Ричард Длинные Руки – конунг
Шрифт:
Гнали скот, брели паломники. Среди простого люда виднелись и знатные, кто верхом, кто в телегах, вместе с семьями и слугами.
Подгадав под праздник, купцы и простые селяне беспечно, не замечая полыхающей рядом войны, везли в город мясо забитых зверей, рыбу, мешки соли, зерна, связки свежевыделанных кож, пеньку, бочонки меда, желтые массивные круги воска. Из городских ворот такие же телеги везли уже повеселевших хозяев на кипах сукна, дорогой медной посуды, разных скобяных утварей.
Город стоял на большом холме, что уже не холм, а так, малая возвышенность, чтобы река не залила, когда выйдет из берегов. Крепкая городская стена сжимает город, как тугой пояс затягивает живот уже немолодого бывалого воина, а
Я любовался огромным городом, богатым и растущим, здесь половина домов уже из камня, а которые из простых бревен – все равно поражают взор высотой стен, яркими крышами, широкими окнами с дубовыми ставнями… и все же сердце стиснулось, когда вспомнил, через какие города только что проехал.
«А еще не война, – напомнил себе. – Так, набеги мелких отрядиков, что ползком перебрались через границы… и здесь отыскали сторонников».
– Мимо, – напомнил Ланзерот строго, – мимо!
Бернард, суровый и каменнолицый, прогудел невозмутимо:
– До Зорра рукой подать!
Снова ночевка в ближайшем лесу, на огромной поляне, чтобы никто не смог подобраться, прячась за толстыми деревьями. Стыдно сказать, но, сколько я ни всматривался в звездное небо, не находил в нем никаких отличий от того, московского. Не находил, потому что и там, в Москве, не поднимал глаз к звездам. А небо видел только краем глаза, боковым зрением. Хоть дневное, хоть ночное. Оно не несет никакой сиюминутно меняющейся информации, потому воспринималось как незаполненное пространство. Даже меньше, чем огромный щит с надписью: «Здесь могла бы быть ваша реклама!»
Но с каждым днем я посматривал в звездное небо все чаще. Среди всех звездочек одна все же выделяется, красноватая, с тем оттенком, какой бывает у догорающего угля, покрытого серой золой пепла. Достаточно слабого дуновения ветерка, чтобы легчайший налет пепла смахнуло, а багровый жар запылал во всей зловещей красе.
«Марс», – подумал я. Где-то читал, что планета Марс выглядит с Земли красноватой звездочкой. Потому ее и называют планетой войны, планетой пролитой крови, пожаров…
И все-таки на душе скребло. Эта красноватая звездочка выделяется на ночном небе уж чересчур. Хоть я из тех свиней, что на небо смотрят только тогда, когда их поворачивают на вертеле, но все же заметил бы этот зловещий блеск, заметил бы…
Бернард спросил подозрительно:
– Что там?.. Летучие мыши?
– Звезды, – сказал я.
Он зевнул, протянул со скукой:
– Ну, звезды… Это пусть маги ломают головы. Нам звезды ни к чему.
– Ни к чему, – согласился я. – Что это за звезда?
Он проследил за моей рукой, буркнул зло:
– Маркус. Звезда войны. Говорят, оттуда раз в тысячу лет нисходит зло. По всей земле тогда наводнения, землю трясет, а вулканы так и вовсе грохочут и полыхают, как факелы… Священники устраивают крестные ходы, язычники приносят в жертву девственниц… я слышал, однажды в жерло вулкана, погубившего город, сбросили тысячу молодых красивых девственниц, проклятые язычники!.. В конце концов все успокаивается, затихает, земля зализывает раны… Чужаки улетают к себе, увозя пленных.
Я спросил с сильно бьющимся сердцем:
– Чужаки? Улетают?
– Да, – ответил он нехотя. Суровое лицо перекривилось от неудовольствия. – Когда звезда подходит совсем близко, оттуда спускаются чужаки в летающих кораблях. Они рыщут по нашим землям, жгут наши города и села, хватают пленных… Я не знаю, почему не могут остаться и жить здесь королями! И не знаю, сколько властвуют, пока звезда не позовет их обратно. Но знаю, что эта звезда приближается снова, я умею считать годы и столетия. И знаю, что снова будут наводнения, проснутся дремавшие
тысячу лет вулканы…– И снова прилетят чужаки, – закончил я.
