Рис
Шрифт:
– Покуда не умер, так надо с постели вставать и лабаз открывать. Что за жизнь! Тяжелей не придумаешь.
Глава V
На исходе зимы сон У Л ун’а стал чутким и кратким. Он, только лишь сторож на улице Каменщиков начинал отбивать третью стражу [14] , подскакивал, словно в испуге, на драной, разостланной в зале подстилке, затем чтоб, набросив на голые плечи подбитую ватою куртку, бесшумно прокрасться во двор. «Время шло, обстановка менялась»: окно почивальни Чжи Юнь было ныне открыто ему. Лелея безумные страсти, У Л ун лез в окно, выбираясь обратно на пятую стражу [15]
14
Третья стража – с 11 вечера до часа ночи.
15
Пятая стража – с 3 до 5 утра.
Лунный свет, хлынув сквозь приоткрытые двери амбара, коснулся блеснувшего дробными искрами гороподобного нагромождения риса. Усевшись на пыльный мешок, оглядев пряный холм – заготовленный осенью рис и зимой не утрачивал тёплого благоуханья – У Л ун всыпал в рот горсть зерна. Разгрызая его, он по-прежнему чувствовал привкус румян и помады. Два аромата рождали в нем странное чувство. Внезапно представилось скрытое тьмою и шелком красивое тело Чжи Юнь – большое соцветье, что можно сорвать, но нельзя рассмотреть. Чжи Юнь никогда не жгла лампу, и если У Л ун говорил: «Дай зажгу, я хочу посмотреть», она больно пихала его кулаком:
– Перебьешься. Что, думаешь, цунь [16] получил, так теперь чи [17] ухватишь?
У Л ун ухмыльнулся, потряс головой и обнюхал ладони. Нос различал запах риса и дух срамной д евичьей плоти. На грязных руках эти два аромата сливались в чудесное целое.
Рис возвышался во тьме воплощеньем спокойствия и постоянства. Объятый сумятицей мыслей и чувств, У Л ун безотчетно водил пятернёю по рисовой куче, внимая шуршанью стекающих струек зерна. В углу щёлкнул капкан, придавив вороватую крысу. «Пи-и». Как же жалобно, шельма, пищит. У Л ун, свесив голову, стал погружаться в дремоту, и странное дело – он даже не думал покинуть амбар. Опираясь спиною на гору зерна, словно на исполинскую люльку, он думал, что рис посильнее любого снотворного, рис повернее, чем женская плоть. Рис всего ближе к истине.
16
Цунь – китайский вершок.
17
Чи – китайский аршин.
Укрывшись зерном, словно пряной узорной простынкой, У Л ун утопал в беспорядочном переплетении грез. Но одна из них грезилась снова и снова: селение Кленов и Ив цунь за ц унем уходит под в оду, он слышит повсюду отчаянный плач, он бредет босиком по воде, поглощающей хлопок и рис, поселян и скотину, деревья и хаты. Но вот исчезают вдали очертанья убогой деревни, и вот он летит вслед за ветром в неведомый край, где очищенный рис громоздится горой, на которой толпятся в малиновых куртках и ярко зеленых штанах разбитные дев ицы...
Под крик петуха
У Л ун вылез из рисовой кучи, оправив залитые клейкою жижей штаны. Продолженья ночных истечений будили в нем чувство тревоги. Не истощат ли они прежде срока родник его жизненных сил? Отрясая с одежды белесую пыль, У Л ун вышел во двор. У стены с ночным судном в руках в изумлении замер хозяин:– Ты что же... в хранилище спишь? Строишь чертовы козни?
– Я крысу поймал. Мне не верите, сами взгляните, – У Л ун указал на амбар. – Здоровенную крысу забил.
– Я тех крыс не боюсь, я крысёныша вроде тебя опасаюсь, – хозяин облил стену желтой мочой. – Рис, небось, у меня воровал?
– Я не вор, – У Лун сб ил пыль со спутанных грязных волос. – Чай я досыта ем. Так зачем мне зерно воровать?
– Чтоб сородичей сельских подкармливать. Сам говорил, они с голоду дохнут.
– Да как я до них доберусь? И на кой? Самому ведь непросто живется.
– Торговцам, выходит, сбываешь. Ты рис, тебе деньги. Ты ж только и думаешь, как бы побольше деньжат загрести.
– Я сказал же, не крал, – тут У Л ун помрачнел. – Я одной лишь работою сыт. Вот хозяин красильни работнику в месяц все восемь монет выдает. Вы мне пять. Да за пять и собака работать откажется. Мне бы, по-честному, стоило красть.
Хозяин, черпнув ковшом воду из бочки, наполнил нетвердой рукою горшок, запихнул туда щетку и с легкой смешинкой на тощем лице взялся драить его изнутри:
– Ты не только работою сыт. Я давно это выяснил. Подслеповат пусть немного, но слышу-то я о-го-го: легкий шорох в лабазе средь ночи учую.
– Так что ж не подн ялись с постели? Узнали б доподлинно: есть в доме вор или нет.
– Ци Юнь т оже порой что-то слышит. Так я ей сказал, это дух: мать покойница хочет проведать своих дочерей. И Ци Юнь мне поверила. Ты же У Л ун? Сам-то веруешь в призраков?
– Призраков я никогда не боялся, – уставившись на сучковатое древо, что высилось возле стены, У Л ун нервно облизывал сохлые губы. – Всё выдумки это.
– И я в них не верю, – хозяин навел на У Л ун’а сверкающий взгляд. – Только призрак какой-то к Чжи Юнь привязался. Быть может, она одержима?
– А может, она привязалась к нему? – уперев руки в боки, У Л ун отдалился на пару шагов. – Вы, чай, знаете, что ваша дочь за особа.
Дунув в горшок и поставив его у стены, старик ст ал понемногу сближаться с У Л ун’ом. В хозяйских глазах, испещренных прожилками крови, читалась и ненависть, и безысходность. Вытянув вс юв синих венах, костлявую руку, он ухватил за пол уожидавшего рукоприкладства У Л ун’а, но лишь для того, чтоб бессильно одернуть её.
– У Лун, х очешь Чжи Юнь тебе в жены отдам? – прошептал, чуть не плача, хозяин. – Отдам тебе старшую дочку...
Не веря ушам, У Л ун тупо таращился на постаревший до времени лик. Реальность зашла за пределы его ожиданий. К таким поворотам судьбы У Л ун не был готов.
– Дочь отдам, но ни зернышка риса в лабазе, – хозяин оттер рукавом источавшие слезы глаза. – Не видать тебе, сельский мужлан, родового добра семьи Фэн. Ты, я знаю, за этим сюда и приплелся.
У Л ун задрал голову. Небо уже было пепельно-синим. Слои кучевых облаков заслоняли всходившее солнце, чей свет, прорываясь сквозь их плотный строй, испещрял небосклон темно-красными струпьями ссадин. На северо-западе, как заплутавшая птица, металась белесая точка воздушного змея.
– Как будет угодно, – ответил У Л ун голоском, показавшимся странным ему саму: от избытка приложенных сил в горло впились иголки.
– Если уже пожалели, – на обращенном к владельцу лабаза лице возлежала печать безразличия, – так и скаж ите, что шутка. Не стану сердиться.