Риф, или Там, где разбивается счастье

Он бросил промокшее пальто в вестибюле и поднялся в свою комнату. Но на лестничной площадке его догнала озабоченная служанка, которая тихим прерывающимся голосом попросила его сделать одолжение и на минутку заглянуть в гостиную маркизы. Несколько обескураженный приглашением, он проследовал за служанкой к двери, у которой пару часов назад расстался с миссис Лит. Дверь открылась, и он очутился в большой, освещенной лампой комнате, в которой, как он мгновенно понял, никого не было, так что ему достало времени заметить, даже в таком расстроенном состоянии, до какой интересной степени гостиная мадам де Шантель соответствует ее времени и характеру. Портьеры, перехваченные шнуром, пурпурная атласная обивка, жардиньерка севрского фарфора, каминный экран красного дерева, маленькие столики, покрытые бархатной накидкой с кружевной оторочкой и плотно уставленные серебряными безделушками и жеманными миниатюрами, — почти идеально воссозданное окружение белокурых красавиц шестидесятых годов. Дарроу удивило, что сыновнее почтение Фрейзера Лита, пересилив его эстетические мучения, заставило примириться с сим анахронизмом посреди присущего Живру изящества восемнадцатого века; но, коротко поразмыслив, Дарроу решил, что для покойного владельца Живра подобное, видимо, было вполне в традициях этого места.

Появление мадам де Шантель из внутренних покоев прервало неуместные раздумья Дарроу. Она уже нарядилась для вечера, и, кроме слегка покрасневших век, ничто в ее тщательно ухоженной внешности не намекало на возбужденность; но Дарроу заметил, что она сжимает кружевной платочек большим и указательным пальцами, тем самым признавая серьезность события.

Она с места в карьер заговорила о сути случившейся беды, призывая Дарроу во имя всех Эверардов вмешаться вместе с ней, чтобы спасти ее любимца. Она, мол, убеждена, что не напрасно обращается к тому, чья личность, тон, следование традициям столь блестяще показали его приверженность принципам, которые она призывает его защитить. Ее собственное признание Дарроу, доверие, которое она сразу оказала ему, должно убедить его, что она инстинктивно почувствовала общность их взглядов на эти фундаментальные вопросы. Более того, она увидела в нем единственного человека, которого, безболезненно для ее материнской любви, может приветствовать как преемника ее сына; и, может, сейчас она взывала к Дарроу, как к отцу Оуэна, помочь ей спасти злосчастного мальчика.

— Не подумайте, пожалуйста, что я хоть в малейшей степени упрекаю Анну или выказываю недостаточную симпатию к ней, считая, что она частично несет ответственность за случившееся. Анна — «современна», так, кажется, это называется, когда читают чудовищные книги и восхищаются отвратительными картинами. Более того, — продолжала мадам де Шантель, доверительно подавшись вперед, — я сама всегда жила в более или менее подобной атмосфере: мой сын, знаете ли, был такой революционер. Только он, конечно, не применял на практике свои идеи — это было чисто интеллектуальное увлечение. Этого дорогая Анна никогда не могла понять. И боюсь, внесла ту же путаницу в сознание Оуэна — поспособствовала смешению того, о чем читаешь, и того, что делаешь… Вы, разумеется, знаете, что она поддерживает его в сей ужасной истории?

Наконец, после долгого предисловия, она перешла к тому, чем именно может помочь Дарроу.

— Мой внук, мистер Дарроу, говорит, что я нелогична и немилосердна, поскольку мои чувства к мисс Вайнер изменились после того, как я услышала эту новость. Что ж! Вы знаете ее, по-моему, несколько лет. Анна говорит, вы встречали ее, когда она была компаньонкой этой ужасно вульгарной миссис Мюррет. И я прошу вас, как друга, как одного из нас, сказать, считаете ли вы, что девушка, которой пришлось мыкаться по свету в такого рода амплуа и прислуживать всяким людям, достойна быть женой Оуэна. Я ничего не имею против нее! Девушка мне нравилась, мистер Дарроу… Но что делать с этим? Я не хочу, чтобы она выходила за моего внука. Если бы я искала жену для Оуэна, то не обращалась бы для этого к Фарлоу. Вот что Анна не может понять, и вы должны помочь мне объяснить ей это.

