Решающий шаг

Услышав имя Артыка, Мавы вспомнил, как тот хлестал плетью Баллы, и неприятный холодок пробежал у него по спине. Но милость «отца» была так велика, так безгранична, а сияющие глаза Мехинли смотрели на Мавы с таким ожиданием и надеждой, что он совсем растерялся. Вспомнив, что «обещание на вороту не виснет», он принялся утешать бая.

Мехинли встретила Мавы, как потерянное счастье. В уголке черной кибитки она порывисто обняла его и крепко поцеловала. Чувствуя за собой поддержку Атай-ры-гелин и помня, что сам Халназар приказал заботиться о Мавы, она перестала остерегаться халназаровой родни и не отходила от Мавы ни на шаг. Она не знала, где его посадить, чем угостить. Перед тем как заварить чай, она вытирала своим платком и без того чистый чайник, на завтрак приносила ему масло, смешанное с арбузной патокой, верблюжьи сливки. Где видел Мавы такую заботу? При каждом удобном случае Мехинли прижималась к нему, горячо дышала в его желтоватые усы. Какое для Мавы счастье! «Оказывается, после голода бывает изобилие, после испытаний ~ исполнение желаний», — думал он. И в то же время его радость отравляла тревожная мысль: «Что же это такое! Я — сын Халназара или возлюбленный его жены? То и другое — несовместимо». Несколько дней он раздумывал об этом и решил поделиться своими сомнениями с Мехинли.

— Майса моя, — печально заговорил он. — Халназар-бай — мой отец. Ты — его жена.

Мехинли рассмеялась:

— Ты разве не понимаешь, какой он мне муж, а тебе — отец?

— Это понятно.

— Что ж ты хочешь сказать?

— Он хочет женить меня, велел искать невесту. Но сердце мое — с тобой. Как же быть?

Мехинли обняла Мавы и прижалась щекой к его щеке.

— Пока жива, не отдам никому! — с жаром проговорила она.

— А Халназар?

— Халназар-бай. для меня не лучше нашего пса Алабая.

— А что скажут люди?

— Пусть что хотят, то и говорят.

— А если узнает Халназар?

— Пусть... Кто же, войдя в воду, стесняется своей наготы? Довольно мне ходить с опущенными глазами! Взойдет луна — весь мир ее видит.

— Майса моя, тогда нам нельзя здесь жить.

— Мавы, милый! Ведь ничто нас не привязывает к этому дому. Разве мало места на земле? Уйдем! Хуже, чем здесь, нигде не будет.

Мавы прижал Мехинли к груди и покрыл ее щеки горячими поцелуями.

— Майса моя, ты успокоила мое сердце! С этой поры считай, что я здесь только ради тебя. Ты — моя и я — твой. Что суждено, пусть будет суждено нам обоим. Но я прошу тебя: будь осторожна, нашу любовь надо пока скрывать от всех.

Мехинли согласилась, но тут же подумала: «Вряд ли удастся уберечься от глаз Атайры-гелин».

Вскоре Халназар призвал к себе Мавы и спросил:

— Ну что, сынок, нашел себе девушку по сердцу? Или тебе понравится та, которую я выберу? Говори — чью дочку тебе привезти?

Мавы сказал то, что было больше всего по душе Халназару:

— Отец, стоит ли сейчас думать о тое? Время теперь беспокойное... Мне кажется, со свадьбой можно и подождать.

— Молодец, сынок, такого ответа я и ожидал от тебя!

Глава седьмая

Трудное лето и часть осени семнадцатого года Артык прожил в ауле у дяди, помогая ему в хозяйстве. Жизнь дейхан, их невзгоды и горести снова окружали его. Часто бывал он в своем ауле, присматривался к знакомым людям, слушал разговоры и недоумевал: говорят о свободе, но где она? Где ее свет? В чем разница между настоящим и прошлым дейханина?

Хотя царь и был свергнут, государственные учреждения остались в руках прежних чиновников, а в аулах по-прежнему хозяйничали старшины, волостные, баи. Дейхане не видели большой разницы между царским правительством и правительством Керенского. Изменились лишь некоторые названия: начальник уезда стал называться уездным комиссаром, но управлял он с помощью все тех же людей. И налоги в аулах, вероятно, собирались бы так же, как при царе, только нечего было взять у дейханина — год был голодный.

