Ретро-Детектив-4. Компиляция. Книги 1-10

Тараканов поблагодарил студента, но планы свои менять не стал.

Невский его оглушил. Такого великолепия он никогда не видел. Разглядывая фасады, Тараканов крутил задранной головой. Прохожим его приходилось обходить, многие по этому поводу вслух высказывали свое неудовольствие, а некоторые из этих многих — в весьма крепкой форме. Тараканов поминутно извинялся, но все равно на дорогу не смотрел, предпочитая наслаждаться столичной архитектурой. Он дошел до Аничкова моста, полюбовался скульптурами Клодта, пересек скованную ледяным панцирем реку и пошел по набережной. Сразу сделалось холоднее.

Хозяин фотомастерской Густав Антонович Янсон, ревельский немец, смотрел на фотографию Матильды всего лишь несколько секунд, гораздо меньше, чем до этого изучал полицейский билет Тараканова.

— Та, мне исвестен этот барышень. Она печаталь сразу дюшина карточки, а потом еще просил топечатать. Тоже дюшина. Это очень ретко кто делает. Я запоминаль.

— Давно это было?

— Не так тавно. Тва года насат.

— Скажите, а она сама за допечаткой приходила, или вы ей на дом носили?

— Сама она ходиль только когда я снималь этот портрет. Потом нет, приходиль горнишная с сапиской. А я посылаль мальшик, тот носил снимки.

— Стало быть, и адрес знаете?

— Та. Айн минут. — Фотограф достал из-под выручки большую книгу и стал ее листать. — Вот. Манешни переулок, том тесять, квартира шесть. Што этот барышень натвориль, если не есть секрет?

— От мужа сбежала.

— Я так и потумать.

Риск встретить в Манежном Зундштрема был минимальным, да и в квартиру он соваться не собирался, пошел сразу к старшему дворнику. Представившись, показал ему карточку.

— Живет у вас эта барышня?

— Матильда-то? Эко вы хватились! Съехала, год назад еще съехала.

— А куда?

— Куда — можно в домовой книге посмотреть.

— А из-за чего уехала, не знаете?

— Дык знаю, почему нет. Она, ваше благородие, на содержании здесь годов пять жила. А то, может, и поболее. Генерал один ее сюда привез, девочкой еще совсем. Года два она с ним прожила, и даже у них ребеночек родился. Только генерал ейный его не увидел — умер, не дождавшись рождения. Потом к ней много народу разного ездило, каких я тут закладок только не видел! А год назад один из ее ухажеров всех других отвадил.

— Это как же?

— А вот так: приедет кто к Матильде, он дождется его в подворотне и просит по-хорошему больше сюда не ездить. Вроде и не угрожал никому, не бил, а только все его послушались, все ездить перестали.

— Такой страшный?

— Страшный. Взгляд у него такой, в глаза иной раз посмотрит — до костей пробирает. Но барин хороший, на чаек от его милости я всегда получал. Ну так вот, походил он к Матильде с месяц, а потом увез ее. Куда — не ведаю.

Посмотрели домовую книгу. Крестьянка Матрена Митрофанова Иванова числилась выбывшей в Гельсингфорс.

«Зря только ездил. Все, ниточка оборвалась. Положим, имя здесь указано настоящее. Только сколько таких Матрен Ивановых в Империи? Миллион, наверное».

— А вы, если хотите поболее узнать, так у Надьки про нее спросите.

— У какой Надьки?

— Да у горничной ее бывшей. Она и посейчас в нашем доме служит, у других господ, в восьмом нумере.

На Надежду — хорошенькую девушку лет двадцати пяти — полицейский билет Тараканова не произвел никакого впечатления.

— Ой, неграмотная я, что у вас там написано, не знаю. А только если вы хотите от меня узнать что-нибудь антиресное, то не с того боку заходите.

— А с какого, Надежда? Скажите, дайте надежду!

— А вот с такого: винцом бы барышню попотчевали, сладеньким угостили, была бы вам надежда.

— Так это не вопрос! Где тут у вас ближайший винный погреб?

Тараканов купил бутылку мадеры, большую грушу дюшес и вновь позвонил в восьмую квартиру. Увидев угощение, барышня оживилась.

— Милости прошу на кухню.

— А господа не заругают?

— Господа в отъезде, кухарка ушла со двора, я одна хозяйничаю.

Выпили, закусили, еще выпили. Надежда раскраснелась, расстегнула ворот блузки и подвинулась поближе к Тараканову.

— Вот теперь видно, что вы кавалер. Теперь спрашивайте.

— Вы у Матильды долго служили?

