Ретроспект: Слияние Граней

– Ладно, Стас, пусть вышние решают, а нам пора. Или, быть может, ты тоже не можешь без санкции, предписания?

Щека Равена дернулась, но Брама, словно и не замечая смотрел на Стаса.

– Не смотри на них, решай сам. Впервые в жизни сам, без оглядки на небо или преисподнюю.

– Ильин, сделаешь шаг, и ты отстранен – отчеканил Сильф – ничто не решается без указания свыше.

– Ты прав, смежник – покивал Стас – право свободного выбора, это только право, но не сама свобода. Я устал от двуличия. Не признавался себе как устал, но иного пути изменить что-либо ни было. Что делать, когда все пути отрезаны? Только шаг вперед.

– Ильин, сделаешь этот шаг и вылетишь из Иерархии! Остановись.

– Это ваша иерархия, не моя. Людям в ней отводилась роль испытательного полигона, не больше. Сколько лет служу, а все так же. Слишком удобно списывать ваше бездействие на несуществующее право свободного выбора. Прощайте.

К Стасу дернулись, охватывая с двух сторон, блистающие цвета молнии проводники Сильфа и угольно-черные, неудержные, Равена. На грани ускользающей реальности он вдруг подумал, что между этой кажущейся противоположностью, между небесами и преисподней, нет разницы.

Открыв глаза, он увидел все туже забегаловку и бросающего сочувственные взгляды Браму.

– Мы уже там?

– Разве похоже? – кивнул тот на выходящих в дверь дальнобойщиков.

– Не очень. Значит мы все еще тут. Тогда где они?

– Удивительная проницательность. Ты отказал им в праве распоряжаться, потому их здесь и нет. Только мы.

– И что дальше?

– Е-мае, прямо как Лист, тот тоже все время спрашивал. Дальше – будет дальше. Не стоит забегать в будущее теряя сейчас. Станет ли этот мир просто человеческим – без нижних, вышних, и прочих советчиков с боку припеку, будем решать сообща.

– Но ведь откуда-то взялся изначальный вариант, хотелось бы увидеть.

– Запросто. Собственно, именно это и предлагал, но они слишком испуганны переменами.

– Испуганы?

– Конечно. Раскинь мозгами: мириады лет править мирозданием, и вдруг осознать, что в нем ты больше не господин.

– Наверное тяжко, впрочем, не знаю. Я служил идеалам, они были правильными, казались такими. Теперь я изгой.

Брама запрокинув голову, расхохотался, вытирая тыльной стороной ладони слезы:

– Мне тоже однажды так казалось, пока друзья не показали, что я никогда не буду один. Не буду брошен, как бросили тебя.

– Бросили? Хотели остановить, чтобы не наделал глупостей, но не бросили.

– Не хочется расстраивать, ты хороший парень с головой на плечах и горячим сердцем, но тебя бросили. Они могли пройти вслед за тобой, но не прошли. Испугались лишиться своего всемогущества. С одной стороны, ты – с другой оно. Думай сам.

Брама положил на столик несколько купюр, Стас обратил внимание, не такие, какими платили здесь.

– Ничего страшного, скоро будут. Нет, мыслей не читаю и огонь с небес не свожу, у тебя и так все на роже написано.

Опять мучительное раздвоение, разрывание себя на две половины, два мира, две правды. Как могли Сильф и Равен, после всего пройденного и прожитого его бросить, и как смели держать, несмотря на все речи о свободе выбора? Как бы то ни было, назад пути нет. Иерархия не церемонится с нарушителями, можно быть уверенным, его с треском выкинули. С другой стороны слова незнакомого, впервые виденного смежника, в которых больше правды, чем во всех правильных предписаниях небес.

– Хорошо, с чего начнем?

– Вот это по-нашему, по-человечески. В этом наше отличие от вышних – мы перешагиваем через невозможное.

Не было привычной иллюминации смены реальностей: тоже место, те же люди, только с иным выражением души. Душа тоже имеет свое выражение, глаза и лицо передают только часть, но если ты оператор реальностей, пусть даже и бывший, смотришь на мир немножечко иначе. Словно гость в чужой стране, замечаешь то, что местному жителю уже примелькалось.

