Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

Капитуляция 28 октября не является договором — это «помилование», но оно менее жестоко, чем то, чего страшились бунтовщики. Дополненное статьями ноябрьского эдикта, оно дарует сдавшимся бунтовщикам практически полную амнистию, за исключением двух последних мэров (хотя Гитон станет позднее офицером королевского флота), двух пасторов и десяти нотаблей, которые будут высланы. Торжествует католическая вера; впрочем, король во всеуслышание подтверждает, что протестанты Ла-Рошели могут свободно исповедовать свою религию; взамен упразднены все привилегии города, особенно привилегия выбора мэра и эшевенов, как это уже было в 1621 году в Сен-Жан-д’Анжели. Один пункт становится камнем преткновения между Ришелье и королем — пункт, касающийся городских фортификаций. Кардинал, сам губернатор города Бруаж, столь дорогого его сердцу, знает, что Франции не хватает хороших морских арсеналов. Ла-Рошель, как это только что подтвердила осада, является прекрасно укрепленным местом. Она могла бы стать крупным французским арсеналом запада перед лицом

англичан, испанцев или любой другой морской державы… Король хочет простить жителей, но желает, чтобы город был наказан за свое неповиновение. Очевидно, что прав кардинал, вдохновленный мыслями о глобальной стратегии. В его теперешнем поведении столько же гения, сколько было в замысле и строительстве знаменитой плотины.

29 октября кардинал совершает въезд в сдавшийся город. Зрелище воистину ужасное. «Улицы и дома, — пишет Пойти, — были в большом количестве завалены мертвыми телами, которые не удавалось ни сжечь, ни похоронить в земле». Что касается живых ларошельцев — их осталось около 6000 человек — ослабленных голодом и телесной слабостью, они напоминали «скорее скелеты, чем живых людей». 1 ноября наступает очередь въезда в город короля-победителя. Он остается там до 18 ноября, а потом триумфально возвращается 23 декабря в Париж, затем командует молниеносной кампанией в Пьемонте и, наконец, уничтожает в Лангедоке последние очаги сопротивления протестантов, которое герцог Роган, вопреки всякой надежде, поддерживает как может [85] , вплоть до заключения «милостивого мира» в Але.

85

Он даже вынужден был, несмотря на свою веру, просить помощи у католической Испании.

28 октября закончилась история осады, но не история плотины. С 6 по 8 ноября в Они свирепствует шторм, который 7 ноября разрушает, как минимум, сорок туазов плотины. Если бы Гитон продержался еще один месяц, все могло измениться. Вот так в 1628 году Ришелье воспользовался фортуной не в меньшей степени, чем своим гением.

МАЛЕРБ

Наконец явился Малерб, и первым во Франции Заставил соблюдать в стихах правильный размер. Буало

Говорят, что за час до смерти он внезапно пробудился от оцепенения, чтобы побранить свою экономку, си девшую у его постели, за слово, порочащее, по его мнению, французский язык.

Таллеман де Рео

Предвосхищая капитуляцию Ла-Рошели (28 октября 1628 г.), семидесятилетний Малерб, будучи поэтом-перфекционистом, за шесть месяцев написал «свой последний шедевр» (Морис Аллем) «Оду королю, явившемуся покарать восстание ларошельцев» (март 1628 г.). 160 стихов были полны лести и восхвалений:

Восстань, о наш король, как подобает льву, И молнией снеси последнюю главу Мятежной гидры…

Сдержанный тон официальных од и стихов не мешал восторгам старого поэта. От романтического барокко сохранились лишь отдельные описания сражений и осады. Он упоминал аргонавтов, Тритона, Мегеру, Ясона и Юпитера; называл ларошельцев «бешеными зверями» и «ядовитыми змеями»; превратил их в «чернейших чудовищ»; обещал им «справедливую кару». Людовик XIII сделал ему комплимент, сказав, «что никогда не видел столь прекрасных стихов». Что касается кардинала, тот наслаждался словами, посвященными его славе:

Позволь им помогать приумноженью дел, Которые творить Господь тебе велел. А чтобы защитить творенья рук твоих, Забота Ришелье не оставляет их. Прелат сей славный жив стремлением одним — Все земли озарить величием твоим. Лишь для того своей он жизнью дорожит, Что эта жизнь, король, тебе принадлежит.

Ришелье хвалит старика: «Я молю Господа, чтобы еще тридцать лет [Малербу было уже за семьдесят] вы могли бы одаривать нас подобными свидетельствами молодости вашего ума». Он называет стихи оды «великолепными»: «Лучшие умы обязаны вам честью признавать все, идущее от вас, совершенным».

На расстоянии в 375 лет мы не столь чувствительны к дифирамбам, как Людовик XIII и его министр; поэтические восхваления быстро стареют. Тем не менее Ге де Бальзак в прозе и Малерб в поэзии остаются провозвестниками классицизма Людовика XIV, жившими в эпоху Людовика XIII. И хотя от первого потомкам осталось только имя, второй стал примером — редким, но пленительным — «чудесного согласия слогов». Несомненно, за неимением времени, необходимого для оценки, или должной чувствительности кардинал-министр не удостоился подобных привилегий [86] .

