Рейс туда и обратно

Сильный порыв ветра упруго толкнул его в грудь, Черная Птица что-то крикнула, сложила крылья и упала вниз, к воде. И Русов кинулся следом, раскинул крылья над самой водой, легко заскользил в попутном потоке воздуха.

«Тут меньше ветра, — пояснила птица. — Какой простор, правда? Когда я вырвалась из каюты «Принцессы морей», я летала, летала, летала! А потом погналась за «Пассатом». Вот все летаю, летаю и никак не налетаюсь!»

Кончики крыльев Русова касались ее головы, плеч, груди, но ощущение было такое, будто он осторожно трогает, гладит ее пальцами. Сказал: «Но все же ты будь осторожна. Не только люди убивают птиц, но и разные животные, да и сами птицы, слышишь? Сегодня: я видел, как большая Хищная Птица схватила маленького морского голубя. — И попросил: — Давай слетаем за мыс Жарден, там есть бухточка, взглянуть бы мне на нее сверху». — «Своего кота потеряли? Там он, видела я его».

Коварная бухточка. Риф справа от входа, риф впереди, его надо обязательно обогнуть, если входить в бухту... да вот же и кот! Живой и невредимый Тимоха лежал на сухих водорослях у подножия скалы. Вся его морда была в пуху, пух и перья усыпали все вокруг, ах, подлец, кажется, пингвиненка затрепал! Завидя птиц, кот лениво поднял голову и потянулся. «Иди домой! К танкеру!» — крикнул Русов, снижаясь. Кот прислушался, недоуменно покрутил башкой, не понимая, откуда исходит такой знакомый голос, чихнул и спокойно улегся, свернувшись клубком. «Вернется кот, не волнуйся, — засмеялась Черная Птица. — Летим же, летим!»

Легко взмыв над скалами, они зеленой узкой долиной направились в глубину острова. Тройка черных псов сидела на замшелых валунах, тянула морды к небу. «У-ууу-уу!» — донесся их грустный вой. Столбиками возле своих нор застыли кролики, вот сыпанули кто куда, испугались теней от птиц. О, какая высокая, заснеженная гора! Ледяным холодом пахнуло снизу, и они полетели быстрее, да вот же и северная оконечность острова. Бухты, заливы, поселочек на берегу одной из бухт. Они спустились ниже и полетели над зелеными, из гофрированного цинка крышами, над причалом, к которому прижались бортами несколько китобойных судов. Пустынно. И ни огонька в окнах... «Так ведь это же покинутый норвежскими китобоями поселок, — догадался Русов. — Ну да, двери забиты досками, и окна заколочены...»

Однако не пора ли назад? Но Гемма летела впереди него, то опускаясь к скалам, воде, то взмывая в воздух. И он летел и успокаивался: куда торопиться? Вахта не уйдет, еще столько вахт впереди, а тут такой простор, такая радость от этого удивительного полета! Какой пейзаж! До чего же сурова и величественна природа... Отвесная скала, как вздыбившаяся из земли, окаменевшая волна, оловянные блюдечки трех озер, ярко-зеленая, серебристая трава долины, одинокий, сложенный из массивных брусьев дом над обрывистым берегом. Свет в окне...

Русов открыл глаза, сел в койке, взглянул на часы: чуть-чуть вахту не проспал. Ну, дела, впервые с ним такое случилось. Залетался! Задумался. Пожал плечами. Улыбнулся: ну кто не летал в своих снах? Прислушался и тотчас забыл про свой ночной полет, Черную Птицу. Ветер усиливался.

Мутный рассвет вяло втекал в окно ходовой рубки. Заложив руки за спину, капитан ходил от левого борта к правому, останавливался, нетерпеливо взглядывал на небо, разворачивался и шагал к другому борту. Все усиливающийся остовый ветер давил в правый борт танкера, и швартовные канаты басовито гудели. Топтался в углу боцман, он то и дело поворачивался к капитану, будто хотел о чем-то попросить его, но капитан проходил мимо, делая вид, что просто не замечает боцмана. И тогда боцман ловил взгляд Русова, но и старпом не принимал этих молчаливых, отчаянных зовов о помощи.

— Рубка, рубка! — раздался из динамика голос стармеха Володина. — Двигун прогрет, можем начинать движение.

— Хорошо, — отозвался капитан в микрофон. — Через час снимаемся. — Повернулся к боцману, — Василий Дмитриевич, забирайте шланги с берега. — Горин поглядел в окно, потянулся к биноклю, усмехнулся: — Да и кота тоже, вернулся, подлец.

— Тимоха! — вскричал боцман, выскакивая на крыло мостика.

