Резидент свидетельствует

— Ты знаешь, кто ты? — Через короткую паузу добавил: — Ты большой дурак.

Я молчал.

Видимо, ему показалось, что я слабо реагирую на его замечание, схватил карандаш и еще резче выкрикнул:

— Ты большой ноль с точкой.

При этом на листе бумаги начертил ноль, карандаш от большой силы нажима сломался, и он резко бросил его на стол в мою сторону. Я сразу понял, что виной такой выходки наркома явился мой доклад Молотову, и хотел сказать, почему это получилось. Но Фитин, наступив мне на ногу, просигналил молчать. Я не считал правильным молчаливо выслушивать брань Берии и, улучив минутку, когда он замолк, сказал, что товарищу Молотову мною не были доложены важные сведения, лично полученные позавчера, о положении на Карельском перешейке и о новом оружии в финской армии.

Берия как-то странно, вопросительно посмотрел на меня и резко выкрикнул:

— Рассказывай все, о чем не говорил Молотову.

Прежде всего я рассказал о новой форме одежды, введенной в финской армии, о новом автоматическом оружии вместо обычной винтовки и подробно описал его. Доложил о своих личных наблюдениях в двух укрепленных районах на «линии Маннергейма» на Карельском перешейке. Внимательно выслушав сказанное мною, Берия удовлетворенным голосом проговорил:

— Запомни, у тебя один нарком!

Мы вышли из кабинета. В свою очередь и Фитин нравоучительно сказал:

— Ты, наверно, понял, что гнев Берии был вызван твоим докладом Молотову, а не ему. При всех случаях ты обязан был сначала доложить своему наркому. Не повторяй этой ошибки.

Вскоре в кабинете начальника разведки из домофона раздался голос Берии:

— Пришли ко мне Синицына.

Когда пришел в приемную, нарком выходил из кабинета уже одетым и буркнул:

— Пойдем, — и стал спускаться к выходу.

У подъезда стояла его автомашина, он молча сел на переднее сиденье, я прыгнул, без приказания, на заднее. Поехали, как оказалось, в Кремль. Войдя в приемную комнату, Берия, снимая макинтош, вслух стал перечислять, глядя на вешалку:

— Молотов тут, Каганович и Ворошилов тоже здесь.

Раздевшись, он направился к двери, около которой за столом сидел дежурный офицер. Я тоже пошел за ним, но мне быстро перегородил дорогу этот дежурный и вежливо сказал:

— Вам надо подождать, — и указал на другую дверь.

Тут я понял, что нахожусь в приемной Сталина и, возможно, буду принят им.

Ожидание длилось около сорока минут. Много мыслей пронеслось у меня в голове. Почему-то промелькнуло нищенское, голодное детство в деревне, работа на заводе подсобным рабочим, учеба на рабочем факультете и в институте. Все нынешнее куда-то исчезло, и я позабыл, о чем следовало говорить у Сталина. К счастью, такое душевное состояние быстро прошло.

Войдя в кабинет, увидел Сталина стоящим в конце длинного стола, за которым сидели члены Политбюро ЦК ВКП(б).

На одно мгновение я все же растерялся. Когда я сказал генсеку, что моя фамилия Синицын, он, видимо, заметил мое смущение и, чтобы рассеять его, обратился к Ворошилову:

— Ты помнишь, Клементий Ефремович, как мы в Царицыно национализировали пароходы у купца Синицына? — и, повернувшись ко мне, спросил, чуть улыбнувшись: — Не ваш ли это был родственник?

Я спокойно ответил, что таких родственников у меня не было и нет. Что я сын батрака и в детстве был подпаском. Что родился на Смоленщине.

Сталин предложил мне садиться, но вблизи стула не было. Он тут же вызвал секретаря и попросил принести стул. Когда стул был принесен, я оказался в затруднении, где его поставить, поскольку первым от генсека сидел Молотов. Заметив это, он попросил Молотова подвинуться в сторону сидящих. Стулья всего ряда задвигались, и место мне освободили.

Сталин, продолжая ходить около стола, глуховатым голосом сказал:

— Товарищ Синицын, расскажите нам о положении в Финляндии и о ваших личных наблюдениях и впечатлениях об этой стране.

Информацию свою я начал о военном положении в Финляндии, считая, что это больше всего может интересовать членов Политбюро.

— По данным надежного источника НКВД, — сказал я, — финское правительство свою армию привело в боевую готовность. В стране закончена мобилизация резервистов. Солдаты и офицеры обмундированы в теплые, ватные куртки, чуть ниже колен, чтобы не застревать в снегу, покрытые тканью цвета хаки. На голове — шапки-ушанки. Завершено обмундирование армии в октябре этого года.

Сталин остановился около Ворошилова, хотел что-то спросить, но промолчал.

— Третьего дня мне удалось проехать на автомашине вдоль Карельского перешейка к советской границе. Примерно в тридцати километрах от Выборга я попал в укрепленный район «линии Маннергейма», пересекающей перешеек от Финского залива до Ладожского озера. Глубина этого укрепленного района не менее 20–30 километров. Дороги, ведущие от советской границы к Выборгу, в этом укрепленном районе защищены мощными дотами. Некоторые районы подготовлены к затоплению. В лесу непроходимые завалы из крупных деревьев. На открытой местности, вправо и влево от дороги, в три ряда шахматным порядком расставлены конусообразные надолбы большого веса из базальтового камня.

В этом месте меня прервал Ворошилов и громким голосом сказал:

— Эти надолбы мы раскидаем снарядами тяжелых гаубиц, — и замолк.

Я, видевший их, не мог согласиться с его утверждением и заметил, что каждая надолба весит не менее двухтрех тонн, и гаубицами их трудно разбросать.

Сталин подошел к Ворошилову и спросил:

— А у вас есть такие гаубицы?

Ворошилов ответил утвердительно. Мне показалось, что Сталин не был удовлетворен ответом, и спросил меня:

— С какого расстояния вы видели эти глыбы?

— Я подходил к ним вплотную. Расчистить проход между ними, по-моему, можно только взрывом большой силы.

Своим ответом Сталину я поставил в затруднительное положение Ворошилова, но он промолчал.

Далее я рассказал о защите Карельского перешейка путем затопления равнинной местности водами из больших озер.

Затем я рассказал, что мы обнаружили мощные сооружения типа дотов, расположенных в шахматном порядке, отстоящих от надолбов на 500–600 метров.