Рилла из Инглсайда

И Джимс уехал… вместе с фарфоровой супницей, но не в ней. А потом пришли новости о перемирии, и тут уж весь Глен св. Марии сошел с ума. В тот вечер в деревне развели большой костер и сожгли изображение кайзера. Мальчишки из рыбацкой деревни подожгли сухую траву сразу на всех дюнах, так что заполыхавшее великолепное пламя протянулось вдоль берега на семь миль. А в Инглсайде Рилла со смехом вбежала в свою комнату.

— А теперь я собираюсь сделать нечто в высшей степени неженственное и непростительное, — сказала она, вытаскивая из картонки свою зеленую бархатную шляпу. — Я буду гонять по комнате эту шляпу, пока она не превратится в нечто бесформенное и бесполезное; и я никогда, сколько буду жива, не надену больше ничего этого оттенка зеленого.

— Ты мужественно сдержала свое обещание, — засмеялась мисс Оливер.

— Это было не мужество… это было простое упрямство… я, пожалуй, даже стыжусь его, — сказала Рилла, радостно поддавая ногой шляпу. — Я хотела показать маме, что она неправа. А это очень нехорошее желание! Но я все же показалаей. И самой себе я кое-что показала! Ох, мисс Оливер, в этот момент я снова чувствую себя совсем юной… юной и легкомысленной и глупой. Неужели я говорила, что ноябрь — противный месяц? Да это самый прекрасный месяц во всем году. Послушайте, как звенят бубенчики в Долине Радуг! Я никогда не слышала их звон так отчетливо. Они возвещают мир… и новое счастье… и все дорогое, милое, разумное, домашнее, что мы снова обрели, мисс Оливер. Впрочем, меняв эту минуту разумной не назовешь… да я и не притворяюсь разумной. Весь мир сегодня ненадолго сошел с ума. Скоро мы успокоимся… и будем «держать слово»… и начнем строить наш новый мир. Но один сегодняшний день давайте отдадим безумному веселью.

В гостиную с залитой солнцем веранды вошла Сюзан. На лице ее было выражение крайнего удовлетворения.

— Мистера Хайда больше нет, — объявила она.

— Его нет! Вы хотите сказать, Сюзан, что он умер?

— Нет, миссис докторша, дорогая, это животное не умерло. Но больше вы его никогда не увидите. Я в этом уверена.

— Не говорите загадками, Сюзан. Что с ним стряслось?

— Он, миссис докторша, дорогая, сидел сегодня после обеда на заднем крыльце. Это было сразу после того, как пришло известие о том, что перемирие подписано, и выглядел он самым отъявленным Хайдом. Уверяю вас, вид у него был совершенно устрашающий. Вдруг, миссис докторша, дорогая, из-за угла дома появился Брюс Мередит на своих ходулях. Он в последнее время учится ходить на них и пришел, чтобы показать мне, как хорошо у него получается. Мистер Хайд бросил на него взгляд и одним прыжком перенесся через забор нашего двора. Затем он, прижав уши, помчался громадными скачками через кленовую рощу. В жизни не видела такого перепуганного животного, миссис докторша, дорогая. Он так и не вернулся.

— О, наверняка, он вернется, Сюзан, и, надеюсь, будет более смирным после того, как натерпелся такого страха.

— Посмотрим, миссис докторша, дорогая… посмотрим. Вспомните, перемирие подписано. А этонапоминает мне о том, что Луну с Бакенбардами вчера вечером хватил паралич. Я не утверждаю, что это наказание Божье для него, поскольку мне неведомы тайные намерения Всевышнего, но каждый волен иметь свое собственное мнение на этот счет. Ни о Луне с Бакенбардами, ни о Мистере Хайде больше не услышат в Глене св. Марии, миссис докторша, дорогая, и в этом вы можете быть уверены.

О Мистере Хайде, действительно, больше ничего не было слышно. Поскольку трудно было представить, будто он не возвращается домой, так как не может оправиться от испуга, обитатели Инглсайда решили, что его постигло какое-то несчастье — или он случайно был застрелен, или чем-то отравился… Рилла горевала о нем, так как очень любила своего величественного золотистого кота, который казался ей привлекательным и в своем хайдовском расположении духа, и в те часы, когда оставался кротким Доктором Джекиллом.

— А теперь, миссис докторша, дорогая, — сказала Сюзан, — так как осенняя генеральная уборка дома позади и урожай с нашего огорода благополучно собран и лежит в подвале, я собираюсь устроить себе медовый месяц, чтобы отметить окончание войны.

— Медовый месяц, Сюзан?

