Рейнеке-лис
Шрифт:
«Что ж, – оскорбился медведь, – обжора я, что ли? Напротив!
Мера должна быть всегда и во всем, как известно…» Короче,
Дал он себя одурачить: всунул в расщелину морду
Вплоть по самые уши и всунул передние лапы.
Рейнеке тут не зевал: он начал потягивать, дергать,
Выдернул клинья прочь. Медведь оказался в капкане.
Морду и лапы зажало, – бранись, умоляй – не поможет.
Горя тут Браун хлебнул, хоть был силачом и не трусом!
Вот как племянничек дядю завлек хитроумно в ловушку!
Браун
Яростно рыл, и буйствовал, – плотника поднял с постели.
«Что это?» – мастер подумал и вышел, топор захвативши,
Чтобы не быть безоружным на случай недоброго дела.
Браун тем временем в ужасе был. Защемила колода
Страшно! Он рвался, метался, ревел от мучительной боли.
Пытка – а все ни к чему! Он думал, что тут ему крышка!
(Это же самое думал и Рейнеке, очень довольный.)
Издали видя, что плотник бежит, говорит он медведю:
«Как там дела у вас, Браун? Умерьтесь – и мед пощадите!
Вкусно, скажите? Рюстефиль вам угощенья прибавит:
После обеда он даст вам хлебнуть кой-чего на здоровье!..»
Рейнеке тут же сбежал в крепость к себе, в Малепартус.
Рюстефиль-плотник меж тем подоспел и, медведя увидев,
Кинулся сразу в шинок, где за кружкой пивной заболтались
Односельчане. «Спешите! – он закричал им. – Поймался
Дурень-медведь у меня во дворе! Чистейшая правда!»
Все побежали за ним, хватая что ни попало:
Вилы один подцепил, другой ухватился за грабли;
Третий, четвертый вскочили – бегут с топором и с мотыгой;
Пятый за ними торопится, вооружившись дрекольем;
Поп, а вослед ему служка с утварью богослужебной;
Даже кухарка попа (фрау Ютта, варившая кашу
Как-то особенно, лучше, чем все) и Ютта-кухарка,
Прялку свою волоча, за которой весь день просидела, —
Тоже бежала намылить медведю несчастному шкуру.
Браун, в несносных мучениях, переполох тот услышал.
Голову сильно рванул он – и вырвал, но по уши морду
Всю ободрал и оставил и шерсть и кожу в колоде.
Нет! Никто не видал столь жалкого зверя! Хлестала
Кровь по ушам. Что проку, если он вытащил морду?
Лапы-то все же в колоде зажаты! И тут он рванул их
Резким рывком – и хоть вырвал, но окончательно спятил:
Когти и шкуру с обеих лап он оставил в чурбане.
Ах, это вовсе не пахло медом любимым, которым
Лис обнадежил его! Путешествие кончилось плохо!
Сколько же выпало горя ему и страданий! Вся морда
Залита кровью, и лапы в крови; стоять он не может,
Ползать не может, бежать – и подавно,
А плотник – все ближе.
С плотником вместе и вся толпа на него нападает:
Всех обуяло желанье убить его! Даже священник
Длинную жердь захватил и Брауна издали лупит.
Вертится бедный
туда и сюда, а толпа напирает:Те наступают с дрекольем, эти идут с топорами;
Тут с кувалдой, с клещами кузнец, там – держат лопаты,
Заступы. Все его били, кричали, горланили, били
Так, что от страха и мук он в собственном кале катался.
Все на него навалились, никто отставать не желает:
Шлеппе тут был колченогий и толстоносый был Людольф —
Самые злющие парни, Герольд в скрюченных пальцах
Держит цеп деревянный – так и молотит! А рядом —
Зять его, Кюкельрей толстый. Как эти двое лупили!
Абель Квак с фрау Юттой-кухаркой трудились не меньше.
Тальке, жена Лорде Квака, лоханкой хватила беднягу.
Да и не только они: сюда поголовно сбежались
Все и мужчины и бабы, все жаждали смерти медведя.
Кюкельрей всеми командовал, знатностью чванясь, – еще бы!
Фрау Виллигетруда с задворков ему приходилась
Матерью. Это – известно. Отец неизвестным остался.
Впрочем, был разговор, – мол, чернявый косарь этот Зандер,
Малый очень бедовый (во сне) – вот он-то, пожалуй,
(Так говорили) отец, мол, и есть этот самый… А камни
Градом летели в несчастного Брауна. Ах, эти камни!
Плотника брат подскочил, увесистой длинной дубиной
Так тут медведя по черепу трахнул, – он света невзвидел,
Но от чудовищной боли стал на дыбы он – и сразу
Ринулся прямо на баб, а те как шарахнутся с визгом,
Падают, топчут друг друга, иные бултыхнулись в воду.
Место же было глубоким… Патер кричит, надрываясь:
«Люди! Смотрите! Плывет фрау Ютта, кухарка, в салопе!
Вот и прялка ее! Мужчины, спасайте! Поставлю
Пива две бочки в награду, грехи отпустить обещаю!..»
На издыханье покинув медведя, все бросились в воду —
Женщин спасать и всех пятерых извлекли, слава богу!
Так. А покуда крестьяне на берегу хлопотали,
Браун с отчаянья бросился в воду, ревя, как безумный,
От нестерпимых мучений. Он предпочел утопиться,
Лишь бы уйти от позорных побоев. Он сроду не плавал, —
Значит, рассчитывал с жизнью своею разделаться сразу.
Сверх ожиданья почувствовал он, что плывет, что теченье
Быстро уносит его. Заметили это крестьяне,
Стали кричать: «Позор! Мы посмешищем будем навеки!»
Все от досады обрушились тут же с бранью на женщин:
«Дома бы лучше сидели! Вот из-за вас преспокойно
Он уплывает себе!..» Пошли, осмотрели колоду, —
Видят в расщелине клочья шерсти и кожу с медвежьей
Морды и лап. Ну, и смеху же было! Крестьяне шутили:
«Э, ты вернешься, косматый, – в залог ты нам уши оставил!»
Так над медвежьим увечьем они издевались. Но сам он
Рад был, что хуже не кончилось. Как мужиков этих грубых