Резня в ночь на святого Варфоломея

Вместе с агентами Гизов и большим числом монахов Марсель побуждает парижан позаботиться о своей безопасности и приказывает раздать аркебузы, алебарды и кирасы.

Утром в субботу 23 августа столица выглядит как в дни мятежа. Ничто не может быть опаснее, чем союз фанатизма и бедности, а Париж — это почти разоренный город, где сильна ненависть не только к религии, но и к богатствам гугенотов. Протестанты представляют собой аристократию: аристократию клинка, мантии и торговли. Они приняли слово Кальвина, по которому материальное процветание свидетельствует о милости Господа. Их враги приписывают им несметные сокровища, добытые пиратством и ограблением церквей.

Если верить проповедникам, оправдано любое насилие, любые ответные меры против этих приспешников Сатаны. Какое искушение для тысяч бродяг, нищих, оборванных рабочих, носильщиков, возчиков, рассеянных по городу и за городом, а тут еще и Двор Чудес, настоящая разбойничья армия! Париж в 1572 г. видел обесценивание денег, беспредельный рост цен, упадок в делах. Он становится, с приходом ночи, истинным разбойничьим владением, и здешние шайки, если представляется случай, даже устраивают налеты на дома. На каждом углу висит колокол, чтобы бить тревогу.

Догадываясь, что адмирал находится во все большей опасности, Телиньи и Корнатон потребовали от короля, чтобы тот обеспечил охрану его отеля. Король немедленно ответил согласием, но никому иному, как Месье, в качестве главного интенданта, надлежало принять необходимые меры. Месье предписал личному врагу Колиньи, Коссену, командиру пятидесяти французских гвардейцев и швейцарцев, расположиться на улице Бетизи.

Между тем расследование шло своим ходом, слуги каноника Вильмюра дали показания, и виновность Гизов более не вызывала сомнений.

Гугеноты, предельно возбужденные, дошли до крайностей. Они говорили о том, чтобы оставить Париж вместе с адмиралом, о нападении на Гизов, о предъявлении требований королю. Некоторые грозили смертью королеве-матери и даже Наваррцу, который казался им явно подозрительным. Возможно, было подготовлено послание, предписывавшее сбор войск в Мо 5 сентября. Телиньи снова воспротивился предложению об отъезде. Он направил одного дворянина передать королеве-матери «что он, более чем кто-либо другой заботившийся прежде о мире, который любил, предпримет все, чтобы его нарушить, если не свершится правосудие над этим убийцей». ⁶⁸

68

См. письмо Каврианы к Франческо Медичи и Ж.-О. де Ту, т. VI, с. 390.

Наутро к Ее Величеству явилась делегация, торжественно призвавшая безжалостно свершить правосудие. Гугеноты были, как писал Альбери, «вооружены и готовы к войне во Фландрии с согласия короля». Карл IX на их стороне, заявил им Телиньи. Им нужно действовать здесь, а не в другом месте..

Эти разговоры внимательно выслушиваются человеком, которого никто и не подозревает в том, что он — агент королевы-матери, Бейанкуром, сеньором де Бушаванном, воспитателем Конде.

В это время совещаются также и в отеле Гизов. Только что арестовали одного из слуг этого дома. Лотарингцы решают добиться встречи с королем. Твердя, что их гнусно оклеветали и что, как они опасаются, они впали в немилость у короля, они просят дозволения покинуть Париж.

— Уезжайте, если Вам угодно, — отвечает им Карл, — я смогу Вас найти, если понадобится.

Гиз и Омаль демонстративно движутся к воротам Сен-Антуан, разделяются по дороге и баррикадируются у себя дома.

Телиньи отправляется в Лувр. Он сообщает королю, что Амбруаз Паре отвечает за жизнь адмирала. Карл бурно радуется. Екатерина, неустанно ищущая выход, выказывает меньшую радость.

Закончен утренний прием. Наспех пообедав, королева-мать направляется в свой сад в Тюильри. Она созывает герцога Анжуйского с верными ему людьми, Таванна, Невера, Бирага, графа де Реца. С высоты бастиона несколько отборных гвардейцев охраняют их совещание, которое считается, возможно, невинным, и которое так долго будет влиять на судьбу их страны.

