Ревет и стонет Днепр широкий

7

Но жизнь была прекрасна — теперь ни у Данилы, ни у Харитона сомнений на этот счет не оставалось.

В руках у них винтовки, они — самые настоящие революционеры и пойдут сейчас на баррикады в последний решительный бой — так и в песне поется! — и выйдут из боя победителями. А потом… потом все будет здорово, очень здорово, так здорово, что и представить себе невозможно, да и представлять нет нужды. Потому что будет это победа пролетарской революции и, совершенно очевидно, мировой!

С отрядом сорабмольцев «Третий Интернационал» Данила и Харитон стояли под токарным цехом. Красногвардейский командир Галушка приказал молодежному отряду быть наготове: пускай отстреливаются от «ударников» и юнкеров первая и вторая цепь за угольными кучами вдоль задней линии», хлопцы Мишка Ратманского выйдут из арсенальского двора и бросятся вперед — чтоб нанести удар по цепи юнкеров. Было сорабмольцев человек пятьдесят, и всем приказано примкнуть штыки: драться придется в рукопашную!

— Эй, ты! — куражился неугомонный Харитон. — Гляди, как побежишь с винтовкой, не споткнись, не упади, а то ненароком сам на свою ковырялку напорешься — будет тебе тогда спичка в нос! Не отчихаешься!

— Да брось! — усовещивал его Данила. — Тут сейчас такое начнется, а ты все… хи–хи да ха–ха!

— А что мне — богу молиться? — не унимался Харитон. Куражился он потому, что таки струсил немного перед тем, что их ожидало, и это досадное чувство надо было скрыть даже от себя самого. — Что мне, о жене и малых детках тужить? Это уж вам, многосемейным, дрейфить, а мы, парубки, — вольный ветер!

— А ты, шахтарчук, не похваляйся, — отозвался из толпы кто–то постарше, — а то видели мы таких: перед чаркой штоф похваляется вылакать, а глотнет — и сразу кашлять!

Харитон начал хорохориться:

— Это ты о ком? О нас, шахтерах? Да ты знаешь, что мы по воскресеньям всей «Марией–бис» против соседней Прохоровской стенкой ходили? А прохоровцы знаешь какие? Русаки из–под Курска и Воронежа! Один в один, с вот этакими кулачищами. А ты говоришь… Сам, верно, уже напустил…

К группе быстро подошел Ратманский.

— Ребята! — сказал Ратманский. — Нам от штаба восстания особое поручение.

Сорабмольцы сразу окружили своего невзрачного на вид вожака:

— Уже выходить? По Московской или на Александровскую?

— Выходить выйдем, но в другую сторону. Невозможно ударить на юнкеров, пока с Бутышева поливают арсенальский двор пулями. Нам приказ: уничтожить бутышевских прапорщиков.

— Как это? — удивились сорамбольцы. — Где мы, а где Бутышев! Как же мы туда? Разве крюк сделать — сзади выйти из–под ипподрома?

— В лоб пойдем! — сказал Ратманский. — Из сборочного выкатят сейчас две наши пушечки и ударят по гимназии: попадут или не попадут, а паника будет! А тут мы — в штыки!

— Вот так, прямо улицей?

— Прямо улицей.

— Так они же из своих пулеметов… по нас.

— А ты как думал? По воробьям? — Мишко застенчиво улыбнулся — На то и война, чтоб по тебе стреляли!

У Данилы похолодело в груди. Одно дело — хоронясь за домами Московской, добежать до угла Александровской, а тогда — ура! А другое — выйти на улицу и полверсты топать открыто под пулеметным огнем.

— К воротам! — негромко подал команду Ратманский. — Выйдем из ворот — два десятка правым тротуаром, два десятка — левым. И бегом до самой гимназии! Гранаты в окна — и сразу прыгать внутрь. Стрелять некогда — бить штыком!

— А пятый десяток? — спросил кто–то.

— А с пятым десятком, — смущенно сказал Мишко, — я пойду серединой улицы. Кто ко мне в десятку?

— Я! — сразу выскочил Харитон и презрительно посмотрел на того, кто попрекал его в похвальбе.

— Я! — сразу отозвался и тот.

У Данилы еще сильнее похолодело в груди. Серединой улицы — это ж прямо–таки на верную смерть… Но отставать Даниле было невозможно — задразнит Харитон.

— Я! — сказал и Данила, правда не третьим, а уже потом, когда, вызвалось еще несколько хлопцев.

Харитон одобрительно хлопнул его по плечу:

— Так–то! Мы с Даньком — дружки и на жизнь, и на смерть. Вместе пойдем помирать за революцию. Верно, Данила?

— Помирать никто не собирается! — сухо возразил щуплый Ратманский, подтягиваясь, как бы стараясь стать выше, — Грош цена тому солдату, что в бой помирать идет. Я думаю, тебе, Харитон, лучше идти с теми, что вдоль домов двинутся. А то героя будешь строить и нарвешься на пулю для форса.

Харитон сразу сбавил тон. Оно бы неплохо — не пойти, и не от страха, а по приказу командира. Только ж стыд какой — вдруг отшили.

— Да ты что, Мишко? Да как ты можешь? Да я это только так… правда — для форса. Ты меня не обижай! Я аккуратно пойду. Ну, будь же другом! И не могу я оставить своего дружка Данилку, раз он с тобой идет

— Ну ладно! — Ратманский махнул рукой. — Нельзя терять времени. Вон из сборочного уже выкатывают пушки.

Из сборочного цеха и правда выкатили две полевые трехдюймовки прямо во двор. Пулеметы бутышевских юнкеров засыпали двор дождем пуль, но арсенальские слесари ловко приладили стальные листы перед замками пушек, и за этими щитами укрывалась прислуга — по два человека. Пушки поставили посреди двора, пули зацокали, зазвенели о стальные щиты, — и Галушка уже командовал: «Огонь!»

Ребята вдоль стен цеха побежали к воротам. Пушки ударили в ту минуту, когда сорабмольцы уже выглядывали из–за ограды.

— Пошли!

Хлопцы выбежали на улицу и сразу разбились на три ручья: два десятка направо, два — налево. Один десяток — с Ратманским, Данилой и Харитоном — побежал прямо по мостовой. Они видели, как два разрыва вспыхнули где–то за зданием школы прапорщиков, должно быть на Никольской или в Аносовском парке.

— За мной! — крикнул Ратманский. — Вперед!

Вот и Бутышев переулок. Они бежали и видели перед собой лишь двухэтажное кирпичное здание пятой печерской гимназии, ныне — Бутышевской школы прапорщиков. Ее надо было взять.

Данила бежал, и сердце его замирало. Вот–вот сейчас угодит пуля. А как же будет с Тосей? Ведь ей же через три месяца рожать! Принесет маленького Данька… Неужто Даниле так и не увидеть своего наследника, продолжателя рода арсенальцев Брылей? Да и самому умирать не очень–то хочется… Нет, что ни говори, а война совсем не такая привлекательная, как это выглядело на картинках журнала «Огонек». Неужто и в самом деле ему суждено сейчас погибнуть?.. Как это — погибнуть? Не жить больше на свете? Вот так — был, был, и вдруг нету? Не может этого быть…