Ричард Длинные Руки – пфальцграф

— Бывают случаи, — сказал я многозначительно.

— Я понимаю, — повторил он несчастным голосом.

Через калитку я войти не возжелал, это роняет гроссграфскую честь, для меня поспешно открыли ворота. Я въехал на Зайчике, Бобик благовоспитанно идет рядом, ни на кого не рыкнул. Офицер торопится, я ведь спешу, спешу, неотложные вести королевской важности.

Копыта Зайчика звонко и красиво простучали по тщательно уложенному булыжнику. У широких мраморных ступенек, что ведут к огромным раззолоченным воротам дворца, я спрыгнул на землю, велел Зайчику и Бобику:

— Ждать!… Если кто попробует вас тронуть, можете разнести здесь все.

Офицер побледнел, сказал торопливо:

— Я сам прослежу, чтобы к ним никто не подходил…

— Вы останетесь здесь? — удивился я.

— Я передам вас внутренней страже, — объяснил он быстро. — Я не вхож во внутренние покои.

— Ого! Строго у вас.

— Таковы правила.

— Правила надо соблюдать, — согласился я снисходительно. — На порядке держится… э-э… порядок.

Двери в здание перед нами распахнули, мы быстро прошли через нижний зал. Богато одетые стражники смотрели с недоумением и живейшим интересом, еще два огромных зала, широкая парадная лестница, ступени покрыты пурпурной ковровой дорожкой, статуи в нишах стен, металлические фигуры рыцарей, офицер чуть ли не бежит, как будто жаждет, пока не передумал, стряхнуть меня в руки стражей главного королевского зала.

Я поспевал за ним широкими шагами, у последней двери дорогу загородили скрещенными копьями великаны-стражи. Офицер пояснил торопливо:

— Это гроссграф Армландии. Ему нужна срочная аудиенция у Его Величества.

— Не велено, — громыхнул один таким густым голосом, словно тот шел из глубины его высоких сапог. Офицер в замешательстве огляделся:

— Где сэр Ортенберг?

В нашу сторону спешил красивый рыцарь в парадных доспехах, надменный и с холодным лицом.

— Я к вашим услугам, сэр Мюрэйт! Что случилось? Офицер, что привел меня, доложил:

— К Его Величеству прибыл гроссграф Армландии. Дела у него срочные и безотлагательные.

Я молчал, с высоты моего гроссграфства и этот придворный рыцарь, начальник внутренней стражи, не больше, чем бесщитовой рыцарь. А то и простолюдин, ха-ха. Но сам не мог отвести взгляда от этого начальника дворцовой стражи.

На загорелом лице воина неожиданно ярко сверкают очень светлые глаза, даже пробрала оторопь, впечатление такое, что под жарким солнцем на раскаленных камнях сверкают гранями глыбы льда и не тают. Лицо тоже вырублено из камня, черты крупные, Господь над ними не трудился, вытютюливая каждую черточку, но для мужчины вполне, вполне. Даже пара шрамов не портят.

Он смотрел прямо и без вызова, но в каждой черточке лица та решительность и отвага, с какой встречают любую опасность. К сожалению, такие вот остаются верны своему господину, даже когда видят, что тот превращается в отъявленную сволочь. Верность — хорошо, но когда она доминирует…

Он видел, что я рассматриваю его очень внимательно, так смотрят самцы перед началом схватки, сам смерил меня недружелюбным взором.

— Гроссграф? Мы не слышали, чтобы в Армландии был гроссграф.

Я снисходительно промолчал, не тот ранг, чтобы я пускался в объяснения, это будет похоже на оправдания, а тот, кто оправдывается, всегда выглядит проигрывающим.

Мюрэйт буркнул:

— Мы многое здесь не слышали.

— Но все же, — возразил Ортенберг, — есть установленные правила…

— В Армландии что-то изменилось, — сказал сэр Мюрэйт. — Его Величество должен об этом узнать как можно быстрее. Но я не буду с вами спорить, любезный сэр Ортенберг. Вам виднее. Я передал гроссграфа Армландии в ваше распоряжение, а дальше все остальное на вашей ответственности.

В глазах Ортенберга на долю мгновения промелькнул испуг, никто не жаждет взвалить на себя ответственность, если можно оставить на другом, он заговорил как можно тверже:

— Его Величество изволит принимать графа Корнуэлла и графа Форрестера с их материалами. Он очень занят…

Мюрэйт повторил с облегчением:

— Это ваше дело, допускать или не допускать. Я передаю его вам. Теперь отвечаете вы.

Он козырнул и поспешно попятился. Я сказал Ортенбергу:

— Значитца, не хотите меня допустить немедленно? Хорошо, последствия падут и даже рухнут на вас. Хорошо, если всего лишь разжалуют и сошлют… гм… далеко-далеко. А могут и обвинить в государственной измене, раз намеренно задержали такого важного випа… в смысле, важное должностное лицо соседней державы.

— Я не намеренно, — огрызнулся он.

— Намеренно, — возразил я с нажимом. — Я ведь сообщил, что по важному делу.

— Насколько по важному?

— А что, — поинтересовался я ядовито, — дела государственной важности государь доверяет лично вам? Он сказал все еще зло:

— У меня строгий приказ! Я надменно усмехнулся:

— Человек, который не умеет отличить, когда нужно нарушить приказ, данный даже лично Его Величеством… ибо Его Величество не мог предусмотреть неожиданное появление гроссграфа Армландии… этот человек не заслуживает столь высокого поста! Честь имею. Буду ехать мимо рудников, обязательно заеду посмотреть, как сидят на вас цепи.

Я нагло хохотнул и медленно повернулся, всем своим видом показывая, что пойду пить и тискать здешних девок.

Он заколебался точно так же, как и первый, все-таки одинаковая служба накладывает одинаковый отпечаток. Я чувствовал его взгляд на моей спине, наконец мои настороженные, как у коня, уши уловили догоняющий голос:

— А вы уверены, что ваше дело… достаточно важное, чтобы вторгаться к Его Величеству прямо сейчас?

Он торопливо шел рядом, весь бледный и покрытый испариной. Я нахмурился.

— Я — гроссграф всей Армландии, которая для Его Величества имеет немалое значение, не так ли?

— В Армландии нет гроссграфства, — взмолился он.

— Уже есть, — отрезал я. — Разве это не есть важно и даже неотложно? И если я мчался, загоняя коня… Ладно, увидимся. Можете не провожать, дорогу в таверну я найду сам.

Я повернулся, сделал пару шагов, за спиной раздалось тоскливое:

— Хорошо. Я проведу вас. Но оставьте меч. И кинжал. Извините, но с оружием к Его Величеству никто не входит. Вот, видите, мечи графов Корнуэлла и Форестера…

Я буркнул:

— Вообще-то я не подданный Его Величества. Но все верно, в чужой монастырь…

Передав меч и кинжал, я шагнул к парадной двери. По сигналу Ортенберга ее красиво и торжественно распахнули передо мной. Я выпрямился, король должен видеть именно гроссграфа, а не просителя аудиенции, но не успел сделать и шага, как раздался строгий и крайне возмущенный оклик:

— Стоять!… Кто смеет?

К нам спешил очень грузный человек с розовым лицом, щеки на плечах, восемь подбородков уступами на груди опускаются до живота, что начинается едва ли не из-под носа. Из-под роскошнейшей тоги выглядывают толстые, как у слона, ноги.