Рикша-призрак

Но эта же неделя принесла и большую радость Пончу.

Он повторял до полного изнеможения фразу: «Кошка лежала на ковре, а крыса вошла в комнату», пока, наконец, не прочёл её совершенно правильно.

— Теперь я умею читать, — сказал Понч, — и больше не буду читать никогда ничего на свете.

Он положил азбуку в буфет, где лежали его учебные книжки, и случайно наткнулся на довольно увесистый том без обложки, с надписью «Sharpe's Magazine». На первой же странице книги он увидал страшную картинку, изображающую дракона, со стихами внизу. Дракон ежедневно таскал по овце из немецкой деревни, пока не пришёл человек с мечом и не разрубил его пополам. Богу одному известно, что такое меч, но здесь был дракон, имевший, конечно, большие преимущества перед надоевшей кошкой.

— Это интересно, — сказал Понч, — и теперь я хочу знать все на свете. — Он читал книжку, пока не стемнело, понимая едва десятую долю прочитанного и мучимый наплывом целого ряда новых слов, тайну значения которых ему необходимо было разгадать.

— Что такое «меч»? Что такое «крошечный ягнёнок»? Что такое «зеленые паст-би-ща»? — С пылающими щеками забрасывал он этими вопросами тётю Розу, укладывавшую его в постель.

— Читай свои молитвы и спи, — ответила ему на все тётя Роза. И в дальнейшем он находил в тёте Розе так же мало опоры в том новом мире, который открыло перед ним искусство чтения.

«Тётя Роза знает только о Боге и тому подобных вещах, — решил Понч. — Дядя Гарри расскажет мне».

Ближайшая прогулка обнаружила такую же беспомощность и со стороны самого дяди Гарри. Он только дал Пончу полную свободу рассказывать и даже сел вместе с ним на скамью, чтобы дослушать рассказ о драконе. Последующие прогулки приносили дяде Гарри все новые и новые рассказы из разных старых книг, отрытых Пончем в том же буфете. Там же прочёл он поэмы Теннисона и восхитительные, чудесные приключения Гулливера.

Как только Понч сумел связать между собой несколько крючков и палочек, он послал собственноручное письмо в Бомбей с требованием прислать ему, как можно скорее, «все книжки, какие есть на свете». Такого скромного желания папа не смог исполнить, но прислал ему сказки Гримма и Андерсена. Этого было достаточно. Если бы Понч был предоставлен сам себе, он всецело погрузился бы в свой, отдельный от всех мир, куда не проникли бы ни тётя Роза с её Богом, ни Гарри с его приставаниями, ни Юди с её просьбами поиграть с ней.

— Не мешай мне, я читаю, — урезонивал сестру Понч. — Иди играй в кухне. Тётя Роза пускает тебя туда.

У Юди прорезывались коренные зубы, и потому она была очень раздражительна. Она звала тётю Розу, которая набрасывалась с упрёками на Понча.

— Я читаю, — пытался возражать мальчик, — мне нужно читать книгу.

— Это ты только все напоказ делаешь, — говорила тётя Роза. — Играй с Юди и не смей раскрывать книжку целую неделю.

Такая вынужденная игра Понча не могла доставить удовольствия Юди. Была одна маленькая подробность в этом запрещении, которой он не мог объяснить себе, хотя и пытался.

«Мне нравится это, — говорил он себе, — она знает и мешает мне нарочно».

— Не плачь, Ю, ты не виновата. Пожалуйста, не плачь, она подумает, что я обидел тебя.

Юди добросовестно вытирала глаза, и оба играли в своей детской в нижнем этаже, в полуподвале, куда обыкновенно отсылала их тётя Роза после обеда, когда сама ложилась спать. Она пила вино, т. е. что-то из бутылки в погребце, для желудка. Но если она не спала, то приходила в детскую, чтобы убедиться, что дети тут и заняты игрой. Теперь кирпичики, деревянные обручи, кегли и фарфоровая посуда потеряли своё прежнее значение в сравнении с волшебной страной, куда попадали оба, как только открывалась книга или как только начинал Понч рассказывать или читать из неё Юди. В этой стране чудес и пребывали они, пока не приходила тётя Роза и не наказывала их за то, что считала нарушением закона. Она уводила Юди и оставляла Понча играть одного, прибавляя, что она «будет знать все, что он делает».

