Ресторан «Березка» (сборник)

А шестидесятник У. все больше молчал, медленно напиваясь и шевеля рыжими боцманскими усами. Он член с 1963 года и знаменитый писатель для молодежи. Сколько я его знаю, он всегда большей частью молчит или спрашивает тоскливо: «Ну, как дела? Наверное, плохо?» Ответ он слушает якобы внимательно, но все равно молчит, совершенно не веря, если ему скажешь, что дела идут хорошо, контора пишет. Молчит. Он раньше всегда ходил по Центральному дому литераторов с раздутым портфелем, в котором помещались рукописи, пол-литра и морковь из овощного магазина. Подойдет, спросит: «Где Вася?» И если скажешь, что нету, покачает головой и скажет тоскливо: «Ну, как дела?», а если Вася где-нибудь рядом, то ступает тогда к нему, поздоровается за руку, встанет в сторонке, шевелит рыжими боцманскими усами и молчит. Во шестидесятники, да, Ферфичкин?!

Именинница стала совсем пьяная, совсем томная, но отнюдь не противная. Она со всеми обнималась и всем говорила: «мальчики, мальчики...» У нее есть постоянный друг, бородатый, как черт. Зовут его Фирс. По-моему, он фарцовщик, а может, и нет, но денежки все равно водятся. Он заявил, что при нем ни слова ни о каких книжках, что он их не читает, но потом выказал определенную эрудицию и осведомленность, отчего я понял, что резкая его фраза являлась застольным приемом. Были там еще различные юноши, женщины, мужчины, но я их не знаю и не узнал, отчего ни дурного, ни хорошего, ни вообще ничего о них сказать не могу и не хочу. Мы возвращались домой в четвертом часу ночи. В машине У. и Ю. раздухарились, стали жаловаться, что жизнь ушла, как вода в песок. Литбрат Е. включил им кассетный магнитофон с записью питерской панк-группы «Свиньи», и они с недоумением и робостью прислушивались к изрыгаемым талантливыми молодыми людьми брутальным непристойностям... А потом я вышел из машины и направился домой, так что не могу сказать, чем закончились жалобы шестидесятников на жизнь и их встреча с новым искусством, ибо не знаю, да и знать, по совести говоря, не хочу, хотя никакой злобы к этим мужикам я, Ферфичкин, не испытываю, не за что. Мелькнет иной раз, что все они – одна лавочка, но это мнение, по-видимому, неправильное, быстропреходящее...

Утром я проснулся, конечно же, с похмелья, но, вовремя вспомнив грузинские слова: «выпей с утра, и весь день будешь свободен», налил себе стакан «Арени» из 3-й бутылки и возвратился в постель смотреть телевизор. А тут вскоре и передали, что теперь у нас уже есть новый вождь. Я тут же позвонил литбрату Е., чтобы сообщить ему эту примечательную новость, но он в ту же самую секунду звонил мне, так что мы смогли порадовать друг друга свежей информацией лишь через определенный промежуток времени...

Фу!.. Зачем я так вру и так мажу? Зачем так слаба человеческая память? Боже, ведь это (свежая информация) было на следующий день, в субботу 13-го ноября, а не в пятницу 12-го, когда я проснулся с похмелья. Решив писать плохо, я подозрительно быстро достиг в этом немалых успехов – всего 10 дней прошло, а я уже все путаю. Так что же будет через месяц, 2 месяца, год, 10 лет, Е. Б. Ж... Нет, скорее, скорее надо писать, нужно упорно трудиться, нужно быстро все записать, пока ничего не забыл... Писать, записать, утвердиться, восстановить в памяти, памяти, памяти... Кто, что – память. Кого, чего – памяти. Кому чего, а мне – памяти... О боже!..

