор посмотрев на Бабаха-на, возмущенно воскликнул:

— Лучше бы мне получить от вас оплеуху и попасть в тюрьму, чем лишиться коня. Во сто раз лучше, чем то, что вы сделали со мной!

Полковник, услышав гневный голос Артыка, удивленно спросил:

— Что там еще? Джигит-молодец недоволен?

Волостной объяснил:

— Старшина сказал ему, что он умышленно попортил ногу коню. Парень не виноват, поэтому и рассердился.

— Хорошо! Якши!

Всем принятым лошадям ставили тут же тавро, но гнедого как поврежденного пропустили. Однако подавленный горем Артык даже не заметил этого. Когда гнедого расседлали и повели, волостной еще раз окинул его взглядом. Конь высоко держал голову; его круто подобранная шея выгибалась дугой, шерсть лоснилась и отливала золотом. Волостной о чем-то поговорил с полковником и, улыбаясь в усы, обратился к Артыку.

— Вот что, джигит-молодец. Баяр ага оценил твоего коня в сорок рублей. Волостные согласны с этой ценой. Мы не станем мучить тебя бумажками. Вместо квитанции старшина сам привезет тебе деньги.

Артык взвалил на плечи седло, бросил ненавидящий взгляд в сторону приемщиков и пошел прочь, шатаясь, как пьяный.

Глава тринадцатая

На окраине города, у самой железной дороги, стоял небольшой беленький домик, обнесенный с трех сторон глинобитной стеной, а с четвертой — деревянным заборчиком. Двор был невелик. Один угол его занимал сарай с кормушкой для коровы, в другом лежал сложенный штабелем сухой кизяк. Перед открытой терраской росло несколько деревьев, под ними стоял потемневший от времени круглый стол на одной ноге. За столом сидело двое мужчин; полная светловолосая женщина хлопотала по хозяйству.

Один из мужчин был хозяин дома — Иван Тимофеевич Чернышов. Это был крепкий широкоплечий человек лет сорока. Темные, почти черные волосы его были зачесаны назад без пробора, длинные темно-русые усы свешивались кончиками к подбородку, из-под густых нависших бровей поблескивали живые карие глаза. Левой рукой, лишенной двух пальцев, Иван Тимофеевич держал между коленями темную бутылку, а правой ввинчивал в пробку штопор, не переставая оживленно разговаривать с гостем, маленьким, щуплым человеком с русой бородкой, редкими рыжеватыми волосами и впалыми щеками. Голос у гостя был слабый, синие глаза смотрели тоскливо. Временами он начинал кашлять, хватаясь рукой за впалую грудь. Когда хозяйка поставила на край стола медную кастрюлю и открыла крышку, гость придвинулся поближе к тарелке и сказал:

— Анна Петровна, сегодня я ваш нахлебник!

— Полно вам, Василий Дмитрии, — радушно отозвалась хозяйка. — Какой вы нахлебник? Бываете так редко... Кушайте на здоровье!

Она налила в тарелку борщ и поставила перед гостем.

Иван Тимофеевич наполнил два стакана вином и один протянул Василию Дмитриевичу. Тот вопросительно посмотрел на хозяина:

— А Анне Петровне?

Иван Тимофеевич взглянул на жену, на вино в бутылке и потянулся к чашке:

— Хватит и ей.

— Мне не надо, — сказала Анна Петровна. — Я ведь не пью, Василий Дмитриевич.

Но Иван Тимофеевич вылил остаток вина в чашку и поставил перед женой:

— Выпей, Анна. Теперь у нас не часто бывает такой обед.

Чокнулись. Мужчины залпом опорожнили свои стаканы, Анна Петровна только пригубила чашку. Иван Тимофеевич положил в рот кусочек черного хлеба, хлебнул борща и заговорил с гостем:

— Знаешь, Василий, вчера у меня была получка. Говорю жене: «Давай-ка, Анна, сготовь завтра получше обед да бутылочку вина купи по случаю праздника». А она все о своем: «Ты бы лучше, говорит, не о праздничных обедах думал, а о том, как бы сколотить деньги на коровенку!» С тех пор, как прошлой зимой продали корову, у нее только и разговору об этом. «Ну что ж, говорю, скопи, если можешь. Я же тебе отдаю всю получку. По кабакам не хожу, а уж когда получка...»

— Ну уж и получка, — с неудовольствием проговорила Анна Петровна. — Твоей получки скоро и на хлеб не хватит. На рынке вон как все подорожало.

Чернышев вытер усы и снисходительно улыбнулся:

— Что ж мне теперь — спекулянтскую лавочку на базаре открыть? Или идти к туркменским баям овец пасти?

— Я этого не говорю, но ты можешь зарабатывать больше. Тебя на хлопковый завод звали?

— Это к армянину-хозяину? Василий вон знает эту бестию. Попади ему только в лапы, — всю кровь высосет. Нет, уж лучше я на паровозе останусь.

— Тогда прибавки проси. Небось не отпустят, накинут десятку-другую. Не больно-то много здоровых мужчин осталось. А ты — машинист.

Чернышов громко расхохотался:

– Вот ты и поговори с ней! Начнет с коровы, кончит обязательно тем, что я мало зарабатываю.

— Корова себя всегда прокормит, да и тебе останется, — возразила Анна Петровна. — Вот если добьешься прибавки, обязательно буду копить на корову.

— Чудачка ты, Анна, — уже серьезно заговорил Чернышов. — Говоришь, накинут десятку. Мне на кинут, другому накинут, а на что же баре-господа да спекулянты будут жить в свое удовольствие? А теперь и война вдобавок. Кто будет содержать миллионные армии? Это ведь наш брат, рабочий, крестьянин, отдает все свои силы и кровь на эту проклятую войну. Ты вот сколько лет живешь со мной, а таких простых вещей не понимаешь. Накинут! Петлю они накинут на шею нашему брату, да и затянут потуже.