Кот Тимофей сидел на камне возле гудящих, втугую натянутых швартовных концов и с невозмутимым видом мыл лапой морду.

— ...На баке, как у вас? Якоря по грунту не ползут?

— Полагаю, что не ползут. Держатся крепко!

— Хорошо. Корма, как у вас?..

— Потравливаем швартовный, потравливаем...

— Держите втугую, втугую, говорю, держите!

— Держим втугую, держим. Морская капуста нависла на тросы, тонны полторы, выдержит ли такие нагрузки?

— Выдержит, не выдержит! Втугую, говорю, держите! Русов, что, корма не отошла еще от линии рифа? — Не дождавшись ответа, капитан выскочил на крыло мостика, где стоял Русов, свесился над бортом. Нет, корма еще не прошла линию рифа, лопни сейчас кормовой швартов, и ветер, навалившийся на правый борт танкера, кинет корму судна на подводную скалу. Проворчал: — Еще бы на десяток метров подтянуться якорями. — Буркнул: — Ну погоди у меня, Русов: «пресная водичка»! — Бросился в рубку, крикнул в микрофон: — Корма, держится еще швартов? Потравливайте помаленьку, но слабину, слабину не давайте, снесет ведь корму на риф! Бак, не ползут ли якоря?

— Не ползут, капитан, полагаю, что не ползут! — отозвался с бака Жора Куликов, командовал он там матросами, а боцман со вторым помощником капитана Степаном Федоровичем Волошиным были на корме. — Еще три смычки в воде!

Капитан вновь появился на крыле мостика, свесился над водой, поглядел в сторону кормы. Швартовный трос прогибался под тяжестью широких, маслянисто поблескивающих водорослей, коричневыми прядями мечущихся в порывах сильнейшего ветра. Потом бросил озабоченный взгляд на риф: вокруг него кипела вспененная вода. Буркнул:

— Ну, Русов, и влипли же мы! Вода пресная... — Спросил с надеждой: — Выползли, кажется, из-под рифа?..

Д-дан! — звонкий, резкий, как выстрел, звук заглушил вой ветра и плеск воды, швартов лопнул. Набирая скорость, корма судна пошла влево. Русов замер. Капитан схватил его рукой за плечо и сжал пальцы с такой силой, что Русов едва не вскрикнул. Проходим?! Какие-то мгновения казалось, что корма проходит мимо рифа... И показалось, что не проходит, что вот-вот и послышится тяжкий удар нижней части кормы и винта о камни... Проходим?! Риф уже под кормой, пенится, бурлит там вода... Прошли? Не прошли?!

— Прошли, — сказал Русов. — Да отпустите же вы мне плечо!

Рывок. Танкер задрожал. Что еще такое?

— Правый якорь сорвался с грунта, — донесся голос Куликова. — Держимся лишь на левом, но и левый, кажется, ползет!

— Рифы, бухты, якоря! — выкрикнул Горин. Он подставил лицо ветру, закрыл глаза, сделал глубокий вдох. Поглядел на Русова, криво улыбнулся: — Что ты мне как-то болтал про дороги, которые мы выбираем? Каторжная у нас с тобой, Коля, дорога! — И быстро вошел в рубку, перевел рукоятку машинного телеграфа на позицию «самый малый вперед». Под кормой танкера вспухли белые пузыри. Куликов доложил с бака, что и второй якорь вышел из воды. Мягко оседая в волнах, легко вспарывая их своим острым форштевнем, танкер медленно отходил от берега. Матросы споласкивали из шланга лапы якорей от ила, ветер баловал, сносил струи воды. Боцман с кормы сказал, что швартов лопнул на берегу, всего и потеряли-то метра три, не более.

Куликов вернулся с бака, была его вахта, снял оранжевый мокрый рокан, кинул в углу и строго, вызывающе поглядел на капитана и Русова, всем своим видом давая понять, что вахта его, что он сам будет выводить танкер в океан.

— Вот и все, — сказал капитан. Он достал сигареты. — Дай-ка спички... Устал чего-то. Пойду к себе.

— И я тоже, — сказал Русов. — Командуй, Одиссей.

...Он лежал в койке и видел в иллюминатор, как мимо ползли обрывистые скалы, казалось порой, что танкер не проходил, а протискивался через фьорд. Странное какое-то было состояние. Ощущение удивительной успокоенности в теле, душе. Как лег на спину, повернув голову вправо, к иллюминатору, так и лежал не шевелясь. Лежал бы так, да лежал. Шаги слышались в ходовой рубке, приглушенные голоса и вой ветра, всплеск крыльев. Черные птицы пролетали порой мимо иллюминатора. А может, одна и та же птица провожала танкер из бухты Хопефул.