Риск — мое призвание

— Я знаю, Ферге мне говорил.

Энди снова усмехнулся.

— Ну хорошо, я тебе скажу. Я вижу, ты не боишься. Сделай милость, Чет, поработай головой, ведь она у тебя только одна. Они сильны, они профессиональные убийцы, и у них есть организация.

— Организация, — отозвался я. — Вот с этим-то я и должен разобраться, Энди. Если мне надо будет выйти здесь, в Бонне, на людей, которые знают Штрейхеров, я смогу это сделать?

С обреченным видом Энди медленно кивнул. Он заказал еще кофе, на этот раз и для меня тоже.

— Давай взглянем с другой стороны, — предложил он. — Сразу после войны население Восточной Германии превышало тридцать, а Западной — сорок миллионов человек. С той поры на Запад перешло более одиннадцати миллионов, и население Федеративной Республики Германии достигло почти семидесяти трех миллионов человек. Чет, каждый пятый из них — беженец с Востока. Черт возьми, и оккупационные войска, и боннское правительство были очень осмотрительны, но что из всего этого могло получиться?

— Ты полагаешь, что под видом беженцев сюда была переброшена агентура «красных»?

— Да. Многих из них мы уже подцепили на крючок, но местной службе безопасности говорим о них нечасто. Они ведь и сами должны знать этих людей, верно? Прицепи к ним леску подлиннее, и они не только сами на ней повиснут, но и выведут на крупную рыбу. В теории должно быть так.

— А на практике?

— Не так часто, как хотелось бы, но дело того стоит.

Я встал и наклонился над заваленным бумагами столом Энди.

— Мне бы маленький списочек, — шепнул я.

— Знаю я, что тебе нужно. Ты, видно, хочешь, чтобы меня загнали в Кабул? Это в Афганистане.

— Опасаешься ты вовсе не этого. Энди, я смогу о себе позаботиться. Ты разве никогда не читал, какими крутыми бывают частные сыщики?

— Ха-ха, — отреагировал Энди.

— Ну что мне, начинать канючить о попавшей в беду девице? Ты ведь знаешь, что так оно и есть на самом деле.

— Ни о чем тебе канючить не надо, будь оно все проклято, — сдался Энди. — Получишь ты этот чертов список. Ты это знал, когда заводил весь этот разговор, ведь так?

— Ну, вроде этого.

— Просто мне очень не хотелось бы, чтобы тебя пришили, вот и все. В душе я питаю слабость к бывшим агентам ФБР, сукин ты сын.

Он тускло улыбнулся, достал лист бумаги и начал писать. На меня произвело впечатление то, что он делал это по памяти.

— Прошу тебя, братец, — закончив, проговорил он. — Береги свою задницу, ладно?

Я пообещал, что буду стараться, и мы торжественно пожали друг другу руки. Я взял список и был таков.

* * *

Первые два имени почти ничего мне не дали. Одно из них принадлежало торговцу фруктами на Рыночной площади, который если и годился на что-то, то только для того, чтобы отравить всему дипломатическому корпусу обеденный десерт. На всякий случай я к нему заехал. Он изобразил подобающий случаю испуг и такое же возмущение, хотя даже и не подумал взглянуть на мои документы. Я, со своей стороны, не подал ему и намека на то, кем бы я мог быть. Мы с ним неплохо поладили, насколько это вообще возможно в подобного рода делах. Да, он знал Штрейхеров и однажды встречался с ними в Берлине. В его интонации проскользнуло такое уважение, что я ожидал, когда он похвастается, будто взял у них автографы.

Вторым в списке стояло имя крепкой пожилой дамы, содержавшей фотостудию в паре кварталов от Рыночной площади. Она занималась изготовлением фальшивых паспортов и копированием взятых «напрокат» дипломатических документов. Впрочем, все это относилось к ремеслу Энди, а вовсе не к моему. Я напористо пытался пробить панцирь ее воинственности, однако примерно с таким же успехом, с каким тупорылая пуля 22-го калибра вгрызается в шкуру носорога, оставляя на ней лишь вмятину. Мое зловещее инкогнито с ней тоже не сработало. Она потрясала перед моей физиономией своими маленькими костлявыми кулачками до тех пор, пока мы оба не взмокли, а денек выдался жаркий. И она всерьез принялась звать полицейского еще до того, как я назвал имя Штрейхеров. В мои планы не входило подводить Энди, и я сделал ноги.

