Ричард Длинные Руки – коннетабль

Я присматривался, надеясь заметить на муравьях волоски, с помощью которых паучки захватывают воздух и подолгу с ним путешествуют на дне озер и даже строят себе там домики, но панцири муравьев блестят, как начищенные добросовестными оруженосцами латы героев-рыцарей.

– И муравьи тут не как муравьи, – сказал я горько. – А чего ждать от людей?

– Люди здесь нормальные, – огрызнулась она. – Это у вас там за Барьером… одни придурки.

– Да, – согласился я покорно. – Потому и отгородились.

Она взглянула свирепо, но сберегла дыхание на рывок вверх: дорогу перегородила упавшая с потолка глыба, размером со статую Христа в Сан-Франциско.

Однажды мы вышли в исполинскую пещеру, где стены облицованы инкрустированной плиткой, превращая ее в роскошный зал. В центре блещущая золотом чаша фонтана, даже вода привычно струится, словно сама по себе, от стен идет ровный, благородно-интеллигентный и несколько рассеянный свет.

Джильдина принюхивалась, я же загляделся на роскошь запустения.

– Нехорошо, – произнесла она злым голосом. – Что-то здесь чужое…

– Да ты что? – спросил я саркастически. – Все наше! Держи мешок шире! Бери и складывай.

Она даже не ответила, ноздри раздуваются, как у тех черных пантер, которых я очень удачно оттеснил от нее же. Правой рукой вытащила нож и медленно осматривалась, поворачиваясь на месте.

– Да брось, – сказал я. – Неужели сюда кто-то забрался раньше нас?

Она прорычала:

– Что-то ты развеселился…

Я подумал, развел руками:

– Это и понятно… Столько скитались по туннелям, что истосковался по открытому простору и свету. А здесь почти откры…

Я осекся, ноздрей коснулся чужой запах. Хуже того, человеческий. Я взялся за край фонтана, чтобы не шататься, быстро перешел на запаховое. Меня встряхнуло, как я мог не почувствовать…

Убрав запаховое, я перешел на тепловое. Из замаскированных щелей появляются в большом количестве люди: почти прозрачные, низкорослые, у всех в руках короткие копья. Приближаются очень медленно, смотрят под ноги, чтобы не наступить на что-то хрустящее.

– Джильдина, – сказал я торопливо, – ты права, окружают. Эти гады… прозрачные!

– Ты их видишь? – прошептала она.

– Да, – сказал я. – Что же придумать… Ты можешь сделать дым еще раз?

Она ответила быстро:

– А что это даст?

– Быстро делай, – прошипел я. – Скоро набросятся.

Она ожгла меня свирепым взглядом, впервые я сам нарычал на нее, хуже того – приказал, ладно, потом расправится, быстро выдернула из карманов крохотные пакеты, с силой бросила о пол и сказала несколько злых слов так люто, что даже зубы щелкали, будто уже сомкнула на моем горле.

Дым повалил сине-черный, плотный, и почти сразу в нем появились пустоты в виде человеческих тел. Джильдина ликующе зарычала, впрыгнула в самую середину дыма, тот струится во все стороны, и все больше в нем появляется пустот в виде человеческих фигурок, что застыли, потеряв нас из виду… вернее, не успев сообразить, что нас теперь видно так же, как их самих.

Мы с ней прыгнули вперед одновременно, мой меч и ее ножи сеяли смерть, я даже удивился, что убиваем так легко и просто.

Прозрачные люди почти не сопротивлялись, повернулись и бросились к своим норам. Мара рычала и убивала в спину.

Я без всякой охоты проткнул мечом еще одного, то ли замешкался, то ли не мог понять, что уже раскрыт, за остальными гнаться не стал.

Несчастный упал в фонтан, там прозрачные струи моментально обрели празднично-ликующий цвет небесного пурпура.

Я засмотрелся, раскинул руки, мол, готов обнять весь мир, такой вот я эстет.

– Красиво. И понятно, почему искусство требует жертв.

Джильдина возвращалась, тяжело дыша, зубы оскалены, с обоих ножей стекает кровь. Она все еще оглядывалась по сторонам в поисках противников.

– Больше их нет?

– Да и так красиво, – сказал я в некотором колебании. – Если добавить красного, вряд ли сильно изменится… А вот если бы голубого… Тут нет никого с голубой кровью? Дворян, в смысле?

Она ответила серьезно:

– Были. Декаптоки. Но они, как говорят, не совсем люди. Зато кровь у них голубая… Ты быстро соображаешь!

– Да это не я, – ответил я скромно. – Мы все учились понемногу… Словом, видел такие ситуации.

– А сам?

– Ни в коем случае, – ответил я с достоинством. – У нас воевать – фи, плохо.

Она зло посмотрела на меня.

– А ты войн, конечно, избегаешь?

– Еще бы, – ответил я с удивлением. – А как же! Я не люблю войн!.. Другое дело – плоды войны…

Она проследила за моим взглядом. Одну из щелей прозрачники закрыть за собой не сумели, свет из зала высвечивает тяжелые окованные железом сундуки. Они тянутся вдоль стены нескончаемым рядом и уходят в темноту. Часть с поднятыми крышками, другие заперты на массивные висячие замки.

– На войне как на войне, – пробормотал я, – обе стороны в… коричневом. Не ходи туда. Это ловушка.

– Догадываюсь, – огрызнулась она. – Подумать только, прозрачные!

– А почему нет, – ответил я рассудительно. – Солнца нет – пигмент зачем? В подземных пещерах звери и тритоны либо белые, либо прозрачные. Ты поняла, какой я умный? Увы, не умею показать из-за своей неслыханной в этих краях скромности… Но даже здесь, кто хочет мира, должен готовиться к войне. А потом драться. Где человек – там и война.

Она смотрела с отвращением, ну почему такое отношение к интеллигенции, просто не понимаю.

– Пойдем, – сказала она, – они нападают только исподтишка. Теперь затаились.

– Чем они питаются? – спросил я наивно. Подумал и сам же мудро ответил: – Вообще-то человек – не свинья, все ест. А живность, как говорит наука, есть даже в магме, не только в подземных пещерах и озерах… Да иду, иду!

Из этой пещеры выхода не нашлось, если не считать щелей, куда ушли прозрачники. Но и соваться в них опасно: из-за выступа подденут на острия копий.

Джильдина, ворча, повела обратно через анфиладу туннелей, вернулись чуть ли не к дракону. Я едва не пропустил момент, когда Джильдина исчезла, отступив вроде бы в тень от факела, на самом же деле в узкую нору, где пришлось идти по одному и пригибая головы.