Реверс

– Одна внешняя камера не действует. Инструмент есть. Но… я не знаю.

– И то хлеб. Давайте-ка прибарахлимся. Сережа, подбери себе ботинки по ноге, тапочки тебе не идут. Ну что стоишь, как поленом ушибленный? А… понятно…

– Родион – видел? – тихо спросил Сергей.

– А ты и не знал, что в комнатах стоят скрытые камеры? Ну вот, теперь знаешь.

Алена перестала осматривать стеллажи и начала с интересом прислушиваться. Сергей шагнул вперед.

– Значит… это был тактический прием? Все средства хороши, да? И ты… ты думаешь, Родион поверит, что ты забыла о своем Максе?

– Поверить, может, и не поверит, – рассудительно ответила Ева, – но на какое-то время расслабится. Уж во всяком случае до позднего утра. Я его знаю. Сережа, ты не должен злиться. Ты очень хороший, и если бы не Макс… ты понимаешь? Я перед ним в долгу, я должна его спасти. Вот такая я сука, на что угодно пойду ради него. Хочешь ударить меня – ударь, Сережа, только помоги…

Не было сил злиться на нее. И вообще не было сил.

Всюду обман! Каждая сволочь только и мечтает найти подходящего лопоухого дурака и поманипулировать им. Влюбленные женщины – не исключение.

– Помоги мне, Сережа…

Раздраженно дернув плечом, Сергей стряхнул руку Евы.

– Ну хочешь, я на колени встану? Вдвоем с Аленой у нас в Сургане нет шансов – втроем они уже есть. Тебе и делать-то почти ничего не надо будет, только открыть Проход, если что… Урино-проводник и стриптиз-проводник – это не команда. Без тебя мы никуда не годимся, не сможем рисковать…

Сергей молчал, тупо уставившись в одну точку.

– Сережа…

– Мы идем куда-нибудь или не идем? – нетерпеливо спросила Алена.

Ева сделала ей знак молчать.

– Сережа, ну что у нас с тобой могло бы получиться, а? Ты подумай. Мы такие разные, и потом, я старше тебя… Это был эпизод, просто кусочек жизни. Скажу честно, мне будет приятно о нем вспоминать. Подумай о Тигране, о Грише… они ждут. Подумай о Федоре, ты не знал его, но ведь он погиб ради Макса. Значит, есть смысл во всем этом? Ну прости…

…Нет, я все-таки дурак, думал Сергей во время пробежки впотьмах под ливнем. Дурак, ругал он себя, промокнув до костей в овраге с ручьем, превратившимся в бурный поток. Дурак, говорил он себе, ползя в грязи. И уж совсем ни во что не ставил себя, напрягая все силы, чтобы перекусить огромными кусачками стальные прутья в русле ручья под забором. Стонал, шепотом матерился – и перекусил.

И тогда завыла сирена.

Поезда в пределах Сургана ходили по расписанию, и притом именно ходили, а не тащились, будто увечные. В окне вагона так и мелькали холмы, аккуратные рощицы, чистенькие деревни и хорошо обработанные поля, иногда небольшие, а порой и до горизонта. Макс почему-то был уверен, что на доброй половине этих полей зреет рапс. Попадались и городки, издали заметные по дыму из фабричных труб.

Остановки случались редко и были непродолжительны. Несомненно, сурганские паровозы, тянущие пассажирские поезда, были снабжены конденсаторами пара. Не ахти какое усовершенствование, оннельские паровозы в большинстве своем были такими же, но у здешних локомотивов конденсаторы, похоже, не текли, и паровоз запросто мог пробежать свою дистанцию пути без частых промежуточных заправок водой.

Вообще всюду был виден порядок и радовал глаз. Что-то полузабытое, из детства… Макс напрягся, готовясь выжать максимум из ожидаемого проблеска памяти – и не дождался проблеска. Досадно, но закономерно… В таких случаях напрягаться вредно. Вспомнить – это ведь не выжать над головой штангу, это совсем другое.

Он стеснялся своих обносков и исходившего от них запаха масла. Другие пассажиры, тоже одетые, мягко говоря, не роскошно, но зато более опрятно, поглядывали на него с брезгливой неприязнью, а кондуктор потребовал предъявить не только билет, но и документ о регистрации. Узрев направление – козырнул и отстал. На Макса продолжали коситься с неодобрением, но никто не сказал худого слова. По-видимому, население Сургана отличалось не только трудолюбием и аккуратностью, но и законопослушанием.

