Ретушер
Шрифт:
– Верю!
Дверь квартиры захлопнулась сразу, как только они вошли.
Мышка попалась.
Байбиков запер дверь на ключ, повернулся к ней:
– Ты такая красивая девочка! Самая красивая! Ты скучала без меня?
– Да…
– Я был в командировке. Знаешь, что это такое?
– Конечно!
– А что ты еще знаешь? – Он засмеялся, подвел ее к большому зеркалу, снял с волос Тани резинку и дал им свободно упасть на испуганно приподнятые плечи. – Ты уже большая девочка. Большая, да? И многое знаешь. – Он взял ее за подбородок. – И умеешь. Например, ты умеешь молчать?
– О чем мне надо молчать? – закрывая глаза, спросила она.
Чем пахла Таня? Тем
А потом он ей и дал шоколадку, но прежде немного подавил на психику, пообрабатывал в прихожей, когда она, опухшая от слез, несколько раз безуспешно пыталась открыть дверь.
– Тебе же все равно никто не поверит! – говорил он так, словно у себя на бюро увещевал проштрафившегося комсомолиста. – Тебя же и накажут, дурочка! Танечка! Ну не сердись на своего вечного воздыхателя! Я же твой вечный воздыхатель!
Сквозь слезы она улыбнулась:
– Правда?
– Конечно!
В квартире отца, сидя за столом в большой комнате, ключами я разгладил половинки обертки, а разгладив, сложил. Совпадением это быть не могло. Идиотская девочка в платочке, с налитыми диатезными щечками, смотрела на меня и чуть в сторону.
Я был готов его убить!
Не вставая с места, я придвинул к себе кофр, достал из него оставленный Татьяной конверт, вытряхнул содержимое на стол.
Фотографии Бая соблазнительно легли так, чтобы мне было удобно их получше рассмотреть. Я выбрал одну – ту, на которой господин Байбиков, находясь в центре кадра, весь умудренность и опыт, отвечал на вопросы журналистов.
«Да, – подумал я. – Это будет интересная работа!»
Похлопывая фотографией по краю стола, я набрал номер Кулагина.
– Привет, – сказал я. – Слушай, мне прямо не терпится приступить. Ты не можешь дать его телефон? Или телефон его секретаря?
– Что-что? Чей телефон?
– Ну, того деятеля, который должен ехать в горячую точку!
– А! Сейчас. Вот… – Он продиктовал номер. – Извини, что долго искал. Ты знаешь, сколько времени? Уже почти полночь. Звони ему завтра.
– Ничего! – Я записал номер. – Перетопчется! Политика не знает дня и ночи! – И повесил трубку.
Знать бы мне тогда, что Кулагин ждал моего звонка, что разыгрывал поиски номера байбиковского телефона!
Действительно была полночь. Я курил сигарету за сигаретой. Несколько раз моя рука тянулась к телефонной трубке, но останавливалась на полдороге.
Судя по номеру телефона, Байбиков жил теперь где-то в районе Кутузовского проспекта. «Интересно, – думал я, – кто возьмет трубку? Он сам? Кто-то из домашних? Может, секретарь? И как мне начать разговор? Что ему сказать? Сразу в лоб: “Эй, Бай! Здорово! Ты готов?”»
Я поднялся, прошел на кухню, поставил чайник, открыл холодильник: пачка масла, несколько яиц, кусок колбасы в фольге, хлеб. Мой отец всегда хранил хлеб в холодильнике, в целлофановом пакете.
«Ты был прав, сволочь, прав! Это я ударил Лизу ножом, я, но сделал я это не нарочно, случайно, она сама напоролась на нож!» – мог я еще сказать своему дорогому Баю.
И повесить трубку.
Я вытащил из пачки последнюю сигарету. Чайник начал посапывать.