Именно в аллеях этого «земного рая», созданного благодаря Филиберу Делорму, всплывает воспоминание о совете, данном ей в Байонне герцогом Альбой семь лет назад: поставить протестантскую партию в положение, когда она не сможет вредить, подстроив внезапную гибель ее руководителей. С тех пор эта идея, столь дорогая испанцам и иезуитам, возрождалась сто раз. Среди непримиримых католиков один папа Пий V всегда отказывался от нее, ибо, в прошлом инквизитор, он требовал суда перед карой. Екатерина никогда на ней всерьез не останавливалась, однако держала ее наготове, в качестве блестящей приманки то для Филиппа II, когда она желала усыпить его подозрительность, то для духовенства, когда заходила речь о получении субсидий. В трудные моменты она «торговала» идеей резни, насмехаясь втайне над доверчивостью тех, кого обманывала. Внезапно эта зловещая выдумка, эта мрачная фантазия показалась ей единственным выходом из положения. Вчера было достаточно одной смерти, чтобы спасти королевство. Сегодня их понадобится дюжина. Так угодно судьбе.

Итальянцы, воспитанные на истории гвельфов и гибеллинов, одобряют ее, равно как и Таванн, привыкший проливать кровь. Невер выдвигает возражения, молит за Конде, ставшего его зятем. Справедливо, что, дабы избавиться от выродка, Месье принял перспективу убийства. В конце концов, ничего не решено.

Королева колеблется перед деянием, столь противоположным ее натуре, которое разрушит труд ее жизни. Возможно, она еще на что-то надеется, вопреки всякой надежде.

Герцог Анжуйский не разделяет матушкиного оптимизма. Он боится одновременно Карла IX, гугенотов, чувств парижан, которые делают Гизов хозяевами положения. Чтобы проверить, сколь велика последняя опасность и степень заведенности католиков, он решает понаблюдать за городом. Не осмеливаясь объехать его верхом в открытую, он садится в карету со своим незаконнорожденным братом, приором Ангулемским, ярым католиком, который надеется стать адмиралом Франции.

Скрипя и раскачиваясь, это тяжелое сооружение вторгается в городской лабиринт, где близ улицы Сент-Оноре сосредоточены респектабельные особняки, лавки и вертепы. Нелегко продвигаться шагом по этим злачным местам, где из-под конских копыт так и брызжет грязь. На карете нет герба, но принца, откидывающего занавес, быстро опознают. Толпа бурлит и восклицает: «Жарнак, Монконтур!» Анжуец отвечает на приветствия, весь бледный. Это ликование — не что иное, как боевой клич.

Внезапно разносится слух, будто Монморанси вот-вот явится во главе своей конницы, с тем чтобы перерезать врагов адмирала. Маневр Гизов? Гугенотов? В любом случае, население не на шутку встревожено.

Только Анжуец сообщает матери эти неприятные вести, как внезапно объявляется Бушаван с поистине жутким докладом: безбожники вынашивают самые черные замыслы, они помышляют о государственном перевороте, поговаривают об убийстве королевы и даже короля Наварры! Другой дворянин-кальвинист, Грамон, подтверждает, что так и говорилось. Екатерина испытывает, кажется, не столько ужас, сколько удовлетворение. Видимость заговора предоставляет ей, и столь своевременно, возможность действовать. В Амбуазе и Мо корона упустила возможность предотвратить предприятия кальвинистов, которые она так точно предвидела.

Ученица Макиавелли хорошо знает, насколько теперь иной случай. В 1560 и в 1567 гг. гугеноты хотели свергнуть короля, они себя скомпрометировали как мятежники. На этот раз они рассчитывают на поддержку Карла IX и поступили бы, соответственно, как безумцы, начни действовать противозаконно. По-настоящему опасными их нынче делает как раз то, что они могут попытаться провести некоего рода переворот под защитой государя. Именно с этой целью десять лет назад Екатерина приглашала Конде!

Нынче госпожа Медичи видит все по-иному. Ей нужно любой ценой воспрепятствовать государственному перевороту, за которым последует война, католическое восстание, ее падение и, несомненно, гибель ее любимого сына. Верит ли она в реальность протестантского заговора? Неважно. Ее политика побуждает ее в это поверить.