Ревность

Потому что все еще пахло больницей. Пахло дезинфицирующим средством, лекарством, болью. И горем. Дар пульсировал внутри моей больной головы, как воспаленный зуб.

Квартира Огги в Бруклине была довольно опрятной и чистой, рассчитанной на одного парня. Я привела ее в полный порядок, пока месяц жила там.

Они с папой работали над очисткой демоническо-крысиной инвазии

[31]

. А потом папа был возле канадской границы, выполняя какое-то задание, а я осталась с Огастом. Который никогда, как я поняла сейчас, не позволял мне уходить далеко от своего поля зрения даже в своей квартире. Месяц в одном из самых больших, крутых городов мира, и все, что я знала, это одну ту улицу в Бруклине.

Теперь я знала, что Огги был дампиром, мне стало интересно, смог бы он научить меня зажигать чью-то сигарету так, как делал он. Я надеялась, что у меня будет шанс спросить его.

Они с папой часто спорили о том, имеем ли мы дело с тайным сговором нечисти с властью, или речь идет о естественном человеческом стремлении загнать необъяснимые явления в рамки обыденности. Теперь слабая улыбка на лице Огаста во время тех споров имела смысл.

Другие вещи, которые я помнила, тоже имели смысл. Как голос Огаста, пока я лежала в кровати и пыталась уснуть, подслушивая его и папу. «Это девочка заслуживает быть среди своих». И каким избитым он приходил несколько раз, и как он так быстро исцелялся. Как много раз, пока я была там, он убивал кровососов?

Убивал ли он кровососов после меня? У них вообще были предположения, что я существую? Я могла быть в опасности и даже не знать об этом.

Господи.

Огаст лежал на кровати, обмотанный белыми повязками. Его темные глаза были сонными, светлые волосы спутались, как будто у него была тяжелая ночь и его бросало из стороны в сторону. Синяки исчезали, но у него был отдаленный взгляд кого-то, кто принял хорошую дозу успокоительного. Его правая рука, бледная и неповязанная, лежала на персиковом покрывале.

— Он в отключке, — сказал тихо Кристоф. — Этого достаточно, чтобы его душа и тело восстановились. Шок может убить больше, чем реальные раны.

Я добралась до края кровати, Кристоф был прямо позади меня.

— Огги? — я говорила, как пятилетняя девочка.

Он моргнул. Его правое плечо — огромная масса повязок.

— Эм, Дрю, — Нью-Йоркский хрип вырвался из него, делая каждую гласную короткой, как будто они лично оскорбили его. — Рад видеть тебя, дорогая.

Я схватила его за руку. Я не могла говорить. Все, что я хотела сказать, застряло в горле, и я выпустила звук, похожий на рыдание.

— О, не делай этого, — на мгновение это был старый Огаст: кривая улыбка, которая говорила, что он смеется над миром, его брови слегка поднялись. Вы могли увидеть вспышку того, кем он был, когда смеялся, через раздутое лицо и туман спокойствия. — Что мне надо сделать, чтобы ты принесла мне бутылку водки, детка?

Я издала полувсхлип-полусмех. На меня нашло такое облегчение, что я пошатнулась возле кровати.

— Я не могу купить водку, Огги. Мне шестнадцать.

— Это никогда не останавливало тебя, — он усмехнулся, но глаза медленно закрывались. Под покрывалом одна нога была больше другой — вероятно, тоже перевязана. — Сделай мне омлет, дорогая. Я избит. Долгая была ночка.

— Конечно сделаю, — Боже, я бы сделала ему пятьдесят омлетов. — Что случилось с тобой, Огги?

— После того, как ты позвонила мне, я стал думать, — его глаза закрылись, затем распахнулись, поскольку он изо всех сил пытался бодрствовать. — Потом никто ничего не знал о тебе. Не могли найти тебя неделями. Но позвонил Дилан, а потом все стало очень интересно.

— Его опросят после того, как он будет чувствовать себя достаточно хорошо, — пробормотал Кристоф. — Дрю...

— Встретил его в Помоне. У него была копия стенограммы, сказал мне, где найти остальную часть. Там везде скакали носферату. Нас схватили.

— Достаточно, — сказал Кристоф более твердо. — Мне надо уложить ее спать, Огаст. Мы поговорим позже.

— Сергей, — прошептал Огаст, и мне стало холодно. Мои зубы почти дрожали, и осколок боли врезался в мой череп. — У Сергея были некоторые части. Взял нас двоих. Дилан... мы разделились. Бедный парень.

Я почти задохнулась. Так Дилан был жив, после того, как другая Школа сгорела. Облегчение воевало с беспокойством, они боролись за меня, как две собаки за косточку. Я дрожала и вспотела, внезапно поняла, что от меня пахло не очень хорошо.

— Я нашел другую фигню, а потом... но за мной наблюдали. Все, кого я навещал, имели части, но их обыскали сразу после того, как я уходил. Носферату не хотели, чтобы мы знали, и нас подожгли. Каждый из нас сильно обгорел.

Я затаила дыхание. «Подожгли» — очень плохо. Вы говорите так, когда кто-то предал вас.

Когда вас отдали врагу.

«Не позволяй носферату кусаться... О, это легко... Я позабочусь об этом... Условный сигнал из самого местоположения».

Дрожь усиливалась. Если бы Огаст не был под воздействием препаратов, то он заметил бы, что я тряслась. Я услышала хлопот крыльев и отдаленно почувствовала вкус восковых апельсинов.

Анна пришла в мой дом, чтобы предать маму и найти Кристофа. Она удостоверилась, что меня сошлют в другую Школу и навестила меня, чтобы проверить, что я помнила.

Чтобы узнать, сказала ли я кому-либо о том, чего я не помнила без помощи дара, что-то, о чем не имела представления. Она сдала Школу, полную детей, Сергею.

Но почему? Я все еще была далека от понимания. Когда ты знала, что носферату делали с дампирами, когда ты видела, что они делали с телами, как можно поступить так? До меня это никогда не дойдет.

Огаст сказал что-то невнятное и полное согласных. И к моему удивлению Кристоф наклонился, находясь позади мной. Он освободил мои вялые, потные пальцы и сжал руку Огаста. Он также ответил на том же самом языке.

Глаза раненого дампира полностью закрылись. Он вздохнул и пробормотал что-то еще. Затем он уснул.

— Боже, — с моим голосом было что-то не так, но в любом случае я шептала. Вы всегда хотите сделать что-то, когда кто-то находится в больнице. Шепот, как ползущая мышь. Я нашептывала бабушке, когда она лежала, умирая, держась так долго, как могла, ради меня.

«Не оставляй меня, — я просила тем же мышиным голосом, потому что с горлом тоже было что-то не то. — Бабушка, я люблю тебя, пожалуйста, не оставляй меня».

Но она не могла остаться. Я всегда держалась за людей, а они всегда уходили.

Я не могла удержаться. Я снова дотронулась до вялой руки Огаста.

— Не оставляй меня, Огги, — я знала, что он не слышал меня, но все же. — Хорошо? Не уходи.

— С ним все будет хорошо, — Кристоф обнял меня за плечи. — Обещаю, он будет жить, моя пташка.