Резидент

— Мы должны в тюрьмах людей на правильный путь ставить, не врагами делать. Злыми не родятся. Жизнь злыми делает.

— В последнюю очередь, — упрямо проговорила Ольга. — Я сегодня в больницы половинную норму даю.

Мария поняла, что спорят они давно.

— Вот пекарня твоя поднялась, — продолжал Дорожников, — ни воровства, ни мошенничества, все на общую пользу. Ты сообщения Комитета государственных сооружений читала? — он поглядел на Марию. — И ты не читала?

«При чем тут я?» — удивилась она про себя.

— Двенадцать тысяч верст железных дорог строится, тысяча двести шоссейных, полторы тысячи рабочих строят гидроэлектрическую станцию на Волхове. А ведь еще кругом война идет… Все государство надо на ноги поднимать, каждого человека на путь ставить. А если не кормить, как поставишь? Матери детей наказывают и то кормят.

— Где мои дети будут, коли Степу убили? — спросила Ольга и вышла из кладовой.

Дорожников поднял глаза на Марию:

— На этих днях пойдешь. Сейчас на Дон белые валом с Украины бегут, с ними и ты. Документы сделаем — справку из харьковской варты, [1] будто ты все это время в Харькове у тетки жила.

1

Варта — полиция на территории, занятой украинскими националистами.

— Откуда вы про тетю знаете? — прошептала Мария.

Дорожников не ответил на ее вопрос.

— И так: говорить об этой работе даже Ольге не надо. Дня через два соберешься без всякой спешки, простишься, будто совсем на Дон едешь, по тому адресу пойдешь, куда первый раз приходила, к Зубавиной. Я там тебя всей нашей премудрости научу. Ну и начнешь…

* * *

Через неделю кончилось ожидание. Он сказал:

— Заданий будет несколько. Прежде всего зайдешь в станицу Луганскую. Это от города Луганска пятнадцать верст, там, где железная дорога через Северный Донец переходит. В Луганской сейчас наши стоят, но фронт туда-сюда ходит. Паровозом доедешь. Одну только фразу передашь: «В лес не ходить». Кому — все расскажу, а ты запомнишь. От них через фронт пойдешь. В город свой ты в этот раз не попадешь.

— Я понимаю: из-за мамы.

— Да. Но ты не горюй. Выручим мы ее. И все чисто, легально сделаем. Тогда и туда будешь ходить… Следующее место, куда придешь — Ростов. Там тебе надо быть в воскресенье, если по старому стилю, то десятого марта, у входа в синематограф «Белое знамя». Стоять будешь справа от входа. Ровно в два часа поднесешь ко рту платок, словно закашлявшись. Тому, кто к тебе подойдет и скажет: «Вы не из Нальчика? Мне знакомо ваше лицо», — ответишь: «Я из Новороссийска. Мой брат портовый служащий». Говорить это надо не подряд. Так, будто вообще разговор ведешь. Через две там, через три фразы. И ответ свой можешь начать с любых других слов, чтобы постороннего внимания не привлечь. О погоде, о билете в кино спроси — как уж получится. Десятого не встретишься, придешь на следующий день. Не будет — дальше иди. Значит, не смог.

— А кто это? Мужчина? Женщина?

— Увидишь… В Ростове остановишься на нашей квартире. На двери, на средней филенке, номер квартиры будет мелом написан — будто дите баловалось. Пароль: «Я от Сергея Петровича Чубова». Отзыв: «Заходите, мы вас ждали еще в прошлую среду». Если мелового номера нет, пройди мимо двери, будто совсем в другое место идешь… Ну, повтори все, что должна запомнить. Отработаем, дальше тогда расскажу.

И она начала повторять:

— В лес не ходить… Закашляться… Вы не из Нальчика? Мне знакомо ваше лицо… Я из Новороссийска. Мой брат портовый служащий. Мелом номер квартиры на двери… Я от Сергея Петровича Чубова. Заходите, мы вас ждали еще в прошлую среду…

ГЛАВА 21

— Как я живу, Вася? Да так, как и жил. Рассказывать особенно нечего. Пожалуй, даже хорошо живу.

— Ну уж и хорошо!

— Конечно: пятое марта сегодня, зима на излете.

— Самое трудное время.

