Рихард Штраус. Последний романтик

Даже допуская, что музыкальное чутье изменило Бюлову и он оказался глух к новым произведениям Штрауса и неудачно исполнил «Дон Жуана» (что сомнительно), выпад Штрауса, мягко говоря, был капризом. При всем своем чувстве юмора, Штраус порой его утрачивал, при всей скромности мог быть заносчив. Эти противоречия в его характере проявились рано и не раз заявляли о себе в дальнейшем. Открытого разрыва между Штраусом и Бюловом не произошло, но на связующих их нитях дружбы появился узелок, который так и не удалось развязать. Прошло почти два года, прежде чем Штраус извинился. Бюлов объявил, что намерен исполнить «Макбета». Штраус написал ему, что в восторге от такой приятной новости. Он боялся, что «из-за своих изменившихся взглядов на искусство» Бюлов «больше не испытывает к нему прежних дружеских чувств». [99] Штраус заверял Бюлова, что, невзирая на интриги вокруг них, «ничто, ничто на свете не погасит и даже не уменьшит моей безграничной любви, восхищения и глубокой благодарности к вам». [100]

99

Письмо Бюлову от 30 января 1892 года.

100

Там же.

Прекрасные слова и, несомненно, искренние. И тем не менее в письме отцу Штраус называет Бюлова «законченным реакционером», который одно время был прогрессивным, но не по внутреннему убеждению, а оттого, что его увлекли на этот путь «такие могучие личности, как Вагнер и Лист, а также возможность сражаться». [101]

Пути этих людей разошлись. Время от времени Штраус еще писал Бюлову, по-прежнему выражая свое уважение и признательность. Специально приезжал послушать, как Бюлов дирижирует Девятой симфонией. А перед самой смертью Бюлова навестил его в Гамбурге (в январе 1894 года). Единственное новое сочинение Штрауса, с которым Бюлов успел познакомиться, была симфоническая поэма «Смерть и просветление». Меньше чем за год до смерти Бюлов писал Шпицвегу: «О Боже, дай мне возможность снова активно интересоваться его успехами, самой оригинальной и яркой личностью после него (Брамса. — Дж. М. )!.. Да сохранит Господь его физическое здоровье, тогда и душа его будет цела». [102]

101

Письмо отцу от 23 февраля 1891 года.

102

Письмо Шпицвегу из Гамбурга от 2 апреля 1893 года, приведенное в книге Макса Штейницера «Рихард Штраус».

Бюлов писал это письмо, уже будучи больным, только не знал, насколько тяжело он болен. По совету Мари, Штрауса и других друзей, надеясь поправить здоровье солнцем, он отправился в Египет. Последний раз Штраус виделся с ним на вокзале в Берлине, и очень кратко. Бюлов прибыл в Каир полумертвым. И там, 12 февраля 1894 года, вдали от родного дома, этот добровольный изгнанник ушел из жизни.

Но у Штрауса навсегда осталось многое из того, чему научил его Бюлов. В том числе и страсть к исполнению музыки.

Расписание выступлений Штрауса в Веймаре могло бы свалить с ног обычного смертного, даже молодого. Но дирижеры, похоже, обладают странной особенностью: расцветают на тяжелой работе и чахнут от безделья. Всем известна рекордная продолжительность жизни среди дирижеров. (Возможно, физические упражнения благотворно влияют на здоровье.) Страсть к скрупулезным репетициям Штраус унаследовал от Бюлова, как и жесткие требования к музыкантам и певцам в стремлении добиться от них максимума отдачи, а также бескорыстную и корыстную преданность музыке.

Успехи Штрауса в Веймаре были потрясающими. Энтузиазм победил все материальные трудности. Мари Гутхейль-Шодер, бывшая в то время молодой певицей Веймарской оперы (позже она стала одной из лучших исполнительниц героинь опер Штрауса и самым выдающимся Октавианом), вспоминала, что он превратил город в «центр музыкальной жизни Германии». [103] И добился всего этого скудными средствами, имея в своем распоряжении не слишком талантливых певцов и небольшой, хотя и отважный оркестр. Несколько позже (в 1892 году), когда он вошел в ритм работы, Штраус описал родителям «несколько своих деловых дней». Вечер вторника — «Тристан»; 11.30 вечера — отъезд в Лейпциг. Среда с 10 до 2.30 — первая репетиция концерта Листа. Вечером — возвращение в Веймар. Четверг — «Лоэнгрин» в Эйзенахе. В час ночи — возвращение в Лейпциг. Пятница — репетиции с 10 до часа дня и с 3 до 6. Суббота — генеральная репетиция, вечером — концерт. Программа: Лист. «Идеалы», Шуберт-Лист. «Альбом путешественника» (с Зилотти в партии фортепиано), «Мазепа», «Смерть и просветление». Штраус писал: «Я немного устал, но весел и в хорошем настроении. Мне нравятся такие сражения…». [104]