Сидячее место в вагоне третьего класса оказалось достаточно удобным, чтобы вздремнуть без риска отсидеть себе мягкое место до полной нечувствительности. Хотелось есть и спать, больше ничего. На остановке Макс купил в ларьке сдобную булку с бутылкой лимонада и, употребив эту снедь по назначению, крепко уснул.

Поезд прибыл в Тангол ночью. Луна казалась замухрышкой в свете ярких фонарей, звезд не было видно совсем. Пыхтели локомотивы, с гадючьим шипением извергался пар. Железнодорожный узел казался огромным, как город.

А сам город был поистине громаден. Часть его Макс разглядел при свете мутноватой зари в окошко пригородного поезда. В билетной кассе он сказал «Цурх», протянул деньги и получил билет. Разобраться, какой именно поезд идет на Цурх и когда он отправляется, оказалось сложнее, однако начало изучению нового языка было положено. Макс запомнил уже с полсотни слов и не сомневался, что спустя несколько дней бегло заговорит по-сургански.

Бесконечно плыли за окном унылые серые кварталы. Иные здания выглядели помпезно и даже величественно, но все равно смахивали на угрюмые бастионы. Зелени на улицах не было. Один раз показался и сгинул позади крошечный парк с полусотней золотушных деревцов, неизвестно зачем пытающихся продлить свое жалкое существование. А потом пошли промышленные районы: заборы, однотипные крыши цехов, кирпичные трубы… Колоссальные домны лезли в небо, коптя по прихоти ветра то рабочие окраины, то фешенебельный деловой центр столицы. Уже тех домен и мартенов, что Макс успел увидеть в Сургане, с лихвой хватило бы, чтобы обеспечивать всю страну паровозами, рельсами, станками и швейными машинками. А сколько всего он еще не увидел!

Это что же получается: Сурган – мастерская этого мира? Волей-неволей Макс приходил именно к такому выводу.

Но что же тогда Клондал?

Почему клондальцев в Центруме не шибко любят, но уважают и побаиваются? Неужели Клондал еще более развит?

А если так, то куда же уходит вся эта прорва металла?

К большой войне здесь готовятся, что ли?

Похоже. Очень похоже. И в Габахе ведь сам воздух был пропитан дымом милитаризма.

Подозрение превратилось в уверенность, когда мимо величаво проплыл тяжелый состав, влекомый двумя паровозами. Рельсы гнулись под ним, шпалы проседали на полпяди. На платформах мрачно высились некие чудища, укрытые брезентом. У каждого чудища спереди торчало нечто вроде оглобли.

То ли догадка мелькнула, то ли воспоминание: танки! Впрочем, нет, у этих чудищ отсутствовала вращающаяся башня. Значит, самоходки. Не панцеркампфваген, а штурмгешютц. Слова сами прыгнули на ум. Множественное число: штурмгешютце. Откуда, из каких закоулков серого вещества то и дело вылезают не добитые Гомеостатом обрывки памяти?

Быть может, со временем удастся вспомнить все?

Себя прежнего вспомнить. И сказать себе со вздохом: ну здравствуй, дружок, вот ты какой… Каким образом, дурашка, ты попал в Гомеостат? А главное, что ты в нем забыл?..

Неужели жизнь допекла? Неужели ты перестал понимать, для чего живешь и к чему хочешь прийти?

Кто-то, решившись на необратимое, с зажмуренными глазами шагает из окна. Кто-то шагает в Гомеостат. Трудно понять, что лучше, а что хуже, что радикально, а что щадяще. Жизнь в Гомеостате чем-то сродни купированию собачьего хвоста не сразу, а постепенно, мелкими кусочками.

Только серьезнее. Человеческая личность все-таки не хвост.

Цурх встретил Макса слитным ревом заводских гудков. Сам воздух, казалось, выл, как ошпаренный. Колоссальных доменных печей здесь не наблюдалось, хотя заводов было предостаточно. Серой скотинкой стекались к ним рабочие, дожевывая на ходу бутерброды. Пыхтя и беспрерывно сигналя, прокатил по мостовой большой паровой грузовик с прессованной металлической стружкой в кузове.