С лиц посетителей сошла угрюмая, серая безнадежность, к которой настолько привыкаешь, что ее исчезновение бросается в глаза. Были лица усталые, помятые и заспанные, задумчивые и безмятежные, но безнадежных не было, будто их стерли. Посетители много смеялись, и никто при этом не тыкал в них пальцем, не окидывал тоскливым завистливым взглядом, все было настолько просто и естественно, что он начал чувствовать себя иностранцем. Ну не может наш человек быть счастлив, не может и все. Потому что жизнь такая скотская, и люди ничем не лучше. Правительство ворует, чиновники жируют, бизнесмены грабят с притворными улыбками, видя во всем выгоду и «как бы не продешевить». Но эти люди были счастливы. Такое не укладывалось в голове. Он поймал на мысли, что ни разу за годы служения Иерархии в множестве реальности не видел такой, где люди были счастливы. Счастливы просто так, а не при обязательном исполнении предписаний небесной канцелярии, из которой нет-нет, да и попахивало время от времени серой…

– Радость, первый признак свободы и уверенности – кивнул удовлетворенно Брама – с высоты небес удобно говорить с что весь мир лежит во зле, и ничего не делать для изменения. Конечно, кроме людей никто ничего не сделает и не изменит. Только зачем при таком раскладе нужна Иерархия и боги, если они не вмешиваются?

– Это не совсем так, иерархия очень много делает для нас.

– Например? Что-то делает на невидимых, незримых уровнях, а мы насколько духовно слепы и тупы, что этого не видим? Очень удобная система управления – поклонятся и воздавать почести за ничего.

– Но я сам много раз участвовал в изменениях реальностей, в изменениях к лучшему.

Официант поднес бокалы с пивом и отпив вслед за смежником он удивился естественному вкусу без спирта.

– Охотно верю. Да только какой с этого прок простым, еще не развитым ограниченным людям? Вот скажи мне, как вероятник вероятнику: хоть раз, хоть один единственный раз, ваши коррекции под управлением иерархии света сделали мир лучше? Вон стоит простой работяга: обыкновенный трудяга, а не офисный воротила, но и он счастлив. Счастлив, потому что уверен в завтрашнем дне, потому что наши изменения и перестройка социума проводилась людьми на земле, а не небесами над нами. При всем уважении, разве живут они тут, наравне с нами принимая все наши тягости, а значит боль, и все прочее?

– Они нам сочувствуют больше, чем мы можем понять.

– Кто бы спорил, я не буду, как говаривал один мой знакомый. Сочувствуют, но не более! Может быть не до той меры, до которой сочувствовал Христос, все-таки воплотившись на земле. Ведь после него к нам не пришел ни один синхр.

– Синхр? А это что еще за… – поднял бровь Стас, с забытым чувством радости и азарта входя в раж спора.

– Так вы что, ничего не знаете? – приоткрыл от удивления рот Брама – Фига се дела, извиняюсь за мой французский.

– Чего не знаем? – залпом выпил пиво Стас судорожно ухватившись за краешек ускользающей мысли.

Брама подойдя к стойке снова бросил купюры, и на этот раз Стас успел рассмотреть рубиновые кремлевские звезды и незнакомый славянский профиль. Смежник посматривал на него, изумленно покачивая головой, словно пребывая в прострации.

– 03 —

Вместо продрязглой зимы за дверями царило лето, обдав духом цветущих лип. Он привычно для вероятника отфильтровал несхожести, но их было так много, что куда проще принимать как есть. Изменения начинались с отсутствия как двигателей торговли, рекламы, так и бензиновых. Шпили высоток не из серого или крашенного бетона и лукавого зеркального стекла, а из некого искрящегося вещества. Вместо чахлых полудохлых клумб с кучей окурков и пластиковых бутылок цветники, над головами обтекаемые стрелы машин. Утопия! Невозможная очевидная утопия. В центре подготовки, а затем в оперативном штабе твердили: любая утопия есть вырождающаяся ветвь реальности. Как бы ни так! Вырождающиеся ветви или фантомы-обманки он чуял за версту.