Революция муравьев
Шрифт:
Отныне каждое растение обладает собственной зоной влияния, но пока еще существуют спорные территории. Старый муравей видит, как от фикуса-душителя дерзко вытягивается лиана и обхватывает безмятежную черешню. В этом поединке у бедной черешни нет ни малейшего шанса. Зато другие фикусы-душители, возомнившие, что им удастся одолеть побег щавеля, чахнут, отравленные его ядовитым соком.
А поодаль пихта сбрасывает иголки, окисляющие почву, отчего погибают все вредные травы и мелкие растения-соперники.
У каждого свое оружие, свои средства защиты и собственные хитрые способы выживания. Мир растений не знает жалости. Единственное, что, пожалуй, отличает его от мира животных, так
Впрочем, некоторые растения предпочитают яду холодное оружие. О чем муравью-скитальцу напоминают коготки на листьях падуба, острые как бритва лепестки чертополоха, крючковатые шипы страстоцвета и колючки акаций. Он продирается сквозь деревья, которые образуют коридор, ощерившийся острыми лезвиями.
Старый муравей моет усики и расправляет их веером над головой, чтобы лучше улавливать витающие в воздухе запахи. Он ищет след пахучей тропы, что ведет в его родные края. Ведь сейчас каждое мгновение на счету. Ему необходимо во что бы то ни стало предупредить своих в городе, пока еще не поздно.
Потоки благоухающих частиц доносят до него совершенно бесполезные сведения о жизни и повадках здешних животных.
Тем не менее он приноравливается ползти так, чтобы не упустить ни одного примечательного запаха. Он насыщается воздушными потоками, пытаясь распознать неведомые ароматы. Но у него ничего не выходит – нужно искать более подходящий способ.
Он взбирается на торчащий выступом сосновый пень, выпрямляется и осторожно водит по сторонам сенсорными отростками. Шевеля усиками то быстро, то медленно, он улавливает всю гамму запахов. Совершая усиками 400 колебаний в секунду, он не ощущает ничего особенного. И начинает двигать обонятельными локаторами быстрее. 600, 1000, 2000 колебаний в секунду. И опять же ничего примечательного. Он чувствует только благоухание растений и запахи букашек немуравьиной породы: ароматы цветов, грибных спор, душок жесткокрылых насекомых, гниющего леса, дух листьев дикой мяты…
Он подергивает усиками еще быстрее. 10 тысяч колебаний в секунду. Подрагивая, усики образуют всасывающие потоки воздуха, которые вбирают в себя частицы всех разновидностей пыли. Ему предстоит их очистить, прежде чем распознать каждую.
12 тысяч колебаний в секунду. Наконец он улавливает отдаленные частицы, подтверждающие, что где-то впереди муравьиная тропа. Есть! Направление запад – юго-запад, 12 градусов от сияющей луны. Вперед!
ИНТЕРЕС В РАЗЛИЧИИ. Мы все победители. Потому что произошли от одного сперматозоида-чемпиона, который одержал верх над тремя сотнями миллионов своих соперников.
Он заслужил право передать вам свою серию хромосом, благодаря чему вы – это вы, и никто другой.
Ваш сперматозоид – настоящий талант. Он избежал всех ловушек. И смог найти верную дорогу. Возможно, он даже изловчился учинить препятствия на пути других сперматозоидов, своих соперников.
Издавна считалось, что оплодотворить яйцеклетку способен только самый шустрый сперматозоид. Ничего подобного. К яйцеклетке подбираются одновременно несколько сотен сперматозоидов. И ждут своего часа, покачивая жгутиками. Но выбор падет лишь на одного из них.
Таким образом, яйцеклетка сама выбирает достойного сперматозоида среди всего скопища сперматозоидов-претендентов, что толкутся у ее двери. По каким же критериям она выбирает? Исследователи давно задумывались над этим. И недавно нашли ответ: яйцеклетка останавливает свой выбор на том из претендентов, у которого «генетические свойства существенно отличаются от ее собственных». Вопрос выживания. Яйцеклетка не имеет ни малейшего представления о двух партнерах, сливающихся в объятиях где-то там, сверху, главное для нее – избежать осложнений, связанных с кровосмешением. Природе угодно, чтобы наши хромосомы стремились обогащаться признаками, отличными от тех, что подобны их собственным.
Шаги по земле. Было семь часов утра, и звезды мерцали высоко-высоко на небосводе.
Продвигаясь вперед вместе с собакой по крутым тропинкам, Гастон Пенсон чувствовал себя превосходно посреди Фонтенблоского леса на вольном воздухе, в тиши и в компании пса. Он пригладил свои рыжие усы. Ему довольно было оказаться в лесной чаще, чтобы наконец ощутить себя свободным человеком.
Слева извилистая тропинка тянулась вверх, к груде камней. В конце подъема он выбрался к башне Денекур на краю скалы Касспо. С высоты открывался замечательный вид. Этим ранним теплым утром, расцвеченным еще не померкшими звездами, панораму освещала главным образом громадная тусклая луна.
Он сел и велел собаке последовать своему примеру. Но пес остался стоять. И тем не менее они вдвоем стали любоваться небом.
– Видишь ли, Ахилл, в незапамятные времена астрономы чертили карты звездного неба в форме плоского свода. И делили его на восемьдесят восемь созвездий по принципу восьмидесяти восьми провинций, образующих небесное государство. Большая часть созвездий если и видна, то не во всякую ночь, за исключением Большой Медведицы, которую наблюдают обитатели Северного полушария. Созвездие это походит на квадратный ковш, сложенный из четырех звезд и оснащенный ручкой из трех звезд. А Большой Медведицей его назвали греки в часть принцессы Каллисто, дочери царя Аркадии. Она была до того прекрасна, что Гера, супруга Зевса, из ревности превратила ее в Большую Медведицу. Вот-вот, Ахилл, все женщины такие – ревнуют друг к дружке.
Пес тряхнул головой и тихонько и жалобно проскулил.
– Наблюдать это созвездие – занятие интересное, потому что, если продолжить профиль ковша, отложив расстояние в пять точно таких же ковшей, легко заметить, как над ним парит эдакая воздушная кукурузинка – Полярная звезда. Понимаешь, Ахилл, по ней можно определить точное направление на север, и так ты уже никогда не заплутаешь.
Пес ничего не понимал из того, что ему растолковывали. Все, что он слышал, так это «бу-бу-бу, Ахилл, бу-бу-бу, Ахилл». Во всем человеческом языке он различал разве что сочетание звуков «А-хилл», которое, как он знал, означало его самого. Устав слушать все это «бу-бу-бу», ирландский сеттер предпочел улечься, прижав уши и приняв степенный вид. Но его хозяину уж очень нужно было выговориться, и умолкать он вовсе не собирался.
– А вторая звезда, если считать от конца ручки ковша, – продолжал он, – это не одиночное светило, а двойное. Когда-то арабские воины измеряли зоркость способностью различать эти две звезды – Алькор и Мицар.
Гастон, прищурившись, воззрился на небо – пес зевнул. Солнце уже пустило первые остроконечные лучи, звезды стали едва заметно блекнуть и вскоре, уступив ему место, померкли совсем.
Он достал из рюкзака нехитрую снедь – бутерброд с ветчиной, сыром, луком, корнишонами и перцем, съел его вместо легкого завтрака. И довольно вздохнул. Нет ничего лучше, чем проснуться вот так ранним утром и отправиться в лес, чтобы полюбоваться восходом солнца.