— Верно. Время для народа тяжелое, а нам — торговцам — лафа. Мяса много, а цены все поднимаются. Держат их мясоторговцы. Ну и я держу. Этот урок я уже хорошо понял: торговать, как все, жить — как все торговцы живут. Смешно! Знаешь, на чем я тут было не погорел? Провокаторы ходят, а взять с меня нечего: не кутит, не пьянствует, в скандалах никаких не замешан. Ни к чему не придраться! Испугался я: вдруг поглубже копнут? Ну и стал самогон тайком варить. И сам же стражу на свою самогоноварню навел: нате вам! Вот мое слабое место! Налетели, я — взятку, другую… Плач'y, они и довольны. И ходить вокруг меня перестали. Гнилая жизнь, Василий! Ест она мою душу, как ржа. Иногда, знаешь, думаю: «Коммунизм вы построите, а во мне уже такой лавочник укоренится, что куда там мне в коммунизм!..» Одно только и радует, что наши в наступление идут. Скорее! Скорее бы!

— Ничего, что ты в лавке об эту пору?

— Нет. Многие теперь в лавках ночуют. Лихо уж грабят! И сама стража грабит. В ресторанах офицерье каждый день в потолок палит. Солдаты из эшелонов на станции все изоляторы пулями посбивали. Ничего никому не жалко. Где уж там торговцев жалеть! Кто сильней, тот и хозяин. Ну да меня почему-то боятся, не трогают. Подозревают, думаю, что и сам я с контрразведкой связан. Эх, знать бы только, когда белых добьем!

— Кто ж знает? — Василий вдруг улыбнулся жалобно и снизу вверх посмотрел на Леонтия. — Кто ж об этом не думает?.. Голодают у нас там, Леонтий. Я на твое мясо смотрю сейчас, думаю: «Отнести бы детям моим кусок, хоть на неделю спокоен был бы». У меня ж дети, Леонтий!.. «Это есть наш последний и решительный бой». Ты эти слова почаще вспоминай, особенно когда кажется тебе, что в душе купец вырастает. С соседями как ты живешь?

— Листовку к дверям моей лавки прилепили. Назло. Добрая такая листовка: «Обращение ко всем трудящимся Дона. Казаки, обратите свое оружие против душегубов…»

— Где она у тебя?

— Спалил. Евграфу она тоже на глаза попала. Нельзя было не сжечь — уж такая у меня жизнь.

— Улыбаешься-то чего?

— Самому интересно, насколько я уже со всем этим освоился.

— Цианистый калий носишь с собой?

— Ношу. С этим еще не справился. Порой и всего-то дела: идет навстречу офицеришка из освага, а на меня словно бы в лицо ураганный ветер дует. Через силу иду. Так бы и бросился назад или в ворота, в дверь куда…

— Это пройдет. Станешь опытнее — пройдет.

— Пройдет, понимаю, только скорей бы уж!.. А тут еще такая беда: Варенцов меня на свой дочке женить хочет. Прямо хоть плачь!

— В женихах походи.

— Ай!.. Ты лучше другое скажи: у наших, в Воронеже, ту дивчину, с которой, помнишь, мы шли, когда ты в первый раз приходил и еще весь пароль из троек был, ты не встречал? Там она вроде бы… Ну да где ж встретить! Страна огромная.

— Из-за нее и на богатую не глядишь?.. Ну а провокатор этот живой еще?

— Гаврилов? Живой. Очень тонко играет. Но теперь-то не страшно. Когда его долго не вижу, волнуюсь: другим ли не заменили?

— Верно, пожалуй. Его убрать, другой появится. Да и расследовать будут — кто убирал?

— Потому, думаю, его и подполье терпит. К руководству ихнему он никогда близок не был, знать мог только то, что и любой другой провокатор увидел бы, наказывать его поэтому особо не за что. Штатным при всех нас и ходит.

— Ну что же? Прощаться пора?

— Редко ты ходишь ко мне.

— Редко. А может, и вообще больше никогда не приду.

— На другую работу бросают?

— Да.

— Жаль.

— И мне жаль. А знаешь, как ты за эти месяцы изменился?

— Может, и изменился. А только по-прежнему перед каждым стражником — в дрожь. Да я тебе говорил уже это сейчас вот.

— Ну и я тебе говорил уже: это пройдет. Переборешь. И когда переборешь, станешь настоящим разведчиком. Любую сеть сможешь вести. Таким станешь, что если даже провалишься, то примешь это как несчастье: в пропасть упал потому лишь, что и весь мир туда рухнул. А в таком случае что уж поделаешь? Ну и твое влияние на людей тогда будет огромным. По какому бы ты острию ни ходил. Ты тогда чекистом станешь не только по образу мысли, по идеологии, но и по крови, по всей сути этого нашего чекистского братства.