Революция и семья Романовых

Опытному политику Милюкову нетрудно было понять, что эта информация, попав в штаб Добровольческой армии, значительно усилит ее антантофильскую ориентацию и, следовательно, ослабит его, Милюкова, позицию на переговорах с немцами. Тем не менее, он все же попытался обратить эту информацию в свою пользу, оказав нажим на немцев. 14(27) июня в ходе встречи с германским послом Муммом и еще одним немцем, «говорящим по-русски», он обратил внимание на то, что «успехи чехословаков и высадка японцев» могут серьезно осложнить положение, что «еще раз доказывает, что надо спешить с походом на Москву, который должен с германской помощью быть сделан Добровольческой армией». Разговор коснулся бывшего царя. Мумм сказал, что у германской стороны о нем нет никаких сведений, а Милюков, как и в разговоре с «майором Гаазе», вновь высказался в пользу великого князя Михаила Александровича.

А 21 июня (4 июля) Милюкова постигло новое разочарование. Добровольческий офицер привез письмо от генерала Алексеева. Прочитав его, Милюков записал: «На моем плане приходится поставить временно крест… Добровольческая армия не меняет ориентацию». Вечером того же дня В. В. Шульгин показал Милюкову письмо от второго «добровольческого вождя» – генерала Деникина. Из него следовало, что командование Добровольческой армии и те политические (главным образом кадетские) элементы, которые при нем «состояли», отвергают не только германофильство, но не намерены открыто поднимать и монархическое знамя.

Хотя, писал Деникин, в армии и 80 % монархистов, «вывесить лозунг монархии, значит потерять союзников или расколоть». «Непредрешенчество» представлялось военному и политическому руководству Добровольческой армии более верной тактикой, и оно решило даже отклонить претензии находившегося в Крыму бывшего верховного главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича на возглавление «белого движения» [652] . Это ни в коем случае не означало отказа от монархизма в принципе. Когда В. В. Шульгин бомбардировал командование Добровольческой армии посланиями, требовавшими, чтобы оно открыто подняло монархический флаг, генерал Алексеев в июне 1918 г. отвечал ему: «Относительно нашего лозунга – Учредительное собрание – необходимо иметь в виду, что выставили мы его лишь в силу необходимости… Наши симпатии должны быть для Вас ясны, но проявить их здесь открыто было бы ошибкой, т. к. населением это было бы встречено враждебно». И далее Алексеев заверял Шульгина, что, как только Добровольческая армия приобретет достаточно обширную «подвластную ей территорию», вопрос «о новом лозунге будет вскоре поставлен в повестку дня» [653] . Кроме того, добровольческий штаб имел и свой стратегический план, не совпадавший с расчетами Милюкова. Как писал Деникин Шульгину, предполагалось сначала «очистить юг», а уже потом «с хлебом идти на Москву и Волгу».

652

Деникин А. И. Очерки русской смуты. Берлин, 1924. Т. 3. С. 254–256.

653

Там же. С. 86.

И все-таки Милюков продолжал судорожно держаться за свой план. Во второй беседе с «майором Гаазе», состоявшейся 27 июня (10 июля), Милюков самонадеянно утверждал, что, несмотря на некоторые неблагоприятные сведения (выход кадетов из «Правого центра», отказ Добровольческой армии от германофильской ориентации, «движение чехов» на Востоке, проходившее под эгидой союзников), он уверен, что кадетская партия пойдет за ним, если только ему будет обеспечена «твердая опора» со стороны Германии. Более того, он делал вид, что не терял надежды на то, что Добровольческая армия еще может «склониться» к немцам, если ее не «раздражать» арестами добровольческих агентов на Украине и запрещениями переброски офицеров на Дон. Даже если Добровольческая армия уйдет на Восток, говорил Милюков, она и там «может пригодиться»: ведь где-то там великий князь Михаил Александрович… Но все это было теперь не более чем политической бравадой и политическим блефом. В письмах к руководителю московского «Национального центра» кадету Н. Н. Щепкину Милюков вынужден был признать, что его план «утилизации» Добровольческой армии как внутренней силы, которая с помощью немцев «освободит Москву», нужно «признать разрушенным и устаревшим». По всем данным, осознали это и немцы. Милюков был им теперь не нужен, и посол Мумм стал энергично настаивать на его высылке. Последнее, что он сделал, находясь в Киеве, – в начале августа составил «записку» для «Правого центра», о которой мы уже упоминали и в которой он в обработанном виде изложил свои переговоры с Гаазе и Муммом. В ней Милюков все еще продолжал оставаться на своей киевской позиции, но, пожалуй, без прежней энергии. Его программа – создание монархического коалиционного правительства, только без «сторонников самодержавия» и «сторонников ориентации левого центра», правительства, «по необходимости благожелательного относительно германцев» [654] . Что касается кандидата на престол, то Милюков предлагал «отыскать великого князя Михаила Александровича, местопребывание которого должно быть известно его близким в Москве» [655] . Фактически, таким образом, Милюков пытался возродить свой план начала марта 1917 г., когда в квартире на Миллионной он убеждал Михаила Александровича принять власть, «переданную» ему отрекшимся Николаем II… Вскоре Милюков покинул Киев, уехал в Чернигов, затем в местечко Пересаж, где, по его словам, занялся своей книгой по истории русской революции, музицировал и отдыхал. Он еще несколько раз приезжал в Киев, участвовал в заседании комитета кадетской партии, в совещаниях бывших членов Государственных дум и Государственного совета, встречался с приехавшим из Москвы А. И. Кривошеиным, с которым немцы теперь пытались так же заигрывать, как ранее с Милюковым. Но Кривошеин уже колебался в своем германофильстве и, не найдя общего языка ни с местными монархистами, ни с немцами, вскоре уехал в Крым…

