Революционерам. Антология позднего Троцкого

Открывая в нынешнем сталинском режиме элементы термидора и элементы бонапартизма, мы вовсе не впадаем в противоречие, как думают те, для кого термидорианство и бонапартизм представляют собою абстракции, а не живые тенденции, перерастающие одна в другую.

Какую государственную форму принял бы контрреволюционный переворот в России, если б он удался (а это совсем-совсем не так просто), это зависит от сочетания ряда конкретных факторов, прежде всего от того, какой остроты достигли бы к тому времени экономические противоречия, каково было бы соотношение капиталистических и социалистических тенденций хозяйства; далее – от соотношения между пролетарскими большевиками и буржуазными «большевиками», от группировки сил внутри армии, наконец, от удельного веса и характера иностранной интервенции. Во всяком случае, было бы чистейшей несообразностью думать, будто контрреволюционный режим должен непременно проходить через стадии директории, консулата и империи, чтоб завершиться реставрацией царизма. Но каков бы ни был контрреволюционный режим, в нем во всяком случае найдут свое место элементы термидорианства и бонапартизма, т.е. большую или меньшую роль будет играть большевистско-советская бюрократия, гражданская и военная, и в то же время самый режим будет диктатурой сабли над обществом в интересах буржуазии против народа. Вот почему так важно следить сейчас за тем, как эти элементы и тенденции формируются в недрах официальной партии, которая во всех случаях остается лабораторией будущего, т.е. и в случае непрерывного социалистического развития, и в случае контрреволюционного прорыва.

Значит ли все сказанное, что сталинский режим мы отождествляем с режимом Робеспьера? Нет, мы так же далеки от вульгарных аналогий в отношении настоящего, как и в отношении вероятного или возможного будущего. Под углом зрения интересующего нас вопроса суть политики Робеспьера состояла во все более обострявшейся борьбе его на два фронта: против санкюлотов, т.е. неимущих, как и против «гнилых», «развращенных», т.е. якобинской буржуазии. Робеспьер вел политику мелкого буржуа, пытающегося возвести себя в абсолют. Отсюда борьба направо и налево. Пролетарский революционер тоже может оказаться вынужден вести борьбу на два фронта, но только эпизодически. Основная его борьба есть борьба против буржуазии: класс против класса. Мелкобуржуазные же революционеры, даже в эпоху своей исторической кульминации, вынуждены были всегда и неизменно вести борьбу на два фронта. Это и приводило к постепенному удушению якобинской партии, к умерщвлению якобинских клубов, к бюрократизации революционного террора, т.е. к самоизоляции Робеспьера, которая позволила так легко снять его блоку правых и левых его противников.

Черты сходства со сталинским режимом здесь бросаются в глаза. Но различия глубже, чем сходство. Историческая заслуга Робеспьера состояла в беспощадной чистке общества от феодального хлама; но пред лицом будущего общества Робеспьер был бессилен. Пролетариата как класса не существовало, социализм мог иметь лишь утопический характер. Единственно реальной перспективой была перспектива буржуазного развития. Падение якобинского режима было неизбежно.

Тогдашние левые, опиравшиеся на санкюлотов, неимущих, плебс – очень неустойчивая опора! – не могли иметь самостоятельного пути. Этим и был предопределен их блок с правыми, как в конце концов и сторонники Робеспьера в большинстве своем поддержали в дальнейшем правых. В этом политически и выразилась победа буржуазного развития над утопическими претензиями мелкой буржуазии и революционными спазмами плебса.

Незачем говорить, что Сталин не имеет никаких оснований претендовать на заслуги Робеспьера: очистка России от феодального хлама и разгром реставраторских попыток были полностью завершены в ленинский период. Сталинизм вырос путем разрыва с ленинизмом. Но этот разрыв никогда не был окончательным, не является таковым и сейчас. Сталин ведет не эпизодическую, а перманентную, систематическую, органическую борьбу на два фронта. Это коренная черта мелкобуржуазной политики. Справа от Сталина – бессознательные и сознательные капиталистические реставраторы разных степеней. Слева – пролетарская оппозиция. Это расчленение проверено в огне мировых событий. Удушение партии аппаратом вызывается не необходимостью борьбы с буржуазной реставрацией – наоборот, эта борьба требует величайшей активности и самодеятельности партии, – а борьбой против левой; точнее сказать, необходимостью для аппарата обеспечить за собой свободу постоянного маневрирования между правыми и левыми. Здесь сходство с Робеспьером. Здесь та почва, которой питались бонапартистские черты робеспьеровского режима, приведшие к его гибели. Но у Робеспьера не было выбора. Зигзаги Робеспьера означали судороги якобинского режима.