— У Матрешки-то? Семь годов. Как ейный воздыхатель, генерал Свистунов, ее в этот дом привез, так я у ней и стала служить. Ей тогда только шестнадцать годков было. Она в «Аркадии» в русском хоре пела и оченно генералу понравилась. Влюбился он в нее и сманил сюда. Жила она не тужила, на полном его содержании. Генерал денег не жалел: и квартира, и обстановка, и наряды, и выезд от извозчика — за все платил! А когда Мотя понесла, решил ее замуж выдать, чтобы грех прикрыть. Нашел одного чиновника, договорились они обо всем, генерал ему задаток дал и должность выхлопотал хорошую в провинции. Чтобы, значится, он туда уехал и им с Мотькой не мешал. Чиновник деньги взял, а на венчанье не пришел. Потом узнали — на новую должность и уехал! Генерал у Мотьки посаженым отцом был, ждали они его в церкви, ждали, да не дождались. С генералом — удар от такого бесчестия, три дня пролежал, да и помер. Мотя от бремени разрешилась раньше времени, ребеночек хиленький такой родился, думали — помрет, а он нет, ничего, выжил. Пока Мотя болела, пока ребенок при ней был — деньги генераловы почти все и вышли. Домохозяин ругается, грозит с квартиры погнать, извозчик кричит, деньги за выезд требует. И нам, прислугам, кругом она была должна. Я-то терпела, уж очень мы с Мотей дружили, а вот кухарка расчет потребовала. Ну Мотя и начала деньги зарабатывать так, как умела. Мальчонку сваво в хорошие руки отдала, а сама стала мужчинам головы кружить. Сначала хозяина охмурила, да так, что он ей квартирную плату на год вперед простил, потом извозчика. И пошло-поехало. Ухажеров у нее стала — тьма-тьмущая, один другого богаче. И опять у Моти и деньги, и наряды, и рысаки. А год тому Андрей Карлыч объявился. И возникла промеж них любовь. Мотька всех кавалеров побросала, никто ей более был не нужен, кроме Андрей Карлыча. А потом они уехать решили — Мотя говорила, что в Москву переберется, где ее никто не знает и никто попрекать прошлым не будет ни в глаза, ни за глаза. А меня Мотька в Москву не взяла. Так мне и сказала: «Извини, Надежда, но больно уж ты хороша да вертлява. Боюсь, не начнет ли мой Андрей на тебя глядеть. Ни к чему мне это. Вот тебе сотенная в зубы, а место я тебе нашла». Я на нее спервоначалу обиделась, но потом поостыла. Место она мне нашла хорошее, хозяевами я довольна, жалованием тоже. Ну а Мотька права была. Ведь хороша я, а?

— Хороши, Наденька.

— Да и вы, ваше благородие, не облизьян какой. Налей-ка нам еще по рюмочке и давай с тобой на брудиршаф выпьем?

Щеки у Тараканова горели, да и в груди клокотал огонь. Рядом сидела и призывно смотрела на него своими черными с поволокой глазами красивая девушка, он был пьян… Не устоял полицейский надзиратель.

— Когда теперь придешь, Ося?

— Ой, Наденька, не знаю, свидимся ли или нет.

— Вот вы все такие, мужчины, антриганы коварные, сначала соблазните девушку, а потом: «Не знаю, свидимся, не свидимся». Тогда давай красненькую за поруганную мою честь.

Тараканов аж рот раскрыл.

— А ты как думал, попользовался барышней и на бутылке мадеры отъехал?

Тараканов достал бумажник и положил перед горничной десятирублевый кредитный билет. Та ловко спрятала его на груди.

— Ты заходи еще, коли надумаешь, я тебе всегда буду рада, мне с тобой пондравилось.

Уши у полицейского надзирателя горели. Он лихорадочно одевался и никак не мог попасть пуговицей в петлю пиджака.

— Хороший ты, Ося, мужчина оказался, потому скажу я тебе то, чего не хотела говорить. Мотька сваво мальца отдала одной молочнице, на Малую Охту. И ездила к нему часто, проведывать, ну и я с ней иногда каталась. Нужон тебе ейный адрес?

6

На конке до Калашниковской набережной Тараканов доехал за десять минут.

На Неве он увидел странное транспортное средство: к ножкам крепко сбитого деревянного двухместного кресла были приделаны деревянные же полозья. На кресло усаживалось два седока, перевозчик, мужик на коньках, хватался за спинку и гнал кресло на другой берег. Просили за такое удовольствие пять копеек с человека. «На манер китайских рикш действуют», — подумал Тараканов, доставая из кошелька пятачок и подходя к грубо сколоченной будке-кассе.