654

ЦГАОР СССР. Коллекция. Милюков П. Н. Киев – Екатеринодар.

655

Там же; см. также: Думова Н. Г. Указ. соч. С. 118.

Провал миссии Милюкова, во многом обусловленный уходом кадетов из «Правого центра», а также отказом командования Добровольческой армии принять германскую ориентацию и выставить открыто монархический лозунг, вынудил немцев искать «свой шанс» в иных местах и с другими людьми. В северо-западном регионе монархисты-германофилы, пожалуй, раньше всего установили связи с немцами, стремясь «подвигнуть» их к нанесению удара по Советской Республике на этом северо-западном направлении. Некоторые немецкие генералы и офицеры готовы были пустить в ход свои «железные кулаки», но тормозящее влияние оказывали разногласия, существовавшие в «верхах» по вопросу о «будущности России», а также политическая одиозность тех русских контрреволюционных контрагентов, с которыми немцам приходилось иметь здесь дело. Это были никогда не обладавшие каким-либо политическим весом бывшие великие князья Павел Александрович (неудачный составитель «конституционного манифеста» в февральские дни 1917 г.) и Кирилл Владимирович (не имевший ничего, кроме гвардейского роста и лощеного вида, что, впрочем, не помешало ему в эмиграции объявить себя… «императором»). Это был Марков-2-й со своими не столь уж многочисленными черносотенными друзьями, на которых ставку мог делать только тот, кто полностью потерял чувство реальности… И, тем не менее, ненависть германских монархистов и реакционеров к Советской власти и большевикам была столь велика, что они не отвергали сотрудничества даже с таким контрреволюционным «материалом», как черносотенная организация Маркова-2-го и др. Это сотрудничество вылилось в планы формирования под монархическим знаменем (на территории Псковщины и Витебщины) так называемой Северной армии. Перед ней ставилась задача захвата Петрограда, а во главе ее предполагали поставить генерала Ф. Келлера, который во время Февральской революции, командуя конным корпусом, выражал готовность поддержать царский престол вооруженной силой. Планы по созданию Северной армии начали воплощаться в жизнь в конце лета 1918 г.

На противоположном, юго-западном, конце «германской линии», где немцам с помощью Милюкова не удалось «уловить» Добровольческую армию, ставка была сделана на донского атамана Краснова. Это был тот самый Краснов, который в конце октября 1917 г. вместе с Керенским вел карательные войска своего 3-го конного корпуса на советский Петроград, был разбит, отпущен под честное слово и бежал на Дон. В конце апреля – начале мая 1918 г. он оказался на «атаманстве» в результате белоказачьего восстания на Дону, поддержанного продвигавшимися к Ростову германскими войсками.

После прихода к власти Краснов обратился с письмом к Вильгельму II, просил признать самостоятельность «всевеликого войска Донского», за что обещал нейтралитет и «особые экономические льготы» для Германии. В контрреволюционных антантофильских кругах это обращение Краснова вызвало взрыв возмущения. М. В. Родзянко даже объявил его «апокрифом», не веря, чтобы «генерал царской службы» мог признать себя «вассалом нашего исконного врага – германского императора» [656] . Но обращение было фактом.

656

Приазовский край. 1918. 16(29) дек.; см. также: Русское дело. София, 1922. 5 февр.

Краснов, несомненно, представлялся немцам более «солидной» фигурой, чем некоторые бывшие великие князья или Марков-2-й. За ним была довольно крупная военная сила – Донская армия, и Краснов пользовался вниманием самого кайзера. Но с красновщиной они вели ту же самую игру, что и со скоропадчиной: с одной стороны, поддерживали красновский сепаратизм, давая понять, что они не сторонники восстановления «единой России», а с другой – привлекая к себе «великорусских монархистов», намекали им, что все будет зависеть от них самих, от их способности объединить вокруг себя широкие контрреволюционные силы.