Мыслима ли сейчас или немыслима в СССР последовательная революционная политика – на пролетарской основе, которой не было у Робеспьера? И если мыслима, то можно ли рассчитывать на то, что эта политика будет достаточно рано поддержана революцией в других странах? От ответов на эти два вопроса зависит перспективная оценка борьбы враждебных тенденций как в экономике, так и в политике Советского Союза. На оба эти вопроса мы, большевики-ленинцы, отвечаем утвердительно и будем отвечать утвердительно – до тех пор, пока история фактами, событиями, т.е. через беспощадную борьбу не на жизнь, а на смерть, не докажет нам противного.

Так и только так может стоять проблема для революционеров, которые чувствуют себя живой силой процесса в отличие от доктринеров, которые наблюдают процесс со стороны и разлагают его на безжизненные категории.

К этому вопросу мы, в другой связи, рассчитываем вернуться в ближайшем номере Бюллетеня. Здесь мы хотели только рассеять наиболее грубые и опасные недоразумения. Левой оппозиции во всяком случае незачем пересматривать свои основы, пока пересмотр их не поставлен в порядок дня большими историческими событиями.

26 ноября 1930 г.

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев), № 17—18

ПРОТИВ НАЦИОНАЛ-КОММУНИЗМА ( Уроки «красного» референдума 5 )

Когда эти строки дойдут до читателя, они в той или другой части окажутся, может быть, устаревшими. Усилиями сталинского аппарата, при дружественном содействии всех буржуазных правительств, автор этих строк поставлен в такие условия, при которых он может реагировать на политические события не иначе как с запозданием на несколько недель. К этому надо еще прибавить, что автор вынужден опираться на далеко не полную информацию. Читатель должен это иметь в виду. Но и из крайне невыгодной обстановки надо попытаться извлечь хоть некоторое преимущество. Не имея возможности реагировать на события изо дня в день, во всей их конкретности, автор вынужден сосредоточивать свое внимание на основных пунктах и узловых вопросах. В этом оправдание настоящей работы.

5

Речь идет о референдуме 1931 г. по вопросу о роспуске прусского ландтага (земельного парламента), в котором социал-демократы имели большинство. Референдум был инициирован блоком крайне правых сил: Немецкой национальной народной партией, Немецкой народной партией, НСДАП и рядом других, более мелких. КПГ первоначально отвергла референдум как «происки фашистов», но затем по требованию Сталина (лидеров КПГ для этого даже вызывали в Москву на «проработку») изменила позицию. Чтобы оправдать резкую перемену курса, КПГ предъявила социал-демократическому правительству Пруссии ультиматум: либо будет предоставлена полная свобода прессы, свобода собраний рабочих, отменены «чрезвычайные законы», отменен запрет Союза красных фронтовиков, отменены постановления о сокращения поддержки малоимущих (и, в частности, безработных) – либо КПГ поддержит референдум. Социал-демократы отвергли ультиматум. После этого КПГ поддержала плебисцит, объявив его «красным референдумом». И хотя на референдуме победили социал-демократы, после этих событий никакое соглашение КПГ с СДПГ стало невозможным. – Примеч. науч. ред.

Как все опрокидывается на голову

Ошибки германской компартии в вопросе о плебисците принадлежат к числу тех, которые будут становиться, чем дальше, тем яснее, и в конце концов войдут в учебники революционной стратегии как образец того, чего не надо делать.

В поведении Центрального комитета ГКП все ошибочно: неправильно оценена обстановка, неправильно поставлена ближайшая цель, неправильно выбраны средства для ее достижения. Попутно руководство партии умудрилось опрокинуть все те «принципы», которые оно проповедовало в течение последних лет.

21 июля ЦК обратился к прусскому правительству с требованием демократических и социальных уступок, угрожая в противном случае выступить за референдум. Выдвигая свои требования, сталинская бюрократия фактически обращалась к верхушке социал-демократической партии с предложением на известных условиях единого фронта 6 против фашистов. Когда социал-демократия отвергла предложенные ей условия, сталинцы создали единый фронт с фашистами против социал-демократии. Значит, политика единого фронта ведется не только «снизу», но и «сверху». Значит, Тельману разрешается обращаться к Брауну и Зеверингу 7 с «открытым письмом» о совместной защите демократии и социального законодательства от банд Гитлера. Так эти люди, даже не замечая того, что делают, ниспровергли свою метафизику единого фронта «только снизу» посредством самого нелепого и самого скандального опыта единого фронта только сверху, неожиданно для масс и против воли масс.