— Да, миссис докторша, дорогая, медовый месяц, — твердо ответила Сюзан. — Я уже никогда не обзаведусь мужем, но я не собираюсь остаться без всего остального, и медовый месяц у меня будет. Я съезжу в Шарлоттаун — навещу моего брата и его семью. Его жена прохворала всю эту осень, хотя никто не знает, собирается она умереть или нет. Она никогда никого до самого последнего момента не предупреждает о том, что собирается сделать. Именно поэтому ее никогда не любили у нас в семье. Но, на всякий случай, мне лучше ее навестить. Я уже двадцать лет не останавливалась в городе больше чем на один день, да и в кино я, пожалуй, не прочь сходить и посмотреть один из этих фильмов, о которых так много говорят… чтобы не совсем отстать от жизни. Но вы можете не опасаться, миссис докторша, дорогая, что меня они слишком увлекут. Я намерена уехать на две недели, если вы сможете обойтись без меня так долго.

— Вы, несомненно, заслуживаете хорошего отпуска, Сюзан. Лучше отдохните целый месяц… столько положено длиться медовому месяцу.

— Нет, миссис докторша, дорогая, двух недель мне хватит. К тому же я должна быть дома по меньшей мере за три недели до Рождества, чтобы как следует к нему подготовиться. В этом году у нас будет Рождество, настоящее Рождество, миссис докторша, дорогая. Вы не думаете, что у наших мальчиков есть шанс вернуться домой к тому времени?

— Нет, не думаю, Сюзан. И Джем, и Ширли пишут, что не рассчитывают вернуться до весны… а Ширли, возможно, вернется только в середине лета. Но Карл Мередит будет дома, и Нэн, и Ди; и мы непременно снова устроим великолепный праздник. Мы поставим стулья для всех, Сюзан, как вы сделали это в наше первое военное Рождество… да, для всех… и для моего дорогого мальчика, чьему стулу суждено впредь всегда пустовать… мы его тоже поставим, как для всех остальных.

— Вряд ли я когда-нибудь забыла бы накрыть место для него, миссис докторша, дорогая, — сказала Сюзан, вытирая слезы, и отправилась упаковывать вещи для своего предстоящего «медового месяца».

Глава 35 «Рилла-моя-Рилла!»

Карл Мередит и Миллер Дуглас вернулись домой перед самым Рождеством, и весь Глен св. Марии встречал их на станции. Играл оркестр, приглашенный из Лоубриджа. Миллер был оживленным и улыбающимся, несмотря на свою деревянную ногу. Он превратился в широкоплечего, внушительного мужчину, и медаль «За безупречную службу» на его груди позволила мисс Корнелии до такой степени примириться с недостатками его родословной, что она тактично признала его помолвку с Мэри. Последняя немного поважничала — особенно после того, как Картер Флэгг взял Миллера в свой магазин и сделал приказчиком.

— Конечно, о фермерской работе для нас теперь не может быть речи, — говорила она Рилле, — но Миллер думает, что ему понравится торговать, когда он снова привыкнет к мирной жизни, да и Картер Флэгг будет более приятным хозяином, чем старая Китти. Мы сыграем свадьбу осенью и поселимся в старом доме Мидов. Я всегда считала, что этот дом, с эркерами и мансардой, самый красивый в Глене, но и мечтать не смела, что когда-нибудь буду в нем жить. Разумеется, пока мы его лишь снимаем, но, если дела пойдут так, как мы рассчитываем, и Картер Флэгг сделает Миллера своим компаньоном, когда-нибудь этот дом станет нашим собственным. Ну и ну, я, похоже, малость преуспела в жизни, а? Особенно если учесть мое происхождение. Я никогда и не надеялась стать женой приказчика. Но Миллер парень по-настоящему честолюбивый, и жену получит такую, которая во всем будет его поддерживать. Он говорит, что не видел ни одной француженки, на которую стоило бы взглянуть второй раз, и все то время, что провел вдали от дома, был всем сердцем верен мне.

Джерри Мередит и Джо Милгрейв вернулись домой в январе, и потом всю зиму юноши из Глена и его окрестностей возвращались домой по двое и по трое. Ни один из них не вернулся точно таким, каким уходил на фронт, — включая даже тех, кому повезло и удалось избежать ранений.

В один из весенних дней, когда на лужайке перед Инглсайдом снова расцвели нарциссы, а берега ручья в Долине Радуг покрылись душистыми белыми и лиловыми фиалками, маленький, неторопливый местный поезд подъехал к гленской станции. Пассажиры редко прибывали в Глен этим поездом, так что никто не встречал его, если не считать недавно вступившего в должность нового начальника станции и маленького песика, четыре с половиной года встречавшего каждый поезд, который, дымя паровозной трубой, подъезжал к станционной платформе. Тысячи поездов встретил Понедельник, но ни на одном из них не вернулся юноша, которого он ждал и высматривал среди пассажиров. Однако Понедельник по-прежнему не спускал с каждого приближающегося поезда внимательных глаз, в которых продолжала теплиться надежда. Возможно, порой его собачьему сердцу случалось дрогнуть; он старел, его донимал ревматизм; когда он, встретив очередной поезд, неторопливо возвращался в свою конуру, он никогда не бежал, а брел очень медленно, с понуро опущенной головой и уныло повисшим хвостом, который прежде так дерзко загибался на спину.