Ричард Длинные Руки — эрцпринц

Доспехи все сильнее накаляются на солнцепеке, а пыль хрустит на зубах, словно крупнозернистый песок. Я рубился, раздражаясь все больше и больше, что за дурь, чем занимаюсь, неужели это был я, когда с таким энтузиазмом бросался в схватку… когда, правда, чувствовал свое неоспоримое преимущество?

Один из рыцарей противника пошатнулся и, выронив меч, крикнул хриплым сорванным голосом:

— Я сдаюсь!..

Тут же еще двое бросили мечи, и Зигмунд выругался, едва успев задержать тяжелый меч в размахе, ведь еще мгновение — и поразил бы безоружного, а это позор.

Остальные бросали мечи с сердитыми лицами и злобно нахмуренными бровями, но я чувствовал, что для них очень важно, чтобы первым сдался кто-то другой.

Сулливан оглянулся на меня. У него, как и у Лихтенштейнов, шлем и остальные доспехи изготовлены местными оружейниками, теперь иссечены настолько, что вот нарукавники и наплечные латы проще сразу выбросить кузнецу на переплавку в подковы.

— Ваше высочество?

— Оставим их пока здесь, — сказал я. — Примерно понятно, что придется с ними делать.

Он кивнул.

— Хорошо. Охрану оставить?

— Да, — ответил я. — Лучше людей Норберта, у него все простолюдины. Негоже использовать для охраны людей благородного сословия.

— Да, ваше высочество. Я прослежу лично.

Убитых осматривали, собирая все ценное, от Норберта примчался гонец и доложил, что на том конце дороги наши перехватили отступающих и разгромили, а немногих выскользнувших из ловушки встретила ожидавшая там легкая конница сэра Дарабоса.

Всех пленных собрали в кучу, многие опустились на землю, ослабев от ран, остальных Леофриг хотел было поставить в ряд на колени, но те воспротивились. Я покачал головой, Леофриг понял и не стал возражать, только велел снять с них шлемы, а также кольчужные наголовники.

Все с непокрытыми головами, с ненавистью смотрели на меня, а я прошел вдоль ряда, отступил на несколько шагов. Крепкие воины, угрюмые, кряжистые, в их жилах еще кипит, медленно остывая, ярость схватки, следят за мною налитыми кровью глазами.

— Внимание, — сказал я резко, — кто я, вы уже поняли. Говорю один раз, повторять не стану. Кто сейчас отречется от Мунтвига и встанет в ряды моего воинства, тот получит жизнь и свободу.

Они даже не переглянулись, только вытаращили глаза в ответ на такое предложение.

Наконец один, толстый, как лесной вепрь, и даже похожий на него заросшим рыжей щетиной лицом, выставил ногу вперед и гордо откинул голову.

— Недостойные слова, — прорычал он с гневной угрозой. — Мы предпочтем остаться в плену, пока за нас не заплатят выкуп.

— Выкупа не будет, — отрезал я и посмотрел на молчаливых воинов с топорами, что подошли к пленным сзади. — Это не военные маневры. Игры… кончились.

По моему знаку за их спинами взметнулись топоры и одновременно обрушились на головы пленных, что продолжали смотреть на меня в полной уверенности, что пойдет разговор о сумме выкупа. Некоторые, кто поопытнее, для ударов использовали обух топора, там небольшой крюк, что легко проникает в темя, почти не вызывая всплеска крови, в то время как другие забрызгались фонтанами крови, словно прошли через всю скотобойню.

Никто даже не вскрикнул, трупы упали кто лицом вниз, кто навзничь, слышалось только тяжелое хеканье воинов, вытаскивающих застрявшие лезвия топоров.

Кровь выплескивается широкими струями, пошла заливать всю утоптанную площадку.

Я отступил, чтобы не пачкать сапоги, лицо у меня, Думаю, не совсем радостное, потому что один из воинов, очищая лезвие топора от крови и прилипших волос, взглянул на меня с искренним сочувствием.

— Все по-божески, ваше высочество, — проговорил он так, как говорил бы с сыном. — Это не по-христиански, что они убивали, насиловали и жгли дома, а потом их выкупят, и они снова начнут то же самое… Простых-то здесь сразу поубивали!

Я тяжело вздохнул.

— Да-да, каждый должен получать по заслугам, а знатность не спасательный круг. Свалить их вот в тот овраг! Некогда заниматься похоронами вражеского контингента.

Епископ Геллерий отслужил молебен по всем павшим, не разделяя наших и мутвиговцев, заикнулся было, что хорошо бы предать земле, ведь убитые уже не противники.

Я возразил:

— Разве собираюсь пинать их трупы?.. Они не противники, верно, теперь они вообще никто. Души их в аду, а на такую шелуху, как бренные тела, чего обращать внимание?

Он вздохнул.

— Сын мой, а как насчет твоей души? Ты обрек людей, что сдавались в плен, на смерть!.. Ты велел убить их с холодным сердцем.

— Ваше преосвященство, — ответил я, — хотел бы и я так сказать, но, увы, сердце мое обливалось кровью. Хотя и не должно бы, ибо я прав.

— Прав?

— Святой отец, — сказал я, — это не солдаты, которых некая злая сила погнала на войну! В этом войске все были добровольцами, я лично проверил!..

Он смотрел непонимающе.

— И… что?

— Это значит, — сказал я с усилием, — каждый из них отвечает за свои деяния. Каждый за себя, а не какой-то далекий деспот, отправивший их убивать, насиловать и грабить!.. Это не солдаты, которых по пока не принятым международным конвенциям с подачи церкви надо брать в плен и содержать в приличных условиях, а разбойники. Разбойников же, ваше преосвященство, всегда вешали и всегда вешать будут.

Он посмотрел на меня остро.

— Откуда… откуда, ваше высочество, вы знаете насчет проекта договора о содержании военнопленных?

— Просто экстраполирую, — сказал я. — Церковь всегда запрещала луки, арбалеты, турниры, дуэли и вообще войны, а где запретить не удавалось — короли не очень-то послушные прихожане — церковь всегда старалась смягчить условия ведения войн. Так что, ваше преосвященство, я сделал все правильно! По законам Господа, совести и милосердия…

— Милосердия?

— К тем, — уточнил я, — кого теперь точно не убьют, не изнасилуют, не ограбят. Казнь преступника — это милосердие в отношении общества.

Он произнес в сомнении:

— Да, но все же… гм…

— Но сердце, — закончил я со вздохом, — все равно щемит, словно совершил грех…

— Щемит? — переспросил он. — Значит, оно у тебя есть, сын мой. Все еще есть.

Глава 14

В городе солдаты устроили пирушку. Убитых пленных оказалось достаточно много, еще больше погибло в бою, а с трупа знатного человека всегда найдется что снять человеку даже не самому бедному.

Горожане тоже повеселели: победы — хорошо, но еще лучше, когда вот так за бесценок, а то и за кружку вина им отдают дорогие вещи, добытые в бою.