Годами разоряемые, голодные дейхане собирались толпами и в поисках пропитания бродили из аула в аул. Некоторые шли в город, стояли в очередях за хлебом, брались за любое дело. Иные, отчаявшись, вооружались дедовскими кривыми саблями или просто палками и принимались за грабеж. Те, кому иногда удавалось ночью вскрыть байскую яму с зерном, обеспечивали себя хлебом на некоторое время, но при неудаче они платились головой. Были и такие, что нападали на почту.

В городе росло число спекулянтов и контрабандистов. Люди, привыкшие добывать деньги легко, ничего не делая, искали новых способов наживы. В Теджене, как и в других городах Закаспия, вскоре после Февральской революции начали создаваться кооперативы. Нашлись ловкачи, которые заглазно записывали в кооперативы неграмотное население аулов, получали по книжкам продовольствие, мануфактуру, обувь. Дейхане голодали, а жулики и спекулянты наживались на продаже продовольствия и товаров, получаемых через кооперативы по твердым ценам.

Однажды друг Артыка, Черкез, пришел в Теджен и попал в кооператив как раз в тот момент, когда Куллы-хан и Ташлы-толмач, не поделив чьих-то книжек, ссорились, как собаки из-за кости.

— Тебе мало дейхан своего аула, — кричал переводчик, — ты записал на себя и моих? Вычеркни их!

Писарь протестовал:

— Какие это твои дейхане? Рабов теперь нет. Кого хочу, того и записываю. У себя вычеркивай!

— Ты же с Кяля, а лезешь к «Бекам»!

— Мне нужны живые души для книжек, понимаешь? А какого они будут роду-племени, мне дела нет. А ну, вычеркни «Беков» из его списка! — крикнул Куллыхан председателю кооператива.

— Нет, он не вычеркнет!

— Ты, усы — крысиный хвост, не очень-то зазнавайся!

— Я тебе, хромая собака!..

Ташлы и Куллыхан с кулаками бросились друг на друга. С полок со звоном полетели бутылки. Стоявший на улице напротив кооператива милиционер засвистел. Тут подоспел Бабахан и стал разнимать их. Писарь через голову старшины успел еще раз хватить кулаком своего противника. С трудом поняв, из-за чего началась ссора, Бабахан заговорил укоризненно:

— Тьфу, что за люди! А еще считают себя учеными. Вам нужны имена людей? Берите в руки карандаши. Я найду для каждого столько, что и со счета собьетесь, Не хватит имен аульных дейхан, — можно записать скотоводов в песках.

Черкез, наблюдавший ссору со стороны, покачал головой:

— Видно вот о таких и говорят: «Пахарь отказался от джугары, а воробьи не поделят ее».

Бабахан грозно посмотрел на него:

— А ты что понимаешь в этих делах? Ну-ка проваливай отсюда!

От Черкеза о проделках городских кооператоров узнал весь аул.

Жар знойного лета уже спадал, веяло дыханием осени. Летучий караван облаков, не показывавшихся с самой весны, медленно проплывал в ясном небе, по земле бежали густые тени. Легкий ветерок доносил в аул запах гребенчука, дикой акации и полыни. На месте обычных сборищ расположилась группа дейхан. Лежа на боку, они чертили пальцем пыльную землю и с задумчивым видом вели неторопливую беседу.

— Так, значит, Черкез-ага... Говоришь, начали отпускать и для нас продукты, да только расходятся они по рукам городских узкоштанников?

— И я слышал. Говорят, выдают будто такие маленькие книжечки, и по ним можно брать в лавке и хлеб, и сахар, и чай — как молоко у коровы.

— Да, а вот как добыть эти книжечки, если из-за них Куллыхан и Тошлы-толмач горло друг другу рвут?

— Такая уж у дейханина доля сиротская. Всяк его обжулит, обманет, а жаловаться не смей.

— Выходит, от этой ревлиюсы тоже добра не жди.

— А сколько наобещали! Я слышал, на одной сходке в городе, один из этих, в узких штанах, говорил: правительство уберет старшин и волостных, даст права народу, уравняет богатых и бедных...

— Э, что там говорить! Новое правительство, видать, тоже баи купили.

Черкез вмешался в разговор:

— Наши отцы не знали нерешительности и страха. Например, они говорили: «Это не кибитка! Разрушим ее и поставим шалаш. Хоть шалаш—да новый!» Так и мы можем сказать: «Это не жизнь. Если нельзя ее исправить, надо разрушить!» Будем ждать, пока о нас кто-то позаботится, все с голоду помрем». Недаром говорят: «Чем спать, лучше стрелять». Надо покончить с чиновниками, пока они не покончили с нами!