86

Малерб

совершил в июле 1628 года путешествие в Ла-Рошель с намерением (несбывшимся) потребовать от короля правосудия для своего сына, погибшего 13 июля 1627 года от руки Пьера-Поля де Фортиа де Пиля. Сам Малерб умер в Париже 6 октября 1628 года.

РАЗРЫВ

Я всегда буду обоснованно бояться попасть под подозрение короля или королевы [матери], оскорбив какой-нибудь предмет их страсти. И, однако, в государственных делах необходимо, чтобы монархи находили правильным совершенное без их ведома, и чтобы они подчиняли чувства своим интересам.

Ришелье (13 января 1629 г.)

То, что Мишель Кармона, написавший биографию Марии Медичи, назвал «великим разрывом» [87] , то, что эта властительница и ее друзья по партии нерешительно называли предательством,заключалось в разрыве королевы-матери с бессовестным, неблагодарным прелатом. Разрыв был тем более очевидным и глубоким, поскольку произошел после четырех лет «безоблачного (или почти безоблачного) согласия» между королем, который правил и решал, вдовствующей королевой, поддерживавшей его, и кардиналом, явно намеренным преданно служить как одному, так и другой (16 мая 1625 г. — 13 января 1629 г.). Некоторые авторы считают, что Мария Медичи все еще была основным действующим лицом этого триумвирата; во всяком случае, она сама в это верила или считала себя вправе этого требовать. Королева-мать была рада браку своей дочери Генриетты и английского короля Карла Стюарта (1625 г.), устроенному ее верным Берюлем, и браку Гастона с Мари де Бурбон-Монпансье (1625 г.). Она радовалась Монзонскому договору (1626 г.), казалось, сблизившему Францию с Испанией, и договору от 20 апреля 1627 года — также творению Берюля, похожему скорее на протокол о сотрудничестве. 28 июня следующего года она подарила Ришелье Малый Люксембургский дворец, прилегающий к ее собственному. Этот царский подарок являлся знаком доверия и признательности, и он же обнаружил у Марии Медичи недостаток ясности ума и избыток наивности.

87

Marie de Medici. Paris: Fayard, 1981. P. 433.

Именно в 1628 году проявляются первые трещины. Основополагающую роль в этом прямо или косвенно сыграла осада Ла-Рошели (сентябрь 1627 г. — октябрь 1628 г.). С одной стороны, король, довольный огромными заслугами кардинала, своей удачей и успехом, наконец одаривает его полным доверием [88] . С другой стороны, Ришелье убеждается, что франко-испанский союз всего лишь иллюзия, и, ободренный поведением короля, чувствует, что сможет наконец убедить его в опасности, которую представляет горделивый Австрийский дом. Наконец, королева-мать вынуждена славить победителя Ла-Рошели, но опасается, что потеряет покровителя, ставшего неблагодарным из-за своего теперешнего успеха.

88

Доверие никогда не было безоговорочным. В августе 1629 года в письме Берюлю Ришелье жаловался своему коллеге, что король соглашается с ним или одобряет его предложения лишь в одном случае из двух!

Впрочем, вдове Генриха IV нет причин волноваться. У нее есть сторонники. По крайней мере трое из них полагают, что имеют статус государственных мужей: Пьер де Берюль и братья Марильяки. Увы! Эти главные фигуры партии королевы-матери станут жертвами правосудия, уготованного для них безжалостным победителем — Берюль скончается в опале, Мишель де Марильяк умрет в тюрьме, его брат Луи будет обезглавлен. Их заслуги будут забыты. Берюль был непревзойденным дипломатом, о чем порой заставляли забыть его вспыльчивость и некоторая наивность. Луи де Марильяк, несмотря на самоуверенный вид «придворного офицера» или тщеславного щеголя, был умелым военным, о чем пишет де Понти. Что касается Мишеля де Марильяка, составителя знаменитого кодекса Мишо, государственного секретаря в 1624 году, хранителя королевской печати в 1626 году, то Ришелье был чрезвычайно рад иметь его своим коллегой. Он был прекрасным юристом и администратором, человеком государственным (как видите, это качество было присуще не только министру-кардиналу).

Главы католической партии являлись наследниками Лиги XVI века. Они были в некотором смысле теми, кем в XIX веке стали «ультра»: консерваторами в плане политики и радикалами в социальном плане. Набожные, привечаемые в Риме, они желали наследовать ему в борьбе против протестантов, параллельно проводя внутренние реформы; и эти два пункта, как им казалось, автоматически влекли за собой третий: сближение с Испанией и Священной Римской империей, чтобы не дробить силы Контрреформации. Королева-мать, привязанная к Австрийскому дому, из которого она происходила, жаждущая союза с Испанией, являлась их идолом, если можно употребить сей образ в столь религиозной среде. И она была амбициозна и «хотела править» (Сен-Симон).

Поделиться с друзьями: