Рим и Карфаген. Мир тесен для двоих

Никто другой не исполнил свою клятву с такой силой и последовательностью. Ганнибал заставил содрогнуться весь мир, а Рим не знал более страшного врага в своей истории. Ганнибал написал несколько сочинений на греческом языке, но они безвозвратно пропали. Судить о великом пунийце приходится по произведениям его врагов и их потомков. И все же мы слышим нескрываемое восхищение Ганнибалом, исходящее, в частности, из уст Тита Ливия – неутомимого певца Рима:

«…Ганнибал был послан в Испанию. Одним своим появлением он обратил на себя взоры всего войска. Старым воинам показалось, что к ним вернулся Гамилькар, каким он был в лучшие свои годы: то же мощное слово, тот же повелительный взгляд, то же выражение, те же черты лица! Но Ганнибал вскоре достиг того, что его сходство с отцом сделалось наименее значительным из качеств, которые располагали к нему воинов.

Никогда еще душа одного и того же человека не была так равномерно приспособлена к обеим, столь разнородным, обязанностям – повелению и повиновению; и поэтому трудно было различить, кто им более дорожил – полководец или войско. Никого Гасдрубал не назначал охотнее начальником отряда, которому поручалось дело, требующее отваги и стойкости; но и воины ни под чьим начальством не были более уверены в себе и более храбры. Насколько он был смел, бросаясь в опасность, настолько же бывал осмотрителен в самой опасности.

Ганнибал (Со старинной гравюры)

Не было такого труда, от которого бы он уставал телом и падал духом. И зной, и мороз он переносил с равным терпением; ел и пил ровно столько, сколько требовала природа, а не ради удовольствия; выбирал время для бодрствования и сна, не обращая внимания на день и ночь, – покою уделял лишь те часы, которые у него оставались свободными от трудов; при том он не пользовался мягкой постелью и не требовал тишины, чтобы легче заснуть. Часто видели, как он, завернувшись в военный плащ, спит на голой земле среди караульных или часовых.

Одеждой он ничуть не отличался от ровесников; только по вооружению да по коню его можно было узнать. Как в коннице, так и в пехоте он далеко оставлял за собой прочих; первым устремлялся в бой, последним оставлял поле сражения».

Карфаген возместил потерю Сицилии, Корсики и Сардинии покорением Испании; здесь взошла звезда Ганнибала. Первые годы новый наместник Испании покорял иберийские племена и не нарушал границ, навязанных Римом. Наступила весна 219 года до н. э., и владения карфагенян вплотную приблизились к Иберу, а Ганнибал почувствовал необходимость приступить к завершению дела Гамилькара Барки и Гасдрубала.

Сагунт

…Сагунтинцы потеряли надежду на помощь римлян, и голод стал жестоко их мучить, а в то же время и Ганнибал непрерывно теснил их осадой… Таков был конец большого и могущественного города.

Аппиан Александрийский. Римская история

Поводом для следующей войны Рима с Карфагеном опять послужила территория, казалось бы, не имевшая никакого отношения к обоим государствам. Впрочем, когда оба государства пылали ненавистью друг к другу, найти повод для войны было нетрудно. Полугреческий город Сагунт, оказавшийся между двумя хищниками, стал первой жертвой в этой жесточайшей войне.

Римляне с недовольством следили, как Карфаген, оправившись от поражений, компенсировал потерю островов завоеваниями в Испании. Чтобы уменьшить аппетиты карфагенян, в 226 году до н. э. Рим навязал Гасдрубалу договор, согласно которому ни карфагеняне, ни римляне не могли переходить реку Ибер. Римлянам до этой испанской реки не было никакого дела, а вот новая провинция карфагенян вплотную приблизилась к Иберу. Ганнибал не стал долго стоять перед границей, «проведенной римской завистью», как выразился один немецкий историк. Дух великого Гамилькара нашел пристанище в сыне и теперь требовал мести римлянам за поражение в первой войне, за отнятые острова.