«Добровольческие вожди» генералы Алексеев и Деникин довольно умело использовали Краснова как посредника для получения германского оружия и снаряжения. Краснов впоследствии не без сарказма писал, что, оберегая «антантофильскую девственность» Добровольческой армии, он брал у немцев оружие, мыл его в донских водах, а уже потом передавал добровольцам. Немцы, конечно, все это хорошо знали. В июне 1918 г. добровольческий агент на Украине с некоторым удивлением доносил в добровольческий штаб, что немцы почему-то не задержали в Харькове эшелон с офицерами, хотя «по погонам и корниловским нашивкам» понимали, что он пойдет на Дон, к Деникину и Алексееву [657] . Но агент недоумевал напрасно. Как раз в это время немцы в Киеве вели переговоры с Милюковым, убеждавшим их, что он сумеет привязать Добровольческую армию к германской колеснице и «повести ее на Москву». К тому же и командование Добровольческой армии держалось вполне лояльно, чтобы не спровоцировать немцев и не перекрыть каналы получения оружия и подкреплений через Украину. Генерал Деникин писал Шульгину в Киев: «Немцы занимают сильным кордоном выходы из Донской области в центр России и не определили линии поведения по отношению к Добровольческой армии. Мы не замечаем друг друга…» [658] Но уже в июле 1918 г. из переговоров с Милюковым и по другим данным немцам в Киеве становилось ясно, что расчеты на Добровольческую армию практически беспочвенны. Тогда здесь, на юго-западе, точно так же, как и на северо-западе, немцы решили создавать контрреволюционные воинские подразделения под монархическими знаменами и с «германской ориентацией». В киевских дневниках Милюкова имеется запись о том, что во время переговоров Гаазе однажды проговорился, сказав, что Москву будет освобождать «Добровольческая армия, но не алексеевская, к которой он относится отрицательно» [659] . По имевшимся у Милюкова данным, на эту новую армию немцы ассигновали 5 млн руб. [660] К концу лета план начал осуществляться.

657

ЦГАОР СССР. Коллекция. Политический отдел при Особом совещании. Донесение «О».

658

Там же. Письмо А. И. Деникина В. В. Шульгину, 13 июня 1918 г.

659

Там же. Милюков П. П. Киев – Екатеринодар.

660

Там же.

На «нейтральной территории» Богучарского и Новохоперского уездов Воронежской губернии («самовольно» захваченных донскими казаками) с согласия атамана Краснова и по инициативе монархического союза «Наша родина» стала формироваться так называемая Южная армия. Краснов рассматривал ее как «прикрытие» с севера, а со стороны Германии это был своего рода пробный шар в создании противовеса проантантовской Добровольческой армии. Германское командование на Украине охотно снабжало Южную армию деньгами и оружием. «Офицеров, желающих поступить в ряды армии, было достаточно», – писал впоследствии один из организаторов Южной армии – герцог Лейхтенбергский [661] . Действительно, в различных украинских городах после корниловщины «осела» масса монархически настроенных офицеров. В Киеве, например, их было до 40 тыс., в Екатеринославе – 8 тыс., в Житомире – 5 тыс., в Симферополе – 10 тыс., в Херсоне – 15 тыс. [662]

661

Архив русской революции. Берлин, 1923. Т. 8. С. 72.

662

Суворин А. Поход Корнилова. Ростов, 1918. С. 3.

Конечно, далеко не все они стремились в район расположения Южной армии. Большая часть двигалась дальше, на Дон и Северный Кавказ, в формировавшуюся Добровольческую армию, но немалое число записывалось и в Южную армию. «Монархические лозунги и хорошее содержание, – писал генерал А. Лукомский, – первоначально привлекали многих, и запись началась очень успешно» [663] По признанию Краснова, в составе Южной армии преобладали офицеры, священники, бывшие городовые, сотрудники царской охранки и т. п. Они, писал Краснов, понадевали на себя погоны, нашили на рукава полоски бело-желтого цвета – «романовских цветов» – и двуглавого орла, распевали по кафе «Боже, царя храни!» [664] Пьяные оргии, буйства и грабежи «южноармейцев» на станциях Кантемировка и Чертково приняли такой характер, что даже Краснов вынужден был принимать какие-то меры. Формирование Южной армии тормозилось из-за поисков «популярного генерала», который мог бы ее возглавить. Наконец согласился небезызвестный генерал Н. И. Иванов, тот самый, который 2 марта 1917 г. по приказу Николая II двинулся из Ставки в Могилеве подавлять восстание рабочих и солдат Петрограда. Карательная экспедиция Иванова, как известно, провалилась, но сам неудавшийся каратель был отпущен Керенским и летом 1918 г., по словам Краснова, «проживал в бедности в Новочеркасске, без всякого дела». Пережитые невзгоды «расстроили его умственные способности» [665] , но для монархистов из союза «Наша родина» и Южной армии важно было «знамя», а как «знамя» Иванов им вполне подходил.

663

Лукомский А. Воспоминания. Берлин, 1922. Т. 2. С. 60–61.

664

Краснов П. Н. Всевеликое войско Донское // Архив русской революции. Берлин, 1922. Т. 5. С. 242–243.

665

Там же. С. 242.