На ее призыв Дарроу мог возразить лишь повторным уверением в том, что не вправе вмешиваться. Он попытался втолковать мадам де Шантель, что само место, которое он надеется занять в этом доме, делает его вмешательство рискованным. Привел обычные в таких случаях доводы и выразил ожидавшееся сочувствие; но тревога заставила мадам де Шантель забыть о своей привычной неопределенности, и, хотя у нее было не много возможностей добиться желаемого, она цеплялась за него, как испуганное животное когтями.

— В таком случае, — заключила она в ответ на его очередное уверение, что он не видит способа помочь ей, — вы можете, если не желаете говорить другим, высказать по крайней мере мне честно и откровенно — и совершенно конфиденциально — ваше личное мнение о мисс Вайнер, коли уж вы знаете ее намного дольше нас.

Он возразил, что если и дольше, то намного хуже их и что он уже убедил Анну в неспособности высказать свое мнение на этот счет.

Мадам де Шантель испустила глубокий вздох понимания:

— Вашего мнения о миссис Мюррет достаточно! Не думаю, что вы решились бы скрывать такое? И бог знает, с какими еще отвратительными людьми она общалась. Единственные друзья, которых она может назвать, — это Хоуки… Не пытайтесь меня убеждать, мистер Дарроу. Чувства говорят больше фактов. И мне известно, что она собиралась учиться на артистку… — Мадам де Шантель поднесла уголок кружевного платочка к глазам. — Я старомодна — как моя мебель, — пробормотала она. — Я думала, что могу рассчитывать на вас, мистер Дарроу…

Когда Дарроу вернулся тем вечером в свою комнату, у него мелькнула ироническая мысль, что всякий раз, переступая порог, он приходит с множеством новых сложностей, нарушающих ее безмятежное уединение. Со дня своего приезда — всего сорок восемь часов назад, — когда он распахнул окно в ночь и надежд у него было как звезд в ночном небе, каждый вечер приносил новую проблему и обновленную тревогу. Но до сих пор на душе у него еще не бывало так мучительно, как сейчас, когда он столкнулся с дополнительными сомнениями.

Софи Вайнер не спустилась к обеду, так что ему не удалось ни увидеть ее в новом статусе, ни понять истинную природу уз, связывающих ее и Оуэна Лита. Одно, впрочем, было ясно: каковы бы ни были ее подлинные чувства и чем бы она ни рисковала, но, если она решила выйти замуж за Оуэна, таланта и упорства у нее было более чем достаточно, чтобы одержать верх над бедной мадам де Шантель со всеми ее хитростями.

Дарроу был, в сущности, единственным, кто, вероятно, мог бы заставить ее отказаться от своего намерения: мадам де Шантель случайно нашла вернейший способ спасти Оуэна — если помешать ему жениться означало бы спасти его! Дарроу не претендовал ни на какое окончательное мнение по сему предмету; лишь одно отчетливое и твердое чувство жило в нем: насколько возможно, не позволить осуществиться этой женитьбе.

Он не знал, как предотвратить ее: измученному воображению каждый способ казался запретным. На немыслимое мгновение он склонился к тому, чтобы последовать предложению мадам де Шантель и убедить Анну отказаться от поддержки Оуэна. Если его сдержанность, его старание обойти эту тему не ускользнули от Анны, она несомненно объяснит это тем, что ему известно нечто большее о Софи Вайнер, что он думает о девушке хуже, чем готов признаться; и он воспользуется этим, чтобы постепенно побудить ее отказаться от своего замысла. Но как это сделать и ничем не выдать своей неискренности? Если бы ему было нечего скрывать, легко можно было бы сказать: «Одно дело не знать о девушке ничего предосудительного, и другое — прикидываться, что я считаю ее хорошей партией для Оуэна». Но можно ли было сделать такой намек и не выдать себя? Не вопросов Анны он страшился и своих ответов на них, но того, что могло открыться в паузах. Сейчас он понял: с самого приезда Софи Вайнер в Живр он улавливал в Анне потаенное ощущение чего-то невыраженного и, может, невыразимого, существующего между девушкой и ним… Заснув наконец, он с фатализмом приготовился встретить то непредвиденное, что несет грядущий день.

Первой непредвиденностью явилась случайная встреча с миссис Лит, когда он только спустился. Та уже успела надеть шляпку и ботиночки, чтобы бежать к сторожке в парке, где что-то случилось с одним из детей сторожа. В облегающей темной одежде она выглядела стройней и тоньше обычного, а лицо неярко сияло, как всегда, когда требовалось ее деятельное участие, — сияло пылом воительницы, отчего ее маленькая головка с твердым подбородком и гладкой прической напоминала амазонку на скульптурном фризе.