Байбиков никогда не понял бы меня, если бы я начал объяснять, что мой удар ножом был предопределен. В конце концов – или я, или кто-то другой. Лиза была обречена: мой отец убрал
ее с негатива; две фотографии, своеобразное отцовское послание, лежали возле отключенного навсегда пульта – на первой я выходил из-под арки нашего дома вместе с Лизой, на второй я был один, без Лизы. Снимал нас Бай, это Бая я попросил нажать на спуск «Москвы-5», моего первого аппарата. Странно, что у этого козла получился такой хороший снимок.Вода закипела, чайник задрожал, подбросил крышку, засвистел; снятый с плиты, еще долго пыхтел. Я затушил сигарету, смял пачку; отец знал, что живым ему в квартиру не вернуться, раз оставил мне, единственному человеку, способному вникнуть в его смысл, такое послание!
В комнате я зажег верхний свет. Вспыхнули все пять лампочек на люстре, облако табачного дыма словно вздрогнуло. Открыв окно, я впустил в квартиру свежий воздух, подошел к столу. Фотографии были разложены так, будто одни ждали, когда я приступлю к работе, а другие показывали, каких результатов я могу достичь. Впереди у меня были радужные перспективы!
«Неплохо бы для начала выпить!» – подумал я.
Я вышел из арки на улицу, достал бумажник, отсчитал деньги, постучал костяшками пальцев в полуприкрытое окошко ларька.
– «Кэмел», – сказал я, просовывая деньги в открываемое продавцом окошко. – Две пачки. И «Джим Бим».
– Добрый вечер, Генрих Генрихович! – Кто-то соткался из темноты и встал рядом со мной: невысокий человек в мятом костюме, со съехавшим набок галстуком. – Любите «Кэмел» и американское виски? Я вот сигареты предпочитаю английские. Европа, понимаете ли! Старина ее резных перил и все такое прочее, далее – по тексту. – Человек чуть наклонился, и я узнал лысого оперативника.
– «Ротманс», – сказал он в окошко и добавил, вновь обращаясь ко мне: – Вкус удачи! Так ведь говорят в рекламе, а, Генрих Генрихович?
– Я не смотрю телевизор! – забирая свои сигареты и бутылку, отозвался я.
– Заняты? Все работа? Понятно. – Он оперся плечом о стену ларька, сочувственно покивал головой. – У меня у самого дел невпроворот.
Продавец выложил на прилавок пачку «Ротманса» и сдачу.
– Спасибо, – кивнул лысый продавцу, распечатал пачку, вытащил сигарету, похлопал себя по карманам. Зажав бутылку под мышкой, я достал зажигалку, дал ему прикурить. Глубоко затянувшись, он вновь посмотрел на меня.
– Заходили в квартиру отца? Да, печальная история.
– А вам-то какое дело? – Мне захотелось хорошенько размахнуться и вмазать ему бутылкой по лысине. – Занимаетесь бойней в ресторане? Занимайтесь! Занимаетесь ограблением в моей мастерской? И это пожалуйста! Я ни в чем не замешан. Ничего не знаю. Что вы следите за мной? А? Что вам мой отец?
– Ну-ну-ну! – Он миролюбиво улыбнулся. – Что это с вами? Такой были тихий, испуганный. И вдруг – о-го-го!
– Ну хорошо! Я заходил в квартиру отца. Сейчас собираюсь туда вернуться. Там переночую. Выпью. Я люблю пить один. Завтра утром приеду домой, приберусь…
– Это ваши дела, – перебил он. – Ваша личная жизнь. Но вы очень интересный человек, Генрих Генрихович! Кстати, ваш отец перед смертью вам ничего не говорил? Скажем, о том, что ему угрожают? Не показывал ли какие-нибудь фотографии? У него дома было интереснейшее приспособление. Знаете, да? С его помощью он много наснимал. Он ведь чего-то боялся. Да-да, Генрих Генрихович. Ваш отец очень чего-то боялся. Я всмотрелся в лицо лысого оперативника, пытаясь понять, что стоит за его словами. С виду он был совершенно беззаботен, стоял себе, покуривал, оттягивался после тяжелого рабочего дня. Я потянул носом: от него исходил легкий запах алкоголя.