Ретушер
Шрифт:
– Их всех убили! – вспомнил я. – Всех! На губах отца появилась улыбка.
– И правильно! Не будут подставляться! Не будут дураками! Только дураки дают себя убивать!
– Дураки? – переспросил я.
– Да, дураки, – подтвердил он, сделал шаг к выходу на улицу, быстро выглянул. – Кого, говоришь, убили? – спросил отец, возвращаясь назад.
– Тех, кого я ретушировал. – Я с надеждой посмотрел на него: мне казалось, что сейчас-то он не будет меня обманывать. – Совпадение?
– Ну да, как же! Мулька о совпадениях, кстати, тоже придумана дураками. Им не хочется взглянуть правде в глаза! Убили? Так дуракам и надо! –
– О чем ты? – спросил я, понимая: снисхождения мне не будет.
– Еще не догадался? Я тебя предупреждал? Предупреждал? Теперь – сам виноват. – Он взял меня за плечо; руки его были горячими, настолько, что их жар чувствовался через рубашку. – Это, голубчик, и называется «грехи отцов». Мое наследство перешло к тебе без остатка. С чем и поздравляю! – Он весело захохотал.
– Да о чем ты?! Какое наследство?! – спросил я.
– Целочку из себя не строй! Все прекрасно понимаешь. Те, кого ты снимаешь с негативов, очень скоро умирают. Или их убивают. Они обречены. Ты, главное, сам не расстраивайся. Хотя поводов для расстройства у тебя предостаточно. Я-то делал работу по приказу. Ты понимаешь? Я выполнял приказ. Один раз для себя решил и больше никогда не мучился. Знал, что могу, и использовал свои способности. Не метался. Не суетился. Не сомневался. Такое было время. Мне не платили. Одни выполняли свой долг у мартена, а я – в фотолаборатории. Одни плавили сталь, а я выправлял историю. И упреждал ее выверты. Финтифлюшками не занимался. От моей работы зависело слишком многое. Подумаешь – кого-то убили! Мелочь! Я делал одно движение – и изменялось лицо мира!
Мне показалось, что мой отец бредит. Его глаза бегали туда-сюда, он быстро облизывал губы и словно пританцовывал – то выставлял вперед правую ногу и чуть приседал, то, меняя ногу, делал шаг назад, упирался спиной в стену и вновь выставлял вперед правую ногу.
– Так было надо, и все! – продолжал отец. – Понял? Или ты, или тебя. Без вариантов. А ты еще, мудак, мне не веришь! Ведь не веришь, а? – Он схватил меня за плечи, тяжело задышал. – Время было такое! И осталось таким! Или ты скажешь – что-нибудь изменилось?
– Тебе надо быть дома. Уколы! Тебя Таня колет? – сказал я, пытаясь искоса взглянуть на часы.
– Ты меня уколешь. – Он начинал выдыхаться. – Думаешь, я квартиру за красивые глаза получил? Я ее… – Он не договорил. – Тот, кто отдавал мне приказы, обнаглел, понимаешь? Удержу не знал. Безнаказанным себя почувствовал. А у меня нашелся и его негативчик! И никто не поверит! Никогда! Я мог получить все что угодно. Я мог сделать все что угодно. Но я не рыпался. Сидел смирно. Я всегда был застрахован со всех сторон. Не то что ты, сыночек!
– Ну ладно! Хватит! – Я сбросил его руки. – Прекрати! Я хотел тебе рассказать…
– Не трать время. – Он закрыл глаза и теперь говорил тихо. – Я и сам все знаю. Детали не важны. Ты соскоблил чей-то негатив, и одним говнюком стало меньше. Или двумя. Или десятком. Знакомое дело. Это мы проходили. Тебе не о них надо думать. С ними уже все. Тебе о себе надо думать. – Он открыл глаза и посмотрел на меня с жалостью. – Дурак ты, Генка! Ох, дурак! Ну-ка выгляни! Посмотри – нет ли кого поблизости!
Я выглянул
на улицу. Набережная, тротуар и проезжая часть были пусты. Вокруг все словно вымерло. Я поднял голову. Солнце дрожало в выгоревшем небе.– Никого.
– Хорошо. Слушай план. Выходим. Направо. Идем двадцать пять метров. Входим в проходную картонажной фабрики. На вахтера не смотрим. Из проходной идем прямо, потом налево. Там забор, в заборе дырка. Через дырку попадаем в мой двор. Я иду первым. Понял? Я спрашиваю – понял?
– Понял!
– Повтори! Я повторил.
– Хорошо. Молодец хоть в этом. Так. На счет три. Теперь – об этой Татьяне. Думаешь, я не понял, на кого она похожа? Понял, еще как понял! Я ведь тоже попался на эту удочку. Думал – таким образом искуплю.
– Что искупишь? – спросил я.
– Потом, Генка, потом! Только запомни – эта Танька… Ладно, и об этом потом! Дурак! Ну что смотришь? Давай считай!
– Что?
– Раз, два…
– Раз, два… – послушно начал я.
Мы вышли на набережную – отец чуть впереди, я на полшага сзади. Он шел ссутулившись, глубоко вбив руки в карманы брюк, молодой энергичной походкой. Я спешил за ним.
– Помнишь Байбикова? – спросил отец через плечо.
– Максима? Конечно!
– Да не его! Отца! Генерала.
– Какого генерала? У него отец был генерал?
– Да, железнодорожный. Правая рука Лазаря Моисеевича. Помнишь?
– Нет.
– Ну и ладно! Въехал в наш дом, живет со мной на одном этаже. – Отец остановился, и я налетел на его спину. – А с Максимом общаешься?
– Нет.
– Позвони ему обязательно! Понял?
– Зачем?
– Я сказал – позвони. Договорись о встрече… Тут какой-то шум сзади заставил меня обернуться: идущий с огромной скоростью грузовик въехал на тротуар и приближался к нам.
– Отец! – закричал я.
Мой отец словно ничего не слышал: отмахивая рукой, он вновь шел по тротуару, бормотал себе под нос:
– Я всегда был застрахован. Меня и сейчас не возьмешь. Кишка тонка! Тонка у вас кишка! Тонка!
Грузовик практически настиг нас, я бросился вперед, пытаясь оттолкнуть отца в сторону. Грузовик включил сирену, и тут произошло совершенно невероятное: мой отец обернулся и с сардонической улыбкой посмотрел на приближающийся грузовик.
В следующее мгновение грузовик налетел на нас.
Я отделался легко: меня задело крылом, отбросило в сторону. Как итог – небольшое сотрясение мозга, ссадины. Непонятным образом меня что-то увело, отделило от отца.
Правда, в собравшейся толпе решили, что я тоже мертв, уверенность эта вселилась и в персонал «скорой помощи»: все очень удивились, когда я, застонав, попытался самостоятельно подняться на ноги.
Меня загрузили в машину, отвезли в больницу. По дороге – не иначе как от укола – я потерял сознание, в себя пришел уже в палате.
Первым, что отчетливо выступило из вспыхивающих у меня перед глазами зайчиков и затвердилось на фоне блекло-голубых стен, было ее лицо. Я чуть было вновь не отключился: на этот раз сходство с Лизой было еще более ошеломляющим.
– Отец? – спросил я.
Она отвела взгляд, потом наклонилась ко мне и поправила подушку.
– Как же так?! – отрешенно проговорил я. – Как же так?!
– Вам нельзя волноваться. Ничего серьезного, но волноваться…
– Он сразу умер? – спросил я. – Сразу?