Когда я разыскал третий адрес, солнце было уже низко, и на Рейне высветилась огненная дорожка. Ее звали Вильгельмина Шлиман, или попросту Вили. Дом ее располагался в весьма уютном квартальчике неподалеку от улицы Кобленц, что говорило о достаточно высокой арендной плате. У входной двери, словно где-нибудь в Балтиморе, пристроилось белое крылечко, так похожее на пряничное, что возникало желание его съесть за праздничным обедом.

Вили была дома и коротала время за полуденной кружкой пива. Ей было где-то под тридцать, и ее можно было бы считать привлекательной, если вам по вкусу пышнотелые и грудастые немецкие девицы. Выжидающе глядя на меня, она шумно отхлебнула пиво, потом широко улыбнулась и произнесла что-то по-немецки. Я ответил по-английски. Она рассмеялась, покачала головой, взяла мою руку и прижала к своей груди, вздыхая при этом так же страстно, как она это делала за пивом. После этого она произнесла одну или две фразы по-французски, и на этот раз пришла моя очередь качать головой. Я расплылся в улыбке, когда она наконец заговорила по-испански.

— А, вы владеете Espanol? [15] — спросила она глубоким грудным голосом.

Я ответил, что знаю испанский лучше, чем какой-либо другой язык, кроме, конечно, английского. Она сообщила:

— Во время войны я прожила три года в Аргентине. Тогда я была еще маленькой девочкой и могла легко обучаться языкам. Ох уж эти латиноамериканцы! Они понимают толк в хорошей жизни, не так ли?

Обстановка комнаты говорила о тяге к роскоши. Краски были достойны палитры Гогена. Свисали шелковые портьеры, повсюду были набросаны мягкие подушечки. Три стены были украшены барельефом со сценками из греческой мифологии: сатиры гоняются за лесными нимфами. По виду нимф можно было сказать, что им это очень нравилось.

15

Испанский (исп.).

Когда я согласился с утверждением, что латиноамериканцы, конечно, не дураки пожить себе в радость, Вили вдруг посерьезнела и спросила:

— Итак, каковы ваши рекомендации, Herr…

— Драм, — представился я. — Честер Драм. Я американец, но надеюсь, что вас этот факт против меня не предубедит.

— И кто же вас рекомендует?

Я назвал первое пришедшее мне в голову имя в надежде, что его владелец не будет возражать, и попал в самую точку.

— Herr Бронфенбреннер из «Таймс», — соврал я.

Вили причмокнула влажными губами.

— Ох уж этот мне Адольф, — протянула она. — Но ведь это совпадение, правда? Адольф был здесь сегодня после обеда. Так вы хотели бы ангажировать одну из моих bellas [16] на сегодняшний вечер, Честер? Или, может быть, на выходные?

Она терпеливо ждала ответа, не отводя от меня своих больших и влажных глаз. Про себя я отметил, что для агента «красных» она занималась довольно занятным бизнесом, но лишь поинтересовался:

16

Красавиц (исп.).

— А разве Адольф уже ушел?

— Неблагодарный! Он приходил по своему газетному делу.

Я изобразил на лице выражение самого искреннего сожаления, на которое только был способен, и, невольно вздохнув, произнес:

— Y yo, lo mismo. [17]

— Так вы тоже газетчик? Но ведь уже так поздно, правда? И ваша работа, конечно, может немного подождать… Впрочем, смотрите сами.

Вили дернула за шнур звонка, и через несколько мгновений одна дверь, на которой была изображена часть сценки из жизни сатиров, тогда как другие были просто стеклянными, приоткрылась. В комнату по плечи просунулась хорошенькая темноволосая девушка и с любопытством окинула нас взглядом. Оттуда, где стоял я, было очень трудно различить, было ли на ней надето больше, чем на лесных нимфах, за которыми вовсю гонялись сатиры.

17

И я тоже (исп.).