Риск, засада, пистолет

Он провел меня через комнату в кабинет, и я в третий раз остановилась на пороге, потрясенная. Если разница в обстановке между гостиной и кухней составляла примерно сто лет, то кабинет находился вообще вне времени. Он был прост и функционален: вдоль стен стеллажи, забитые книгами, альбомами, папками. Возле одной стены стоял маленький, словно игрушечный, мягкий диванчик, около него торшер. У окна разместился просторный двухтумбовый письменный стол с удобным вертящимся креслом, на столе лежали аккуратные стопочки исписанной бумаги, почему-то том математической энциклопедии, без которой, как мне кажется, искусствовед вполне может обойтись, еще несколько книг с мудреными математическими названиями, какие-то справочники. Это-то все ему зачем?

— Сейчас-сейчас. — Валентин Николаевич уверенно остановился возле одного из стеллажей и начал рыться в папках.

Я тем временем подошла к столу: верхний лист аккуратной стопки бумаги был густо исписан какими-то длиннющими и совершенно дикими математическими формулами. Вот уж в чем не разбираюсь и никогда не разберусь. Я еще в школе убедилась в полном отсутствии у меня математического мышления. Неужели он в них что-то соображает?

— Валентин Николаевич, простите за любопытство, но я не понимаю, что это у вас тут?

— Где? — он оглянулся. — Ах это! Это я на досуге развлекаюсь. Знаете, есть такой термин, «спортивные математические задачи». Вот я над нами и работаю. Про теорему Ферма, надеюсь, слышали?

— Ничего себе! — Я искренне восхитилась. — Конечно, слышала. Правда, помню про нее только три вещи: что она называется Великая теорема Ферма, что она верна и что ее уже пятьсот лет доказать никто не может.

— Всего лишь триста, — с улыбкой поправил меня этот математик-любитель.

Он подошел к столу и стал рядом со мной.

— Валентин Николаевич, скажите честно, — я и не заметила, как скопировала любимый жест Игоря, ладони, молитвенно сложенные на груди, — а зачем вам эта самая теорема Ферма?

— Так интересно же, — он обезоруживающе улыбнулся. — Когда разбираешься с уже найденными доказательствами, это очень развивает и дисциплинирует ум.

— Но вы же сами сказали, что она не доказана! — Я совсем растерялась.

— Не доказана целиком, а для частных случаев доказательств очень много. Ведь в чем ее смысл? Грубо говоря, если не увлекаться написанием формул, то речь идет о том, что только сумма двух квадратов может быть тоже квадратом. — Он взглянул на меня и пояснил: — Под квадратом имеется в виду не геометрическая фигура, а возведение числа во вторую степень. А для всех остальных положительных целых чисел, для возведения в куб, в четвертую степень и так далее это равенство невозможно. К нашему времени теорема доказана вплоть до показателей, не превышающих семисот. Но для этого пришлось использовать совершенно новые системы и понятия чисел, гораздо более сложные, о них во времена самого Ферма и речи не могло быть.

— И вы, значит, так, между делом, отдыхая от искусствоведения, занимаетесь доказательствами теоремы Ферма! Валентин Николаевич, я бесконечно вами восхищаюсь.

— Ну, не только теоремой Ферма, это было бы несколько однообразно, вы не находите? Есть еще масса увлекательных задач, задача четырех красок, например. О том, что можно области любой плоской карты раскрасить в четыре цвета так, чтобы любые две соседние области были раскрашены в различные цвета. Эта задача сравнительно молодая, ее сформулировали в середине девятнадцатого века. А решение ее было найдено всего лет двадцать пять назад с помощь электронно-вычислительной техники. Или уравнение Гольдбаха, до сих пор не решенное. Казалось бы, чего проще — любое четное число можно представить в виде суммы двух простых чисел, а любое нечетное число в виде суммы трех простых чисел. Тем не менее математики над ним тоже без малого триста лет бьются. Между прочим, в Лондоне обещали миллион долларов тому, кто решит эту простенькую задачку.

— Жалко, что у меня нет математических способностей. Решила бы сейчас это самое уравнение и получила миллион долларов.

