Ритуал последней брачной ночи

— Что именно?

— Вторая страница, третий абзац сверху.

— А вы знаете, что чужие письма читать нехорошо?.

— Это уже не письмо. Это улика. Ее даже можно использовать в суде.

В словах Рейно было свое рациональное зерно, и я, подавив стыдливость, послушно углубилась в третий абзац.

— Что это за бред? — спросила я у Рейно после того, как прочитала фразу несколько раз.

— Не знаю. Но за этим что-то стоит.

Текст и Вправду был занимательным: «Этот идиот отказывается от „Hugo Boss“. Носится с „Byblos“, как курица с яйцом. Подари Флаю то же самое. На день рождения, чтобы не выглядело подозрительным. 19 мая, если ты еще не забыл. За три недели они должны привыкнуть».

Этот чертов третий абзац выпадал из когорты всех остальных абзацев, наполненных самой обыкновенной любовной дребеденью.

— Кто это писал? — спросила я.

— Будущий труп, — мрачно пошутил Рейно. — Занятно, правда?

— А кому?

— Все тому же половому гиганту. Игорю Пестереву. Мы надолго замолчали. Черт возьми, проклятые три строки мешали мне, плавали бельмом в глазу, выбивали подпорки из-под романтической страсти. Они были слишком трезвыми. И Алла выглядела слишком трезвой. И до предела циничной. Я посмотрела на Рейно, а Рейно посмотрел на меня.

— Вы тоже подумали об этом, — он коротко вздохнул.

— О чем?

— О том, что для безумно влюбленной она чересчур трезва. И чересчур расчетлива. И чересчур цинична. Да и текст какой-то странный. Этот идиот, должно быть, и есть Олев.

— С чего вы взяли?

— Я уже говорил вам: наши отцы вместе работали на железной дороге.

— Мыйзакюла. Я помню.

— Именно. Последний раз я видел Олева в Таллине месяц назад. «Byblos» — его любимый одеколон. Он пользуется им много лет. А когда ты пользуешься вещью много лет, она становится почти религией. Почти вероисповеданием. А вероисповедание меняют не часто.

— И что из этого следует? Из этих трех строчек, я имею в виду?

— Пока не знаю. Очевидно, Алика подарила ему новый одеколон, «Hugo Boss». Попросила сменить марку. Но нужно знать эстонцев. Они консервативны, они могут изменить жене, но запаху — почти никогда.

— И все-таки вы не ответили мне: что из этого следует?

— Для этого мне нужно узнать, кто такой Флай. Вы дочитали письмо до конца?

— Нет. Я подумала…

— Просмотрите последние строчки. И дату тоже.

Последние строчки выглядела куда невиннее, чем тирада о Флае, который не должен ничего заподозрить. Я даже умилилась их непритязательности. «Я обещаю тебе весь мир, ангел мой. Только будь со мной и ничего не бойся. Обожаю тебя. Шлю тысячу поцелуев и еще две тысячи Игорьку Пестереву-младшему. Обожаю, обожаю тебя!!!!!!!!! Твоя Алика. 21 апреля (день нашей встречи).

P.S. Сейчас пойду и налакаюсь вдрызг. Главное, не назвать Его твоим именем. Сейчас это самая большая проблема».

Черт возьми, где платок?!!

Вероломная, циничная, распутная (господи, кто бы говорил!) Алика безнадежно нравилась мне. Я уважала ее право на неистовость в любви. Но Рейно, как и полагается консервативному эстонцу, был совсем другого мнения о покойной.

— Прочли? — нетерпеливо спросил он.

— Очень трогательно… Но, по-моему, у нас появилось новое действующее лицо. Как вы думаете, кто такой Игорек Пестерев-младший? Я видела его паспорт, в графе «дети» — дубль-пусто. А может быть… — внезапная догадка осенила меня. — Может быть, это их совместный ребенок?! Который остался в России.

Рейно странно хохотнул, поднялся с раскладушки и направился к стене. Я с любопытством следила за ним. Мое неожиданное открытие проняло его (меня и саму оно заставило взволноваться). Настолько проняло, что он, крякнув и упершись руками в пол, сделал стойку на голове. И так и застыл на некоторое время. Я с немым изумлением взирала на его опрокинутое лицо, на подтянувшиеся к светлым бровям ресницы, на свободно болтающиеся пряди волос.

— Страсть к дешевой мелодраме вас погубит, Варя. Это во-первых. И во-вторых: я не думаю, что у них был совместный ребенок. В такой испепеляющей страсти ребенку нет места. И это правильно. Страсть слишком ревнива, чтобы допустить еще чье-то присутствие.

— Тогда кто же такой Пестерев-младший?

Рейно прикрыл глаза.

— У меня была подружка. Забавная девчонка. Знаете, как она называла мой член? Я прошу прощения… Рейно Юускула-младший.

Произнеся эту крамолу, Рейно повалился на пол и захохотал.

— Не вижу ничего смешного, — буркнула я.

— Я же попросил прощения заранее…

— Пошли вы!

— Как насчет того, чтобы пойти вместе? — в планы Рейно не входила ссора со мной.

— Куда?

— Да куда угодно. Хотя бы в Куккарево. Правда, я не знаю географии… Но вы, я надеюсь, мне поможете.

— Обалдели?

— Все равно спать не на чем. Раскладушка одна, и я вам ее не уступлю.

— А за деньги? — вырвалось у меня.

— И за деньги тоже. После русских всегда остается…

Я не стала выслушивать, что остается после русских в целомудренных и стерильных, как хирургические бахилы, чухонских койках, и запустила в Рейно своим баулом (как раз в стиле экстремистки Полины Чарской). Рейно легко перехватил сумку рукой.

— Ну, так как, едем?

— И не подумаю…

* * *

…Нам повезло.

Сами того не подозревая, мы успели ко второй разводке мостов, перескочили через Дворцовый, потом — через Тучков и Кантемировский. А потом, пройдя на бреющем мимо «Авроры» (по правую руку) и гостиницы «Санкт-Петербург» (по левую), вырвались на просторы набережных.

— Не гоните, — подскакивая на ухабах и ударяясь головой о сомнительной свежести потолок салона, взмолилась я. — Ваша тачка на ходу разваливается. Того и гляди колеса потеряем.

— Не потеряем, — успокоил меня Рейно. — Держитесь крепче.

— За что? У вас же все ручки оторваны. И ни одного ремня безопасности… А еще законопослушный гражда…

«Опелек» в очередной раз подбросило, как раз напротив фешенебельного здания на набережной Робеспьера с «АНТИКВАРНОЙ ЛАВКОЙ» И. И. Шамне у подножия. От «АНТИКВАРНОЙ ЛАВКИ» нас отделяла Нева и разведенные мосты, но завтра она не будет такой недосягаемой. Завтра я обязательно заскочу к дорогому Иллариону Илларионовичу и помашу у него перед носом квитанцией из «Бирюзы». Интересно, что он промычит по этому поводу?…

— Где это vihatud [38] Куккарево? — вывел меня из задумчивости голос Рейно.

— Я не знаю точно… Где-то возле Ладожского озера.

— В бардачке карта. Достаньте.

Я повиновалась. И, с трудом отодрав ногтями крышку, принялась рыться в потрохах тайного отделения. Бумаги, бумаги, бумаги: очевидно, это и есть договора, и копии договоров, и копии копий договоров, которыми Рейно Юускула сводит с ума своих клиентов. А потом под грудой бумаг я нащупала рукоять пистолета.

38

Проклятое (эсот.)