Весной 219 года до н. э. Ганнибал напал на Сагунт – «самый богатый из всех городов по ту сторону Ибера, расположенный на расстоянии приблизительно одной мили от моря» (Ливий). Он даже не потрудился спросить разрешения у карфагенского сената на эту рискованную авантюру. Ганнибал имел преданное обученное войско, и этого было достаточно, чтобы вести войну со всем миром.

Разноплеменные воины Ганнибала в ожидании богатой добычи приблизились к Сагунту. Дело казалось легким, ибо, по словам Ливия, карфагенян «было под оружием до полутораста тысяч». Однако эта самая добыча находилась за мощными стенами, и величайший полководец мира целых восемь месяцев с огромной армией будет терзать город, о существовании которого мы бы и не узнали, не окажись он на пути карфагенян.

«На первых порах защитники ограничились тем, что стрельбою держали врага на известном расстоянии и не давали ему соорудить никакого мало-мальски надежного окопа; но со временем стрелы стали уже сверкать не только со стен и башен – у осажденных хватило духу делать вылазки против неприятельских караулов и осадных сооружений, – рассказывает Тит Ливий. – В этих беспорядочных стычках падало обыкновенно отнюдь не меньше карфагенян, чем сагунтинцев. Когда же сам Ганнибал, неосторожно приблизившийся к стене, был тяжело ранен дротиком в бедро и упал, кругом распространилось такое смятение и такая тревога, что навесы и осадные работы едва не были брошены».

Рана была довольно серьезной, поэтому Ганнибал некоторое время не мог руководить армией: «Отказавшись пока от приступа, карфагеняне несколько дней довольствовались одной осадой города, чтобы дать ране полководца зажить».

Но вот Ганнибал снова встал на ноги, и тлеющий огонь войны вспыхнул гигантским пламенем. «Тараны ударили в стены; вскоре там и сям началось разрушение; вдруг сплошные развалины одной части укреплений обнажили город – обрушились с оглушительным треском три башни подряд и вся стена между ними. Пунийцы подумали было, что их падение решило взятие города; но вместо того обе стороны бросились через пролом вперед, в битву, с такой яростью, как будто стена до тех пор служила оплотом для обеих. Одних воодушевляла надежда, других отчаяние. Пуниец думал, что город, собственно, уже взят и что ему остается только немного поднатужиться; сагунтинцы помнили, что стен уже не стало и что их грудь – единственный оплот беспомощной и беззащитной родины, и никто из них не отступал, чтобы оставленное ими место не было занято врагом. И чем больше было ожесточение сражающихся, чем гуще их ряды, тем больше было ран: так как промежутков не было, то каждое копье попадало в человека или в его щит».

Огромный урон карфагеняне несли от метательных копий сагунтинцев. Так называемая «фаларика» представляла собой круглое сосновое древко с железным наконечником; близ наконечника дерево было четырехгранным, и это место обертывалось паклей и смазывалось смолой. «Наконечник был длиною в три фута и мог вместе со щитом пронзить и человека. Но и помимо того, фаларика была ужасным оружием даже в тех случаях, когда оставалась в щите и не касалась тела: среднюю ее часть зажигали, прежде чем метать, и загоревшийся огонь разрастался в силу самого движения; таким образом, воин был принужден бросать свой щит и встречать следующие удары открытой грудью».

С яростью раненого зверя защитники Сагунта набросились на карфагенян и заставили их покинуть вожделенный пролом в стене.

Тем временем у Ганнибала возникла новая неприятность: его известили о прибытии римского посольства. Сагунт считался римским союзником; как только Ганнибал на него напал, горожане отправили в Рим слезную просьбу о помощи. И вот, после нескольких месяцев непрерывных боев римляне отреагировали на жалобы союзника и явились под Сагунт.

В малом количестве римляне не представляли для карфагенян никакой опасности, и Ганнибал отмахнулся от них, как от назойливой мухи: «Он велит сказать послам, что для них доступ к нему среди мечей и копий стольких необузданных племен небезопасен, сам же он в столь опасном положении не считает возможным их принять». Ганнибал понимал, что римское посольство отправится в Карфаген, и потому отправил гонцов с письмами к своим сторонникам в сенате. Он призвал их подготовиться к встрече вражеского посольства так, «чтобы противники не имели возможности сделать какие бы то ни было уступки Риму».