12 декабря 1982 года

И ведь опять прошло полмесяца, Ферфичкин, с того времени, когда я последний раз брался за перо. Ужас!.. Оставил я вас, милые моему сердцу страницы! Ох, оставил! И уж так по вам скучал, не приведи господь, но ведь это – жизнь, Ферфичкин. Жизнь не врывается, она завораживает и интригует. Как заиграет эта жизнь в дуду, так всякий оставляй свои домы и дуй вслед за ней вприпрыжку... И я не исключение, да и не может быть никаких исключений. Так что смирись окончательно, смирный человек, и валяй дальше, если можешь, но только знай, что твой писательский долг Ферфичкину снова вырос. Глянь на дату начала «работы» – 25 октября. А сегодня уже 12 декабря. То есть, по взятому на себя обязательству «ни дня без странички», ты должен был сочинить по нищенскому минимуму: в октябре месяце 7 стр.; в ноябре – 30 стр.; в декабре – 12 стр.; итого суммарно 7 + 30 + 12 = 49 стр., а имеем всего лишь 34 (рукописных). Беда и явное отставание на фронте! Недостачу в 15 стр. срочно восполнить и покрыть! Ударной работой! Невзирая ни на что, ни на кого! А иначе – крах, ибо намеченное в 1000 листов отодвинется ужас куда, то есть в никуда, а это – соблазн, морок, искушение, игра «жизнь-смерть» и так далее. Восполнить немедленно, пока не пропал окончательно! Пока не пропал запал! Работать денно, нощно, не лениться, не залеживаться!.. К Новому году прийти с перевыполнением плана на 1%. То есть 49 стр. (плановых) + 19 стр. (по числу дней, оставшихся до конца года) = 68 стр. (план), а перевыполнивши этот план на 1%, я должен сделать дополнительно: 68:100 = 0,68 стр. То есть к концу года я должен сочинить 68 целых 68 сотых страницы. И сочиню, так как 34 у меня уже имеется

35.

(и вот на 35-ю перескочил), а ежели осталось до конца года 18–19 дней, то и нужно просто-напросто работать денно, нощно, не лениться, не залеживаться, писать в день ровно по 2 страницы, и тогда выйдет даже перевыполнение задуманного перевыполнения, и в ночь на Новый, 1983 год, можно будет торжественно утвердить новый план, возникший в результате моей рабочей инициативы, а именно – 2 страницы в день, отчего весь труд будет закончен даже гораздо раньше, чем это было задумано и перезадумано, и тогда можно будет совсем отдыхать, как уже однажды предлагалось дяде Ване, не моему, который из Енисейска, а «Дяде Ване» А.П.Чехова, прости, Ферфичкин, за низкую сортность каламбура – «даже к финским скалам бурым обращаюсь с каламбуром» (Д.Минаев).

А сейчас, дорогой друг, вдохновленный своими решениями, я буду и дальше дуть без оглядки и остановлюсь лишь, Е. Б. Ж., в ночь с 31 декабря 1982 года на 1 января 1983 года. Остановлюсь, покурю, подумаю, дам твердую принципиальную оценку написанному и, скорее всего, в новом году вообще расстанусь со своими скорбными занятиями по сочинению посланий к тебе, ибо от этих трудов мне один убыток и дому разруха. В самом деле, на кой черт мне все это сдалось, когда в результате лишь одни неприятности, тумаки, шишки и неуважение от реализма? Хватит, пора лавочку закрывать, пора заняться чем-либо более эффективным: изучить автомобиль, чтобы, сдав на права, получить актуальную специальность, рассадить сад, посеять огород, где репа будет соседствовать с морковью и киндза с брюквой, съездить по туристической путевке в Болгарию или на бессточное солоноватое озеро Иссык-Куль, что расположено в Киргизской ССР на высоте 1608 метров.

Много чего есть интересного в жизни, но я продолжаю свой печальный рассказ об исторических событиях, случившихся в Москве около месяца назад, подробности которых я с каждым днем катастрофически забываю, отчего немедленно обязан взять себя в руки, ибо в противном случае История, Народ, я, ты, Ферфичкин, все мы останемся без моего их описания.

В пятницу 12 ноября я проснулся с похмелья, жена была на службе, и я выпил остатки «Арени», после чего лежал в постели, тупо глядя в телевизор, где играла исключительная классическая музыка, время от времени прерываемая монотонными траурными сообщениями. К вечеру пришла жена, и мы с ней поссорились. Буря в стакане воды измерялась величиной около 4 баллов по шкале Попова, где 10 баллов – ночь, мрак, туман, мороз, а 1 балл – легкая гримаска. Естественно, что не помню, из-за чего поссорились, а жену спросить боюсь, так как она наверняка этого тоже не помнит, мы с ней после этого еще два раза ссорились – один раз на 3 балла, другой – на 8,5, потому что 10 баллов – чересчур серьезно. После 10 баллов судно прямиком идет на дно, хотя матросы большей частью выплывают и их подбирают другие суда... Хотя бывает, что иной раз и тонут... Во-первых, не помнит, а во-вторых, может обидеться, потому что женщины обидчивы, как лани, и кто этого не знает, тот еще это узнает. 12 ноября я все, значит, лежал, лежал, и все звонили друзья, которые сдержанными голосами обсуждали со мной скорбную историческую весть и спрашивали, что я по ее поводу думаю. А я откуда знаю, что я думаю? Я и отвечал, что ничего не думаю, а лишь смотрю на все широко раскрытыми глазами, подобный взгляд и им рекомендую, а также, что нынче я не отвечаю на вопросы, а сам их задаю, отчего и спрашиваю моих друзей: «Как вы сами-то считаете?» Но друзья пугались телефона и ничего вразумительного ответить не могли. Или на самом деле ничего не считали, или не желали делиться сенсационной информацией со мной, пьющим отшельником.

13 ноября, в субботу, я снова проснулся с похмелья, но уже с легкого, и этот день у меня почему-то совершенно выпадает. Помню, не опохмелялся, в постели лежал, телевизор смотрел... Нету дня, и все тут!.. Вышел на улицу, купил булочек, колбасы, чай пили с мармеладом... И снова телевизор, снова траурная музыка и фильм, где покойный актер Урбанский рубит дрова...

Те-те-те... Вот те и на!.. Да как же можно такое забыть? Да ведь это нужно окончательно рехнуться, чтобы такое забыть! Ведь именно 13 ноября, днем, нам объявили об избрании нового вождя, о чем я и сообщил по телефону литбрату Е., а он, в свою очередь, сообщил то же самое мне. Прочь тоску, прочь уныние! Переходим на новый энергетический уровень! У руля нашей страны вновь стоит достойный деловой человек, и страна наша вновь непобедима, как была непобедима всегда и везде! И в ней опять будет небывалый расцвет! Будем и кушать чего-нибудь, и стихи друг другу читать, а все прошлые обиды, раздоры забудем!

Помнится, я был сильно, очень взволнован, и теперь, по прошествии 30 суток, мне даже слегка совестно, что я почему-то забыл, в какой именно день мной было услышано это важное.

И не хочу преувеличивать, что я сразу же, в ту же именно секунду, почувствовал приток новых сил, не хочу лгать, но имею оправдание: это лишь оттого, что погода в ноябре была аномально скверная, да и сейчас такая же. Вот сегодня, например, уже 12 декабря – Мч. Парамона, прпп. Акакия, Нектария Печерского, завтра – Неделя 26-я по Пятидесятнице. Глас. I. An. Андрея Первозванного, а на градуснике + 5°С, и снег снова растаял, что есть непорядок для России, леса которой в этот период непременно должны быть в строгом зимнем убранстве, когда мерзлые ели опушены, и черные сучья глядят в небо, и ноги смело в валенки суй. Такая же оттепельная слякоть и тогда была, 13 ноября, когда нам объявили про нового вождя, и 15 ноября, когда хоронили того, кто был. Разве я виноват? И не кощунствую ли я, кстати? Думаю, что нет – ведь истинно говорится: Богу Богово, Кесарю Кесарево, думаю, что не кощунствую, а если ошибаюсь, прости меня, Господи, и все остальные простите, кто сочтет, что я неправ.

Так что притока новых сил именно в тот день, в ту же именно секунду я пока еще не почувствовал, но 14 ноября с самого утра вновь отправился блуждать по Москве, блуждал до самой поздней ночи, и это траурное блуждание мое, говорю без ложной скромности, стало историческим, ибо я с полной ответственностью за свои слова утверждаю, что никто из моих друзей, приятелей, знакомых и родственников не был в тот день в столь непосредственной близости от места пребывания тела того, кто был, места, приковавшего к себе взоры и думы всей страны, всего мира, всей планеты, так что не будет большим преувеличением, если сказать, что никогда еще не был я, маленький человек, географически столь близок к эпицентру мировой истории, как в тот скорбный памятный день. Я, то есть, собственно, мы: я, Евгений Анатольевич, и уже фигурировавший на этих страницах член СХ СССР, бывший слесарь Дмитрий Александрович Пригов, скульптор, художник, поэт, драматург, прозаик, антично разносторонний человек, пользующийся большим уважением в обществе еще и за то, что он всех, даже малых детей, зовет по имени-отчеству – Евгений Анатольевич, Светлана Анатольевна, Феликс Феодосьевич. Дмитрий Александрович, с которым мы поклялись на скамейке у Большого театра, где в 60-е годы собирались по вечерам «голубые», поклялись не забыть все это, как Герцен с Огаревым на Воробьевых горах, что Пригов уже изобразил в своих стихах и картинах, а я, отстав по лености и пьянству, лишь сейчас лихорадочно наверстываю упущенное.