Рейдер
Шрифт:
– ….р…ай!
– гыр…!
– Пррр…!!!
Павлов собрал все силы, с трудом преодолел сопротивление вмиг загустевшего воздуха и сделал еще два шага – прямо к краю, у которого стояла Настя:
– Что ты говоришь? Я не понимаю? Что?
– Прыгай! Прыгай!! Пры-ы-ы-ы-гай!!!
– Прыгай же ты, козел!!! – кричал молоденький пристав, пытаясь вытолкнуть из машины Марселя, а тот выл, но баранку не отпускал.
И тогда пристав повернулся к водителю ногами, вытолкнул его из открытой двери и тут же сиганул из машины сам.
– Боже! – охнул Павлов.
Неуправляемый автомобиль,
Павлов машинально ухватил портфель, дернул ручку двери и вывалился из машины. И ровно в тот же миг, когда он ухнул в снег и покатился по склону, что-то заскрежетало, а затем небо с хрустом разошлось в стороны, а земля дрогнула и замерла.
Настя вскочила и поняла, что проснулась от собственного крика. Кое-как спустила ноги с постели и коснулась лица – оно было мокрым.
«Артем?!!»
И ровно в тот же миг в подмосковном Звенигороде так и не сумевшая сегодня заснуть Василиса Георгиевна Павлова схватилась за сердце, с трудом отыскала рукава простенького плаща и двинулась через весеннюю морось к храму – главной и единственной надежде. А жесткий и, казалось бы, совсем неэмоциональный Андрей Андреевич снял с полки альбом с фотографиями всей семьи, прижал к груди, да так и замер, не в силах ни раскрыть его, ни поставить на место.
И даже Юрий Максимович Соломин, человек совершенно далекий от какой бы то ни было мистики, внезапно схватил с тумбочки сигареты, выскочил – прямо в тапочках и майке – на балкон, но, вместо того, чтобы щелкнуть зажигалкой, уставился на огни полуночной Москвы и впервые подумал, что этот огромный, странный мир не может существовать просто так – сам по себе.
И только всю жизнь балансировавший на самом краешке бытия Вольдемар все понял правильно. Прислушался к себе, отложил в сторону досье на очередного «подопечного», достал телефон и без промедления набрал номер Артема. Мэтр Павлов не откликался.
Колесов наблюдал за развитием следствия со стороны. Тщательно проинструктированные Бугровым «клещи» заученно дали – Бугрову же – свои показания. И выходило так, что первым делом пьяный особист обстрелял новых хозяев НИИ, затем вдрызг разругался с пришедшим выручать его собственным адвокатом, чему свидетели – вторая, отдыхающая смена, а потом просто затих, – видимо, глушил спирт.
Понятно, что уже попадавшие под выстрелы особиста штурмовики были осторожны и даже не думали проверять, что там происходит. Пулю в лоб через выбитый «глазок» стальной двери получить никто не хотел. И только этой ночью начальник охраны НИИ Колесов распорядился вскрыть стальную дверь при помощи спецсредств.
Следы применения этих спецсредств были видны и теперь: дверь искорежена, стены испачканы черной жирной копотью, а драгоценные архивы спецчасти разлетелись по всей комнатушке – за год не разобраться. Однако эксперты сразу отметили, что причина смерти особиста – не взрыв, а проникающее пулевое ранение в область сердца.
– Неужели никто не слышал выстрела? – недоумевал Бугров.
– Мы
же здесь не торчали круглые сутки, – дружно врали «клещи», – других дел полно. Один периметр обойти – два часа потерять!И все-таки Сергей Михайлович волновался; он понимал, что его судьба зависит не столько от показаний штурмовиков и результатов вскрытия, сколько от исхода заказа – там, на Среднем Урале. И он понятия не имел, как много времени это займет.
Пахомов – с обширным кровавым пятном на расстегнутой рубахе и мазками жирной черной сажи на лице – стоял напротив него и молчал.
– Пахомыч? – удивился Артем. – А ты сюда как попал?
Он совершенно точно помнил, что находится на Среднем Урале, за тысячи километров от города Тригорска.
– Тс-с-с… – приложил палец к губам друг, – лежи тихо. Он сейчас уйдет.
– Кто? – еще больше удивился Артем.
Но Пахомов посмотрел на него так выразительно, что Артем счел за лучшее подчиниться и замереть. Он понимал, что прошедший Афган однокурсник вряд ли станет делать или говорить что-то просто так.
Артему было ужасно больно – там, в районе сердца; ему даже казалось, что оно вообще молчит, а затем он почувствовал, как что-то невидимое коснулось его лица, груди, карманов брюк и лишь потом, спустя бесконечно долгие минуты Пахомов дал отбой:
– Все. Можешь возвращаться.
Артем сделал усилие… и сердце стукнуло… и завелось. Он собрал все свои силы, напрягся… но встать так и не сумел.
– Надо же, – удивился он, – не получается.
– Давай-давай, – подбодрил его друг, – не залеживайся, тебе нельзя.
Артем непонимающе тряхнул головой, не без труда повернулся на бок, поджал ноги к груди, кое-как уперся в мокрый весенний снег руками и… встал на колени.
– Пахомыч… ты где?
Прямо перед ним уходила вниз огромная, с редкими черными валунами на белом снегу воронка выработанного карьера. Луна уже вышла, и снег буквально резал глаза своей нездешней белизной.
– Пахом…
Артем с трудом, преодолевая боль во всем теле, встал на ноги и осмотрелся.
«Привиделось, что ли?»
Вокруг не было ни души, и только в полусотне метров внизу лежал на крыше вмявшийся в огромный валун некогда такой красивый «БМВ».
– О господи!
И ровно в этот миг он услышал трель мобильного телефона. Она звучала где-то совсем рядом, буквально в шаге от него. Артем наклонился, обвел мокрый весенний снег взглядом и замер.
– А это еще что?
Где-то под снегом продолжал настойчиво заливаться бессмертным творением Вольфганга Амадея телефон, а он видел только одно – ясно читаемые человеческие следы вокруг себя.
«И мне никто не помог?»
Теперь он вспомнил все: и остервенело вцепившегося в баранку Марселя, и сиганувшего из машины молодого пристава.
Телефон снова завел все тот же мотив – уже третий или четвертый раз, и Павлов упал на колени, запустил растопыренные пальцы в снег, нащупал скользкое пластиковое тельце, нажал кнопку и осторожно приложил к уху:
– Да…
Собственный голос прозвучал как чужой – хрипло и неузнаваемо.
– Ты его замочил? Все в порядке?
Этот голос ему тоже был незнаком.