Ричард Львиное Сердце

И вот в эти дни он вдруг стал прежним Фридрихом — научился улыбаться, как раньше, а в этот вечер зазвучал и прежний смех германского рыцаря. За столом в доме епископа он шутил и смеялся больше всех, поражая Эдгара, Луи и Блонделя своей искренней весёлостью и озорством. Вся его суровость исчезла начисто.

Эдгар шепнул сидевшему рядом Седрику:

— Об его мрачную твёрдость, кажется, скала могла бы разбиться. И вдруг он хохочет и шалит, точно мальчишка! Неужели из-за Эльзы?

— Да нет, — покачал головой Седой Волк. — Эльза с нами не первый день. Главное — то, что мы уже почти вырвали у них короля. И ещё, мне думается, этот парень, пообщавшись с нами, убедился, что на свете достаточно настоящих рыцарей. Не знаю, что в своё время произошло между ним и его приятелем герцогом Лоэнгрином, но уверен: этот белобрысый красавчик, сын колдуна, не мог победить Тельрамунда в честном поединке. А раз так — значит, тогда, десять лет назад, он предал Фридриха, могу поспорить на что угодно!

— Спорить не стану, поскольку знаю: всё так и было, — кивнул Эдгар. — Но однажды я чуть не стал Фридриху врагом, сказав, что проведал его тайну.

В это время Ричард Львиное Сердце, сидевший рядом с епископом Валентином и деливший с хозяином замка первенство за столом, стукнул своим кубком о серебряное блюдо, чтобы заставить пирующих поутихнуть.

— Верные мои друзья! — воскликнул он, перекрывая своим мощным голосом нестройный гомон. — А не позабыли ли мы всё, для чего, собственно, здесь собрались? Уж наверное — не только затем, чтобы отдать должное гостеприимству жителей прекрасного Вормса и нашего доброго хозяина. Я, между прочим, всё ещё в плену у отважного герцога Леопольда, и он привёз мне и всем вам довольно неприятное условие, выставленное императором Генрихом. Генриху нужны сто пятьдесят тысяч серебряных марок.

— Сто, — поправил Леопольд Австрийский. — А пятьдесят он готов уступить мне. И, видит Бог, я бы от своих пятидесяти тысяч мог и отказаться, но...

— Но твоя совесть наступает на грабли твоего корыстолюбия, так, Лео? — сверкнул улыбкой Фридрих Тельрамунд. — И ты рад бы раскаяться в совершённом и заслужить Царство Небесное, но легко ли взлететь, когда на тебе висит серебро? Пятьдесят тысяч сребреников — это слишком тяжко!

— Прекрати зубоскалить! — не выдержал Леопольд, покрываясь пунцовыми пятнами. — И как только тебе в стольких драках не повыбили твои роскошные зубы?

— В меня трудно попасть! — спокойно парировал Тельрамунд. — Так как же с сребрениками, Лео?

— Какую-то часть выкупа я хотел бы получить, — заявил герцог, насупившись. — Пускай не пятьдесят, но хотя бы двадцать пять тысяч. И я готов освободить короля хоть прямо сейчас, если его величество даст слово к марту выплатить всё требуемое. А императору уже я поручусь моим честным словом.

Собравшиеся утихли, во все глаза глядя на Леопольда. Хотя за последние месяцы он уже не единожды доказал своё благородство, но такого отчаянного великодушия от него всё же не ожидали.

— По-моему, ваша светлость, вы превзошли самого себя! — в некоторой растерянности произнёс Ричард. — Право, вы — не совсем тот человек, с которым я когда-то расстался в Палестине. Ну а если я дам слово и не сдержу его? Вы же первый уверяли всех крестоносцев, что мне свойственно нарушать клятвы!

— Я был не прав! — зло крикнул Леопольд. — Признаю это, но извиняться не стану. С меня хватит! И повторяю ещё раз: если вы поклянётесь заплатить выкуп, то можете уезжать. От вас одни неприятности, а я хочу жить спокойно!

— А если меня убьют? — не отставал Ричард. — Вы же знаете, что тамплиеры объявили мне войну. Да у меня и без них врагов хватает. Кто вам тогда заплатит?

— До сих пор же не убили, хотя вы и лезли всегда в самое пекло, — угрюмо бросил герцог. — Так что извольте сначала уплатить, а потом можете себе умирать! А я не желаю больше терпеть насмешек моего троюродного братца, за которые любого другого тотчас вызвал бы на поединок. Но его не стану — из всех, кто с ним дрался, ни один не остался в седле. И добро бы он добивал, а то ведь чаще всего щадит поверженного противника! А кому охота так осрамиться?

