Ричард Длинные Руки — эрцпринц

Сулливан, который обычно отмалчивался и вообще старался много не светиться, снова проговорил гулко, словно сам для себя:

— А это наше дело? Пусть церковники разбираются…

— Церковники друг у друга волосы рвут, — напомнил я, — как только начинаются диспуты. А потом, кто бы ни победил, победившие сжигают оппонентов на кострах, объявляя их еретиками. Вот так, оптимистично и с песней, продвигается вперед к победе богословие.

Альбрехт скривился.

— А меня мать уговаривала выбрать путь священника, представляете… Что-то у меня голова кругом… Как будто дубиной по голове хватили сзади. Значит, это мы — Зло, а они там — Добро? И это они идут очищать мир от нечисти?

— Вот-вот, — сказал я угрюмо, — представляете, как народ одурманили? Нет, чтоб сразу сказали честно, мол, идем убивать и грабить… Точно, больше бы народу набрали!.. А так только идейные… Их меньше, но одолеть таких труднее, а еще они никогда не разбегаются, черти бы их побрали!

Он пробормотал:

— Это мы заметили… Всякое ворье разбегается, а вот рыцари бьются так, будто в самом деле верят в ту дурь, которую провозгласил Мунтвиг!

Все сидят серьезные, только принц Сандорин ничего не понял, а Аскланделла так и вовсе цветет, нахально улыбается такому чистосердечному признанию, что Мунтвиг нас переиграл.

— Потому вам добавочное задание, — сказал я. — Всем-всем!.. Везде и всюду разъясняете местному населению, что это мы — Силы Добра и Света, идем под знаменами церкви, а нам противостоят Силы Тьмы и Зла во главе с Темным Властелином Мунтвигом, что жаждет всех ввергнуть к себе в ад!

Альбрехт спросил с недоверием:

— Думаете, сработает?

— Если даже наша пропаганда не победит, — ответил я, — то встречный столкнется с той стеной лжи и клеветы, а когда огонь взаимоуничтожится, то мы еще посмотрим, кто сильнее в ратном деле, а не в клевете!

Лица всех посветлели, в глазах заблистала гордость, а плечи расправились с такой мощью, что я услышал треск суставов. Лишь принцесса поморщилась, но ее мнения никто и не спрашивает. Во-первых, невеста Мунтвига, во-вторых, вообще женщина, принц Сандорин слишком уж вольно пользуется своим титулом.

Сулливан поднялся первым, поклонился.

— Ваше высочество… мы… гм, постараемся.

Они начали выходить один за другим, Сандорин взглянул на принцессу, но та покачала головой. Он вышел с остальными, я молча вздохнул, сейчас начнутся женские капризы и завышенные претензии, ну да ладно, на мне где сядешь, там и слезешь.

Еще задержался Палант, взглянул на принцессу, та сидит в кресле в очень свободной позе, даже забросила ногу на ногу, и башмачок из тонкой кожи высунулся настолько, что видна даже лодыжка, а это на грани приличия, эротично и тормошаще мужское воображение.

— Палант? — спросил я.

Он сказал почти жалобно:

— Ваше высочество, мне бы вашу просто нечеловеческую выдержку!.. А меня даже днем одолевают нехорошие мысли и всякие там грезы…

— О бабах? — спросил я понимающе.

Он бросил короткий взгляд на Аскланделлу, покраснел и сказал тихохонько:

— Да…

— И что, — спросил я, — никак?

Он покачал головой и сказал еще тише:

— Какие только молитвы не читаю, а они передо мной так и пляшут…

— С вот такими? — спросил я и, растопырив пальцы, показал с какими. Аскланделла фыркнула и отвернулась, но я видел, как украдкой скосила глаза на свою грудь. — И жопы вот такие?.. Да, трудный случай…

Он прошептал с надеждой:

— Так что делать? Надежды нет?.. Мне гореть в аду?

Аскланделла бросила из своего угла едко:

— На самой большой сковородке!

Он вздрогнул и съежился, а я сказал утешающе:

— Не слушай женщин, да еще красивых. Они все дуры, за что и любим их так преданно и нежно. Вообще-то, пока у нас сейчас отдых, можешь съездить к Клекоталю. Норберт говорил, это здешний мудрец, он живет за городом. Все тебе пояснит и научит, как справляться.

Его лицо озарилось надеждой.

— Ваше высочество!. Завтра же с самого раннего утра…

— Завтра нам в поход, — напомнил я. — Или ты не хочешь помощи?

— Жажду!

— Тогда езжай сейчас.

Он подхватился и стрелой вылетел из шатра. Аскланделла фыркнула:

— Думаете, поможет?

— Шанс есть, — ответил я кротко.

Она помолчала, я не стал задавать наводящие вопросы, уже догадываясь, почему она вдруг задержалась в моем шатре. После разговора с Лаутергардой выглядит весьма задумчивой, даже пару раз ответила не совсем впопад, что просто немыслимо для дочери коронованных родителей, с детства приученных следить за каждым своим шагом, словом и взглядом.

И сейчас, когда мы говорили о наступлении и Мунтвиге, вид у нее был таков, что сосредоточенно думает о чем-то своем, совсем не о противостоянии двух таких ну абсолютно разных идеологических систем.

— Вы уверены, — проговорила она медленно, — что у вас есть шансы в вашем тщетном сопротивлении великому императору Мунтвигу?

Я сказал мудро:

— Одна из важнейших заповедей политика, которая полностью совпадает с библейскими заповедями: никогда не прибегай к насилию! Разумеется, кроме тех случаев, когда ты сильнее.

— Ах-ах, вы считаете себя сильнее?

— Вы все увидите, — пообещал я.

— Вы настолько слабы, — съязвила она, — что даже женщин принимаете в войско!

Вот оно, мелькнула мысль, недолго подбиралась к главной теме. Сейчас должен оправдываться, так она все видит, как же, жди, плохо тебя учили, принцесса на горошине.

— Вы правы, принцесса, — ответил я. — Когда мужчины начинают слабеть, женщины перестают нас подталкивать в спину и сами становятся рядом плечом к плечу.

Она воскликнула:

— Это отвратительно!

— Да, — согласился я, — вы правы. Но нам так нравится. Если с женой или любимой видишься не только в редкие моменты, когда возвращаешься в замок… м-м-м, для нас это прекрасно. Да-да, понимаю, это отвратительно и гадко. Но нам так нравится мчаться бок о бок на конях солнцу и ветру навстречу… болтая свободно и раскованно, а в небе луна такая молодая, что ее без спутников и выпускать рискованно…

— Вы соблазнили такой непристойностью благородную принцессу Лаутергарду! — воскликнула она с негодованием.