— Действительно жалко, — совершенно серьезно согласился Валентин Николаевич. — А может быть, еще не поздно подучиться, а? Математические способности, как говорит наука, есть у каждого, но надо их развивать. Бросайте свое сыскное дело, вспоминайте математику и развивайте свои способности, я вам помогу. Уверен, что у вас получится. Поверьте, решать математические задачи не менее интересно, чем ловить преступников.

— Я, конечно, вам верю, но вот этого, — я ткнула пальцем в замысловатую формулу, — мне никогда не понять. Из всего школьного курса у меня в голове только и осталось, что у Пифагора были какие-то сложности со штанами, и таблицу умножения еще помню. Так что спасибо за предложение, но лучше я буду ловить преступников.

— Что ж, вам виднее. — Он вернулся к папкам на полках, еще немного покопался, бормоча что-то себе под нос. — Ага, вот она! Здесь мы и найдем все, что нам нужно.

Мы сели на диванчик, и он развязал тесемочки. В папке лежала небольшая стопка фотографий размером двадцать четыре на тридцать шесть сантиметров.

— Здесь фотографии всех известных работ Осипова, — неторопливо стал рассказывать Валентин Николаевич. — В основном у него одиночные фигурки, но иногда он работал и над группами. Вот это, например, «Танцующие нимфы», — он положил мне на колени фотографию. Действительно, три фигурки, кружащиеся в хороводе, не вызывали сомнений, автор тот же, что и у «Талии».

— А где они сейчас?

— Во Франции, в частной коллекции. Приобрел какой-то аристократ, среди предков которого были русские, женщины в основном. Русские жены всегда были популярны на Западе. — Он улыбнулся. — Там же еще две фигурки, вот они: «Дриада» и «Грация».

Дриада стояла, прильнув к дереву. Непостижимым образом Осипов сумел в этой изогнутой, непропорциональной фигуре передать ощущение ранней весны. Казалось, дриада просыпается вместе с деревом после зимней спячки. А «Грация» почему-то напомнила мне одну знакомую, мастера спорта по художественной гимнастике. Однажды я была с ней на соревнованиях и там видела такие же прогнутые спинки, стремительно откинутые головки, выразительные, эффектные позы. Только там это была красота движения, а здесь застывшая красота.

— А это последняя работа Осипова, он закончил ее за полгода до смерти, «Отдыхающая Наяда». Она сейчас в Вашингтоне, в Национальной галерее.

На фотографии гибкая фигурка полулежала на берегу ручья. Голова ее склонилась к воде, волосы смешались со струями. То ли я стала привыкать к манере Осипова, то ли на меня подействовало странное очарование его скульптур, но эта полуабстрактность уже казалась мне не только естественной, но единственно возможной. Валентин Николаевич показал мне еще несколько фотографий, сопровождая каждую четкими комментариями, потом объявил торжественно:

— И самое главное, что вас интересует, Танечка, это музы! Вот они, полюбуйтесь, — он развернул веером девять снимков, потом по одному стал подавать мне. — «Клио», муза истории, выставлялась на торги на аукционе «Кристи» в семьдесят шестом году, куплена анонимным покупателем, с тех пор на выставках не появлялась.

«Евтерпа» — лирическая, поэзия и музыка, находилась у частного владельца в Израиле, украдена три года назад, и больше про нее ничего не слышно, ничего не известно. «Мельпомена», трагедия, и «Терпсихора», муза танца. Пропали из Смоленского художественного музея во время войны. — Валентин Николаевич отвлекся от фотографий и пояснил: — Осипов ведь родом из тех краев, так что завещал их музею. Дальше «Эрато», муза любовной поэзии. Эта исчезла из вида еще до революции, потом мелькнула на каком-то аукционе и снова пропала. «Полигимния», муза гимнов. Много лет находилась в Антверпене, в Королевском музее изящных искусств. Но в экспозиции музея ее уже давно нет, и на выставках она тоже не появляется. Однако о краже не было объявлено, может быть, лежит где-нибудь в запасниках.