Рим или смерть

Векки, не раздумывая, снял свою новенькую офицерскую шинель и тоже разложил ее на снегу. За ним - Биксио и Сакки.

– Теперь можно двигаться дальше, - сказал Гарибальди.

Он взял Уругвая под уздцы и повел его по шинелям за собой вверх, к вершине. Так, перекладывая шинели и осторожно ведя коней, они шли с милю. Шинели намокли, разбухли, идти становилось все труднее. Они часто останавливались и растирали коченеющие руки и щеки.

Наконец они достигли вершины горы, густо поросшей буком и кленом. Вечерело, ветер завывал все злее, рядом с тропой горный поток с грохотом низвергался в ущелье. По обе стороны потока валялись огромные валуны, источенные водой и временем. Куда ни кинешь взгляд, везде вековые деревья да громадные каменные глыбы. Казалось, этому лесу и каменной пустыне не будет конца. Но внизу, укрывшись в дубовой роще, лежало селение, оно выдавало себя белесым дымком из труб, таявшим в бездонном небе.

– Потерпите, - сказал Гарибальди товарищам, - худшее позади. Еще немного, и мы будем в тепле.

Увы, спуск оказался ничуть не легче подъема. Кони, правда, больше не скользили, зато по грудь утопали в рыхлом снегу, который наметал шквальный ветер. Снег был повсюду, под его тяжестью обвисали даже ветви могучих дубов и буков. Силы путников таяли. И вдруг сквозь просветы между деревьями стали видны каменные домики с покатыми крышами - это и была Аркуата.

– Вон там дом мэра, - сказал Векки, когда они подъехали поближе.

Он остановился и показал Гарибальди на двухэтажное строение, облицованное гранитом. Массивный дом с четырьмя окнами по фасаду стоял в центре селения. Крышу венчала изящная круглая башенка, а вход в дом преграждали ворота из кованого железа с остроконечными зубцами.

– Сразу видно, что здесь живет не простолюдин, а важный синьор, проронил Сакки, разглядывая башенку.

– Если бы еще и гостеприимный, - в тон ему ответил Гарибальди.

И они поскакали к дому.

Башенка явно была не просто архитектурным украшением, но и наблюдательным пунктом. Не успели они спешиться, как из дома вышел пожилой человек в длинном до пят темном пальто и шляпе. Он снял шляпу, обнажив голый череп, вежливо поклонился гостям и представился.

Это был дворецкий графа Ринальди. Он пригласил Гарибальди и его спутников в дом. Поймав недоуменный взгляд Сакки, тут же любезно пояснил о лошадях позаботятся слуги. По длинному коридору провел их в столовую и ушел распорядиться насчет ужина.

Гарибальди ловко оседлал стул и принялся разглядывать столовую. Низкий потолок с деревянными балками, с него свисает керосиновая лампа. Мебель простая, добротная, посредине грубый деревянный стол, громоздкие стулья, в левом углу - диван с железной гнутой спинкой, в правом старинный буфет с зеркалом.

– По мебели скорее скажешь, что это дом богатого крестьянина, чем графа, - бросил Сакки.

– Насколько я знаю, - ответил Векки, - отец графа был в молодости черузико.
– И в ответ на немой вопрос Гарибальди объяснил: - Ну, продавал пиявки и пускал больным кровь.

Прошел час, никто не появлялся.

– Странное, однако, гостеприимство, - заметил Нино Биксио.
– Могли хотя бы лампу зажечь. Уж не попали ли мы в ловушку?

– Не думаю, - отозвался Векки.
– Конечно, граф Ринальди убежденный папист, вот даже портрет Пия со стены не снял, но он человек чести. Он не запятнает свое имя убийством в собственном доме.

– Если только не последует примеру своего обожаемого Пия!
– горячо возразил Биксио.
– Тот ведь тоже начал достойно, даже амнистию даровал. Только ненадолго его хватило. Едва римляне потребовали снизить налоги да еще свободы печати захотели, как он сразу показал себя во всей красе.

– Говорят, папу напугало убийство его министра Росси, - заметил Векки.
– До того, что он заперся в Квиринале.

– Да, но приказать своей швейцарской страже стрелять в толпу! Это и от страха и от подлости!
– воскликнул Биксио.

Куда вдруг девалась обычная его сдержанность! Таким Гарибальди своего адъютанта еще не видел.

– Успокойтесь, Биксио, успокойтесь, - сказал он.
– Среди нас сторонники Пия вряд ли найдутся. Правда, когда его избрали папой, я из Южной Америки послал ему письмо. По наивности призывал даже стать вождем итальянской свободы.
– От волнения Гарибальди привстал.
– Я, черт возьми, готов был сражаться, все равно, офицером или простым солдатом, в папском войске, только бы защитить Рим от чужеземцев. Увы, ответа я так и не дождался, - с горечью заключил он.

– Зато теперь идете защищать Рим от папы и его достойного друга Фердинанда Неаполитанского, - невесело пошутил Сакки.

В этом момент дверь отворилась, вошли двое слуг в ливреях и молча поставили на стол графины с белым и красным вином. Один из них зажег керосиновую лампу. По комнате разлился неяркий желтоватый свет. Затем слуги принесли жареную говядину, салат, корзину с фруктами, хлеб.

– Сколько божьей благодати сразу! Давайте, друзья, пировать! радостно воскликнул Гарибальди.
– Выпейте вместе с нами, - обратился он к слугам.

Те в ответ лишь недоуменно взглянули на него и удалились.

– Язык они, что ли, проглотили, - проворчал Сакки.

– Как можно оставаться мрачным при виде таких яств!
– упрекнул его Векки.
– Что до меня, то я полон любви ко всем и вся на свете.

Сакки ничего не ответил. Когда они уже доедали мясо, он вдруг нарушил молчание и сказал:

– А мне сдается, граф собирается поджарить нас на вертеле, как эту говядину.

– С чего ты взял?
– возразил ему Гарибальди.
– Встретили и накормили-то нас отменно.

– Вот-вот, чтобы потом, разомлевших, тепленьких, связать и в тюрьму бросить. Неплохо придумано!

– Ты забываешь, Сакки, - нас пятеро, и у каждого по пистолету и по шпаге, - ответил Гарибальди. Он поглядел в окно - на дворе толпились люди.
– Конечно, лишняя предосторожность не помешает... Ну, так: трое будут спать, двое бодрствовать. Хоть и не думаю, что граф Ринальди способен на подлость.

– По-вашему, генерал, если знатный, значит и благородный? А между прочим, благородство-то вместе с титулом по наследству не передается, стоял на своем Сакки.
– Дон Миллан тоже граф, а только я бы этого Миллана своими руками задушил.

При упоминании о Миллане Гарибальди нахмурился. Сакки тотчас пожалел о сказанном, но было поздно. Гарибальди не забыл тех дней. В его полной смертельных опасностей жизни они были, верно, самыми страшными.

Тогда он уже третий год как воевал на стороне республики Риу Гранди против могущественной Бразильской империи. И вот весной 1837 года ему, тридцатилетнему чужаку, в знак особых заслуг доверили командовать двухмачтовой шхуной. Назвали ее "Быстрая", но потом Гарибальди переименовал ее в "Мадзини". В честь главы "Молодой Италии", своего наставника и старшего друга Джузеппе Мадзини, жившего тогда эмигрантом в Лондоне, вдали от родной Генуи.