В этом заявлении было немного утешительного, так как он должен был, во всяком случае, производить шум, соответствующий игре. Проявив немало изобретательности, он приспособился, наконец, соединять игру с чтением. Сделав из кирпичиков стол о трех ногах, он держал груду кирпичиков под рукой для четвёртой ноги и читал в это время сказки. Но в один несчастный день тётя Роза поймала его на этом и уличила во лжи.

Дело было после обеда, когда она бывала большей частью в дурном расположении духа.

— Если ты настолько вырос, чтобы обманывать, — сказала она, — то, значит, можешь выдержать и побои.

— Но… ведь бьют животных, а я не животное, — пробовал возразить Понч.

Он вспомнил палку, которой били Гарри, и побледнел. А у тёти Розы была уже припасена лёгкая трость в руке за спиной, и она начала хлестать его по спине и по плечам. Это было для него откровением. Затем его заперли в комнате и оставили в одиночестве для раскаяния и выработки нового евангелия жизни.

Тётя Роза может бить его, как захочет. Это было несправедливо и жестоко, не может быть, чтобы папа и мама позволили ей это делать. Хотя тётя Роза как будто намекала на секретные распоряжения, полученные ею. Если это так, то он, конечно, вполне в её власти. Надлежало быть осторожным в будущем, чтобы умилостивить тётю Розу. Хотя опять-таки это очень нелегко, потому что даже в тех случаях, когда он не был ни в чем виноват, его обвиняли, что он «выставляется напоказ». Так выставлялся он перед гостями, которых осаждал разными вопросами о драконе, мече, волшебной колеснице и тому подобных предметах, представляющих для него высший интерес в настоящей жизни. Очевидно, от тёти Розы никак не убережёшься.

На этом пункте размышлений в комнату вошёл Гарри, остановился в отдалении и смотрел с отвращением на Понча, скорчившегося в углу.

— Ты лгун, маленький лгун, — сказал Гарри, выговаривая эти слова с видимым удовольствием. — И ты должен пить чай здесь, потому что мы не хотим разговаривать с тобой. И с Юди ты не будешь разговаривать, пока мама не позволит тебе. Ты испортишь её. Ты можешь разговаривать только с прислугой. Это мама сказала.

Повергнув Понча в новый прилив отчаяния, Гарри отправился наверх с известием, что Понч все ещё упрямится.

Дядя Гарри сидел, нахмурившись, в столовой.

— Черт побери, Роза, — сказал он наконец, — разве ты не можешь оставить ребёнка в покое? Я ничего худого за ним не замечаю.

— Он подлизывается к тебе, Генри, — сказала тётя Роза, — но я опасаюсь, очень опасаюсь, что он в семье, как Чёрная овца в стаде.

Гарри слышал это определение и запомнил его. Юди заплакала, пока ей не приказали перестать, говоря, что её брат не стоит слез. Вечер закончился возвращением Понча в верхние апартаменты, причём он сидел в отдалении от всех, и весь ужас адских мучений был разоблачён перед ним стараниями тёти Розы.

Самые большие огорчения, однако, доставляли Пончу круглые глаза Юди, смотревшие на него с выражением несомненного упрёка. И он ушёл спать, погруженный в глубочайшие пропасти скорби и унижения. Он спал в одной комнате с Гарри, а потому знал, что мучения его не кончатся и здесь. Часа полтора ещё донимал его этот юный господин, вдохновлённый назиданиями матери, приставая с вопросами, зачем он солгал и как он мог решиться на такой ужасный грех.

С этого дня началось падение Понча, или отныне Чёрной овцы.