Фридрих Тельрамунд поднялся и, подойдя к герцогу, с самым серьёзным видом поклонился:

— Прости меня, Леопольд! Я тоже был не прав. И повторю вслед за его величеством: ты стал другим, не таким, как раньше!

— Станешь тут другим! — буркнул тот. — Станешь другим, когда вдруг окажется, что чуть не сделался слугой рогатого!

— И если хочешь, — добавил Фридрих, — то можешь съездить мне по зубам. Не обижусь, даже если парочку выбьешь. Но вообще-то они крепкие. А в отношении поединков ты был неточен: однажды я вылетел из седла, и после этого мой тёзка, великий Фридрих Барбаросса, отправил меня в изгнание.

Последние слова Тельрамунд произнёс уже другим тоном, нахмурясь и опустив глаза. Однако тут же поднял голову, обведя стол быстрым взглядом и успев уловить протестующее движение Эльзы. Она даже хотела уже отбросить своё покрывало и что-то сказать, но сникла, заметив нахмуренные брови Фридриха.

— Хватит вам! — прервал герцога и барона Ричард Львиное Сердце, повелительным тоном показывая, что он, хоть и пленник, но не меньший хозяин за этим столом, чем епископ Валентин. — У вас ещё будет время припомнить былые подвиги, а сейчас, уж простите, но все только вас двоих и слушают. Я готов дать клятву, любезный Леопольд, но не хочу такой жертвы с вашей стороны: император Генрих никогда вам не простит, если вы отпустите меня под честное слово! Поэтому, как ни страшно для меня оттянуть ещё на какое-то время возвращение в Англию, но, как видно, придётся. Мои друзья сообщат королеве Элеоноре условия выкупа, и она постарается собрать сто тысяч серебром. А уж потом я сам как-нибудь добуду остальные пятьдесят.

— Не сомневаюсь, — отозвался герцог. — Значит, вы всё же поедете со мной в Дюренштейн?

— Поеду. Так легко вам от меня не избавиться!

— Очень жаль. А то ведь и вправду, как только я решил поверить вам на слово, ваше величество, так душа стала лёгкой, словно пёрышко! — вздохнул Леопольд и вновь наполнил кубок, который за этот вечер опрокидывал уже раз десять. — Как сбросил с себя эти самые сребреники, так и понял, что сама по себе душа ничего не весит.

— Тут вы ошибаетесь! — заметил епископ Доминик. — Мне доводилось читать один древнегреческий манускрипт, так там утверждалось, что какой-то учёный, то ли греческий, то ли персидский, изготовил некогда точнейшие весы и поместил на них умиравшего человека. Так вот, когда тот испустил дух, тело его, как сказано в манускрипте, стало легче. Правда — на такую ничтожную долю веса, что заметить это было трудно. И всё же, если это правда, то опыт доказывает: у души есть вес, хотя и очень малый [119] .

119

Известно, что и в самом деле в Средние века производились подобные попытки. Однако «вес души» удалось измерить лишь группе учёных ХХ века, применивших точнейшие электронные весы. Крошечное изменение веса тела в момент смерти человека было зафиксировано с точностью до тысячной доли миллиграмма.

— Простите, друг мой, но вы, как мне кажется, искусились какой-то ересью! — возразил епископ Валентин. — Душа бесплотна и бестелесна, как же может она что-то весить? Утверждения язычников не должны смущать нас, христианских пастырей.

— Я лишь рассказываю об интересном исследовании, — улыбнувшись, ответил антверпенский предстоятель. — Нам многое неведомо в тонком мире, добрый мой Валентин, и то, что мы чего-то не знаем, никак не может поколебать нашей веры в Господа Иисуса Христа. Хотя, возможно, и не стоило бы мне говорить среди мирян о вещах, смущающих даже богословов. Тут вы правы!

— Слава Богу! — прошептал Ричард. — Не то прямо как в покоях моей матушки. Она обожает собирать у себя учёных мужей и участвовать в их перепалках. Послушайте, ваши святейшества! — вновь возвысил он голос. — Вес души и впрямь — слишком тонкое дело. Но у меня уже слишком много стала весить утроба, чтобы я был в силах дольше есть и пить. Думаю, ужин пора заканчивать, а если кому охота, те могут остаться за столом — лишь бы не надоесть нашему доброму хозяину.

Король встал, и вслед за ним поднялись остальные, исключая священнослужителей.