103

Гутхейль-Шодер М. Пережитое и достигнутое.

104

Письмо из Лейпцига от 12 марта 1892 года.

Однако то ли от переутомления, то ли еще от чего в мае 1890 года Штраус серьезно заболел — простуда переросла в пневмонию. В какой-то момент состояние его стало угрожающим. Штраус говорил другу, что с мыслью о смерти он мог бы примириться, только прежде ему хотелось бы продирижировать «Тристаном». Во время болезни он мысленно повторял длинные отрывки, а как только стал выздоравливать, принялся изучать партитуру «Тристана», ломая голову, как поставить оперу в театре, где нет оркестровой ямы. Летом Штраус уехал в Байрёйт, где Паулина пела партию Елизаветы, а Козима заботилась о нем, не разрешая ему перенапрягаться. Штраус жаловался, что она запрещает ему дирижировать, так как врачи сказали ей, что ему нужно беречь силы, и Козима обращалась с ним как с маленьким ребенком.

В Веймаре, куда он вернулся к началу сезона, Штраус настоял на том, что он здоров, хотя это было не так, и принялся за репетиции «Тристана». Для оркестра это было тяжелым испытанием, и, хотя репетиции начались в октябре, премьера состоялась только 17 января следующего, 1892, года. Отец Штрауса вновь поспешил с советами: «Тристан» потребует от тебя тяжелой работы и напряжения. Я буду рад, когда все закончится. Не устраивай продолжительных репетиций. Не надо утомлять людей, иначе у них наступит апатия, а это отрицательно скажется на спектакле… Я знаю это по собственному опыту… Помни, что твой оркестр небольшой и оркестрантам приходится трудиться на пределе сил. А среди них немало пожилых людей, которым трудно переносить такие нагрузки. Будь благоразумен, дорогой Рихард». [105] Каковы бы ни были недостатки еще не отшлифованной постановки, Штраус остался ею доволен. Он говорил Козиме, что день премьеры был для него самым прекрасным днем в его жизни. Духовную близость с этим произведением, безграничное восхищение им Штраус сохранил до конца своей жизни. Спектакль в Веймаре был лишь первым среди бесчисленных спектаклей, которыми он дирижировал. Много лет спустя, в 1933 году, когда дирижер Фриц Буш написал Штраусу: «Только представьте себе! Кассовые сборы от «Тристана» начинают падать», — Штраус ответил: «Даже если только один-единственный человек купит билет на «Тристана», спектакль обязан состояться. Потому что этим человеком будет последний оставшийся в живых немец». [106] Два года спустя в переписке с Йозефом Грегором, который прислал Штраусу свою книгу «История мирового театра», Штраус писал, что Грегор не сумел оценить значимости «Тристана». Для него же это произведение означает прощание с Шиллером и Гете, высочайший итог двухтысячелетнего развития театра. В старости Штраус некоторое время жил в Швейцарии, покинув измученную войной Германию, и всегда носил с собой партитуру «Тристана» как своего рода талисман. [107]

105

Письмо от 7 января 1892 года.

106

Цит. по кн.: Краузе Э. Рихард Штраус.

107

Этот факт мне сообщил Виктор Рейншаген, цюрихский дирижер, который был хорошо знаком со Штраусом во время его пребывания в Швейцарии.