6

«Единый фронт» – основная тактическая установка Коминтерна в 1921—1927 гг. Первоначально возникла как тактика «единого рабочего фронта» – в 1921 г., в условиях наступления капитала на права рабочих. Тактика предполагала создание фронта совместных действий против капитала всеми международными объединениями рабочих и социалистических организаций. Инициатором выступила КПГ, обратившаяся с соответствующими предложениями к социал-демократам и профсоюзам. 2—5 апреля 1922 г. в Берлине состоялась конференция представителей исполкомов II, II 1/2 и III Интернационалов, которые (за счет уступок со стороны Коминтерна) договорились о совместных действиях. Однако уже в конце мая 1922 г. между II и II 1/2 Интернационалами с одной стороны и Коминтерном с другой возникли непреодолимые противоречия. В этих условиях IV конгресс Коминтерна (ноябрь 1922 г.) выдвинул лозунг «рабочего правительства» (т.е. коалиционного правительства рабочих, социалистических партий). На IV конгрессе Коминтерна была также выдвинута тактика «единого антиимпериалистического фронта» – т.е. объединения коммунистических партий колониальных и полуколониальных стран с несоциалистическими национально-освободительными движениями. Тактика «единого фронта» была принята не всеми компартиями. Компартии Италии, Франции, Испании опасались, что более сильные, старые и опытные соцпартии просто поглотят в «единых фронтах» молодые и слабые компартии. Итальянские коммунисты были согласны на «единый фронт» только в профсоюзах. Компартия Индонезии саботировала установку на «единый фронт» с буржуазными национально-освободительными организациями. Чтобы навязать всем компартиям тактику «единого фронта», Коминтерн во второй половине 20-х гг. шел на принудительную смену руководства мятежных партий. В 1927—1928 гг. под воздействием неудач на переговорах с руководством социалистических и социал-демократических партий Коминтерн перешел к новой тактической установке «класс против класса», которая предполагала работу по созданию «единого фронта» «снизу», т.е. с рядовыми рабочими – социалистами и социал-демократами. Руководство социал-демократов было заклеймено как «социал-фашистское». В новом виде тактика «единого фронта» возродилась в 1934 г. в форме Народных фронтов. – Примеч. науч. ред.

7

Отто Браун (1872—1955) и Карл Зеверинг (1875—1952) – соответственно премьер-министр и министр внутренних дел социал-демократического правительства Пруссии. К. Зеверинг считался более важной фигурой, так как в руках у него была вооруженная сила – подконтрольная СДПГ прусская полиция и рейхсбаннер (военизированные отряды СДПГ – около 2 млн. человек в Пруссии в 1932 г.). 20 июля 1932 г. Зеверинг печально прославился тем, что безропотно позволил рейхсканцлеру фон Паппену разогнать социал-демократическое правительство Пруссии. В ответ на улицы вышли рейхсбаннер, члены СДПГ и КПГ, поддержанные полицией. Они призвали к всеобщей политической стачке и потребовали раздать оружие. Зеверинг отказался. Нацисты оценили эти действия Зеверинга, и в годы III Рейха он проживал в Германии, получая государственную пенсию министра. – Примеч. науч. ред.

Если социал-демократия представляет только разновидность фашизма, то как же можно официально предъявлять социал-фашистам требование о совместной защите демократии? Став на путь референдума, партийная бюрократия никаких условий национал-социалистам не поставила. Почему? Если социал-демократы и национал-социалисты – только оттенки фашизма, то почему можно ставить условия социал-демократии и почему нельзя их ставить национал-социалистам? Или же между этими двумя «разновидностями» существуют какие-то очень важные качественные различия в отношении социальной базы и методов обмана масс? Но тогда не называйте тех и других фашистами, ибо названия в политике служат для того, чтоб различать, а не для того, чтоб все валить в одну кучу.

Верно ли, однако, что Тельман вступил в единый фронт с Гитлером? Коммунистическая бюрократия назвала референдум Тельмана «красным», в отличие от черного или коричневого плебисцита Гитлера. Что дело идет о двух смертельно враждебных партиях, стоит, разумеется, вне сомнений, и вся ложь социал-демократии не заставит рабочих забыть это. Но факт остается фактом: в известной кампании сталинская бюрократия вовлекла революционных рабочих в единый фронт с национал-социалистами против социал-демократии. Если б, по крайней мере, в бюллетенях можно было отмечать свою партийную принадлежность, то референдум имел бы хоть то оправдание (в данном случае политически совершенно недостаточное), что позволил бы подсчитать свои силы и тем самым отделить их от сил фашизма. Но немецкая «демократия» не позаботилась в свое время обеспечить за участниками референдума право отмечать свою партийность. Все голосующие сливаются в одну нерасчленимую массу, которая на определенный вопрос дает один и тот же ответ. В рамках этого вопроса единство фронта с фашистами есть несомненный факт.