– Да, – ответил он нехотя. – Если они прилетали много раз, то почему не прилетят сейчас?
Я перевернулся на спину. Красная звезда, казалось, выросла в размерах даже за время нашего разговора. Красный цвет, словно планета уже полыхает в огне пожаров, ибо раскалилась от трения в атмосфере, едва уловимый оранжевый цвет, уже зловещий, ибо это цвет более высокой температуры.
Багровые блики подсвечивали лицо Рудольфа снизу, оно выглядело мрачным и жестоким. Повозка то появлялась, то исчезала, а когда Рудольф подбросил новую охапку, ее осветило от колес до верха. Бернард вынырнул из темноты, от него пахло хвоей и горьковатым соком, прогудел:
– Кости трещат… Староват что-то я целый день скакать, ночью еще и сторожить…
Асмер поднялся.
– Я посторожу.
Бернард покачал головой:
– Нет, очередь Рудольфа.
Рудольф чуть вздрогнул и опустил голову. Мне показалось, что он сейчас откажется, но на него смотрели все, и Рудольф поднялся, как-то странно посмотрел на полную луну. Плечи его повисли, он взял оружие и ушел в темноту.
Я вспомнил, что последние дни Рудольф, проявляя бешеную активность днем, старательно избегал уходить в ночную стражу. Однажды я встретился с ним в сумерках, холодок прошел по всему моему телу. В черепе блеснула дикая мысль, настолько невероятная, что я тут же отбросил и забыл, благо есть о чем думать, но сейчас я снова ощутил прежнее беспокойство…
Ненадолго приходил священник, благословил костер и снова ушел, но принцесса пришла ему на смену и осталась сидеть перед огнем, задумчивая и печальная. Огонь высвечивал ее лицо быстрыми бликами, но глаза оставались в тени.
Ланзерот даже сейчас, смертельно усталый, сидел с ровной спиной и гордо раздвинутыми плечами. Грудь выпячена, лицо надменное, нижняя челюсть выдвинута вперед. Под глазами темные круги, черты лица заострились. Я вдруг подумал, что ему не меньше нас хочется сгорбиться, распустить брюхо, схватить кусок недожаренного мяса и торопливо жрать, пачкаясь соком и громко чавкая, как Рудольф или Асмер, но он все время помнит о своем благородном происхождении…
Его серые глаза пару раз чуть сдвинулись в орбитах в мою сторону, я напомнил себе, что хоть горблюсь и достаточно, но хорошо бы еще и причавкивать или плямкать, дабы не заподозрили в скрываемости благородного происхождения.
Бернард негромко рассказывал о Зорре, обычаях, о самом высоком и просторном соборе, даже в огромном и богатом Морданте вдвое меньше, о подвигах славных и доблестных рыцарей, известных верностью дамам сердца и отвагой в сражениях.
Я не решался даже с предельной деликатностью расспрашивать принцессу о жизни в пограничном королевстве, она и раньше рассказывала очень неохотно, а больше расспрашивала о моей жизни. Я понимал, что, как бы ни хитрил и ни рассказывал про подмосковный лес, все равно для нее это будет как волшебная сказка о скучной однообразной жизни, где мы свободно бродим по лесу, собираем ягоды, все без охраны, и даже ночью можно выходить в лес и жечь костры для шашлыков.
Асмер и Ланзерот у костра, отдыхая, чинили кольчуги, штопали кафтаны. Потом Асмер ушел точить меч, но и он, несмотря на залегшего где-то в ночи Рудольфа, оставался комком нервов. С дерева неожиданно перепрыгнула на другое дерево белка, и тут же два острых ножа пронзили ее в полете раньше, чем Ланзерот и Асмер поняли, что за рыжее пятно мелькнуло над их головами.
– Враг сильно потряс Зорр, – объяснял мне Бернард устало, – но мы почти научились воевать и давать отпор… Его мощь, правда, растет, но и наша… как видишь! К ним подходят их черные силы, к нам… вот сейчас везем святые мощи. Так что на время наступило было равновесие… Мы даже начали теснить врага!