В июне того года, когда был поставлен «Тристан», Штраус заболел снова… На этот раз у него обнаружили плеврит и острый бронхит. Возможно, он не вылечился от предыдущей болезни, возможно, сказалась напряженная работа. Он побледнел, сильно исхудал и кашлял. Врачи снова опасались за его жизнь. В те времена рекомендовали только одно средство против респираторных заболеваний — уехать в теплые края. И снова на помощь пришел дядя Георг, сделав щедрый подарок в 5000 марок. Штраус уехал в Грецию, а потом — в Египет. Он провел вдали от родины восемь месяцев. Сохранился дневник, который вел все это время Штраус. Греция произвела на него такое же сильное впечатление, какое она производит на всех, кто умеет видеть и мыслить исторически: она оживила в нем чувство прекрасного. Он, так сказать, как бы лично познакомился с Зевсом и Афродитой. Генри Миллер в своей книге «Греция» писал, что влюбиться в Грецию чрезвычайно просто. «Это все равно что влюбиться в собственное отражение». Картины античной Греции найдут позже выражение в творчестве Штрауса, хотя и искаженные бледным слепком мира Фрейда. А пока Штраус восхищался, наслаждался, поражался и совершал путешествия то в голубые горы, то к голубому морю, бродил по Акрополю и музеям, общался с людьми. Короче говоря, шел по хорошо проторенной дороге всех посещающих эту страну. Но, в отличие от обычного путешественника, он как художник смотрел на все глазами своего искусства. «Талант поглощает человека, — говорил Эмерсон, — а человек, в свою очередь, поглощает все, что питает его талант». В Олимпии, любуясь Гермесом Праксителя, Штраус думал о Байрёйте! Он сравнивал Грецию, дарующую ощущение красоты, — ощущение, рожденное такими малознаменательными событиями, как состязания в беге и борьбе, — с красотой, созданной одним человеком, Вагнером, «возвысившимся над своим народом». «Здесь — великий народ, там — великий гений».

Из Греции Штраус отправился в Египет, потом — на Сицилию, и снова — в Италию. Там он навестил дочь Бюлова Бландину и ее мужа, пожил во Флоренции — больше, чем в предыдущий раз, — и, наконец, вернулся домой, отдохнувший умом и сердцем, совершенно здоровый. В чемодане у него лежала почти законченная первая опера.

Остаток лета перед началом сезона в Веймаре он провел с Паулиной. 23 декабря 1893 года Штраус дирижировал премьерой оперы Гумпердинка «Генсел и Гретель», сразу оценив ее достоинства. Паулина исполняла партию Гретель с «безудержным весельем». Это был прелестный рождественский подарок веймарской публике.

Той же зимой в концертах, по крайней мере в Германии, широко исполнялась вторая знаменитая симфоническая поэма Штрауса — «Смерть и просветление». Она пользовалась успехом и за пределами Германии: Нью-Йоркский филармонический оркестр исполнил ее 9 января 1892 года под руководством Антона Сейдлья, а в Эйзенахе 21 июня 1890 года Штраус сам дирижировал премьерой на фестивале современной музыки. И снова с большим успехом.

И действительно, «Смерть и просветление» многие годы оставалась самой популярной симфонической поэмой Штрауса. В отличие от «Дон Жуана», в ее основу положена история, сочиненная самим композитором. Штраус считал необходимым предварить поэму словами для лучшего ее понимания. Он попросил Риттера изложить этот текст в стихотворной форме. Риттер сделал это дважды. Не удовлетворенный первой версией, он переработал ее, и вторая версия была помещена перед партитурой, когда поэма была опубликована. Обе версии — весьма невыразительные стихи, поскольку Риттер был таким же посредственным поэтом, как и композитором.

Несмотря на мистическую концовку поэмы, которую можно лишь вообразить, а не описать, а также на то, что поэма повествует о путешествии в неизвестную страну, «Смерть и просветление» необычайно экспрессивна в трактовке смерти, особенно в той части, где речь идет о страданиях больного человека. Разве не удивительно, что физически здоровый человек, с положительным восприятием жизни, в свои двадцать пять лет (именно в этом возрасте, как видно из письма Доре, он начал сочинять поэму) задумался о смерти, болезни и тлене? И еще более удивительно — что он сумел выразить эти мысли столь убедительным образом. Менее всего такого можно было ожидать от уравновешенного Штрауса. В одной сентиментальной биографии идея возникновения «Смерти и просветления» приписывается серьезной болезни, которая постигла композитора. Но при всей заманчивости подобной версии это все-таки не так, поскольку Штраус заболел полтора года спустя после окончания поэмы, а в то время, когда сочинял ее, был в прекрасной форме. Нет, видимо, даже при самых счастливых обстоятельствах художник способен предаваться самым мрачным размышлениям, и наоборот.