Ревет и стонет Днепр широкий

В это время на пороге появился напарник Данилы Харитон Киенко. В одной руке он держал винтовку, в другой нес какую–то бумагу и был крайне возбужден.

— Вот! — положил он на стол перед слесарем Галушкой и даже пристукнул каблуками, как настоящий солдат. — Обнаружено в типографии, товарищ командующий! Прямо на их печатном станке. Чтоб мне «Марии–бис» больше не увидеть, — прокламация это, то есть для контрреволюции!

Это был и в самом деле только что сделанный оттиск с набора, готового для печатания. Текст слесарь Галушка прочел вслух:

— «Пробуждайся, русский народ! Еще не так давно нам светило солнышко: в Киев приезжал русский царь. Теперь всюду жиды. Свергнем же это ярмо! Мы не можем этого терпеть!» Ах ты ж… гидра! стукнул Галушка кулаком по столу так, что хрустальная чернильница высоко подпрыгнула, перевернулась и хлюпнула синим потоком. Бумага оттиска была влажная — только что из–под пресса, и синие чернила мгновенно расползлись по всей прокламации, а затем по столу. Это обескуражило Галушку, и он стеснительно пробормотал: — Звиняюсь, что насвинячил…

Данила тоже вспыхнул:

— Ах ты ж, черная сотня! — Он швырнул штаны на ковер. — Не буду подавать ему, фараону, штаны: пускай идет так, как есть, полицейская морда!

Шульгина повели в шлафроке с гусарскими шнурками. Галушка шел впереди. Данила с Харитоном — сзади, взяв винтовки на руку. Так прошагали они всю Владимирскую вплоть до присутственных мест, в помещение Старокиевского участка милиции. К счастью, была уже ночь, фонари светили подслеповато, и позора редактора «Киевлянйна» — полномочного представителя русского дворянства, который уговаривал самого царя Николая Второго отречься от престола, а ныне возглавлял монархический союз, поставивший своей целью вернуть царя Николая на престол, — в неглиже никто, собственно, и не увидел.

4

Телеграмма о дальнейших событиях в ставке прибыла в Киев уже поздно ночью. Ее передал по прямому проводу в штаб адъютант главковерха, поручик герцог Лихтенбергский и принял штабс–капитан Боголепов–Южин.

В Центральную раду позвонили об этом по телефону.

Несмотря на позднее время, Малая рада Центральной рады все еще заседала: между фракциями украинских социал–демократов, украинских социал–революционеров и украинских социал–федералистов длился бесконечный спор о том, как же относиться к путчу и какую власть поддержать Центральной раде — Корнилова или Керенского?

Эсефы требовали оказать содействие Корнилову, как выразителю стремлений к власти твердой руки.

Эсеры колебались и все время занимали половинчатую позицию. С одной стороны, Корнилов был, несомненно, выразителем российского империализма, но с другой — именно он, вопреки всем другим представителям российского империализма, поддерживал украинизацию воинских частей и дал разрешение на формирование отдельных украинских отрядов: «сечевых стрельцов», «гайдамаков» и «вольных казаков». Керенский — с одной стороны — тоже был эсер, следовательно, словно бы свой, но с другой стороны, был он эсер не украинский, а русский, следовательно, не свой, а чужой.

Эсдеки во главе с лидером партии и главой генерального секретариата Винниченко выдвигали идею не поддерживать никого, а признать ту власть, которая победит, ибо — один черт: и Корнилов и Керенский — великодержавники.

Глава Центральной рады, профессор Михаил Грушевский, перебегал от одной непримиримой группы к другой и всех уговаривал найти компромисс, поискать путей к примирению Керенского с Корниловым и Корнилова с Керенским — и даже предложить всероссийскому правительству свои, Украинской центральной рады, услуги: выступить в роли примирителя, и если нужно, то и арбитра. Для престижа это было бы хоть куда!

Симон Петлюра понуро молчал и свою позицию не излагал. На прямой вопрос, каково его собственное мнение и каким будет его предложение, как главноначальствующего над украинскими вооруженными силами, он ответил:

— Мое дело — выполнять мой долг командующего: какое решение примет правительство, поставленное на страже интересов нации, такой приказ я и отдам моим вооруженным силам!

Именно в эту минуту на пороге появилась бледная София Галчко.

— Панове высокое собрание! — доложила она чрезвычайно звонким от волнения голосом. — Прошу прощения, но пана презеса и пана начальника украинского войска в тот же миг, спешно, немедленно требуют к телефоническому аппарату из самого штаба!

Все члены Малой рады — и эсефы, и эсеры, и эсдеки — вскочили на ноги: из самого штаба! Должно быть, какое–то чрезвычайное известие.

Грушевский, развевая бородой, и Петлюра, оправляя френч, поспешили в соседнюю комнату, где был телефон. Винниченко обиженно пожал плечами: его, главу правительства, не позвали! Не зря он всегда говорил, что именно штаб, и никто другой, кроме штаба, и является осиным гнездом, главным средоточием контрреволюции, которое нужно уничтожить в самую первую очередь.

Грушевский приложил трубку к уху. Петлюра довольствовался дополнительной мембраной для одновременного слушания — без возможности добавить словцо и от себя.

— Алло, алло! — кричал Грушевский, забыв, что до сих пор он говорил в телефон только «агов» [2] и требовал, чтобы точно так же отзывались по телефону и сотрудники Центральной рады — для поддержания национального колорита.

Сам командующий Киевским военным округой генерал Оберучев — в порядке, так сказать, дружеской услуги коллеге по партии — считал своим долгом сообщить: Корнилов в ставке арестован. Путч, надо полагать, не состоялся, следовательно, приходится делать и выводы. Коллега Михаил Сергеевич, ясное дело, оценит эту любезность — сообщение из первых уст, весть об этом получена только что из ставки, и в дальнейшем, в случае чего, генерал рассчитывает, что и коллега Михаил Сергеевич со своей стороны…

2

Агов — Ау! Го–го! Эй!

Грушевский не дослушал, бросил трубку и полетел назад в зал заседаний — скорее передать новость, чтобы Малая рада, не дай бог, не приняла какое–нибудь неосмотрительное решение.

5

Трубку подхватил Петлюра.

Но вовсе не для того, чтобы дослушать до конца речь генерала, тем паче не для того, чтобы завести с ним разговор. Он взял трубку, но одновременно нажал на рычаг и отключился от штаба. Но тотчас же рычаг отпустил снова и крикнул в трубку:

— Алло! Барышня! Сырец! Штаб полка Богдана Хмельницкого!

Командиру полка Богдана Хмельницкого Петлюра приказал: немедленно, не теряя ни минуты, поднять и выстроить третий батальон, который еще не отправился на фронт, вывести вперед оркестр и маршировать церемониальным маршем по улицам города с пением «Ще не вмерла Україна».

— Как — очумело переспросил полковник Капкан. — Ночью? Оркестр?

— Полковник! — завопил Петлюра. — Вы слышали мой приказ? Немедленно, или вы… вы… будете расстреляны!

И Петлюра положил трубку на рычаг.

Оторопевшей панне Софии он приказал: