Ритуал

Люк в недоумении таращился из своего смердящего ящика. — Я не…

Фигура в ночной рубашке выпятила грудь вперед. — С вами все будет хорошо. Успокойтесь. — Потом юноша развернулся, подхватил сидиплеер и вышел вслед за своими товарищами за дверь.

Вслед за глухим щелчком тяжелого ключа в старом железном замке раздался тяжелый топот трех пар ног по какому-то полому деревянному пространству, или находящемуся за стеной коридору. Еще долгое время после их ухода Люк в немом шоке смотрел на запертую дверь.

50

Щелчок большого ключа в старом дверном замке вывел Люка из прострации.

Он вскочил слишком быстро и упал на шкаф. Деревянная кружка стукнула об пол, кувшин покачнулся, расплескав остатки содержимого по поверхности шкафа. Отпирающий дверь заторопился.

Прежде чем Люк успел выпрямиться, он заметил маленькую пожилую женщину в длинном платье, быстро устремившуюся к нему из двери. Из-под длинного черного платья, скрывавшего ее тело до самого морщинистого подбородка, раздавался громкий стук маленьких ног. Этот стук болью отозвался у него в голове.

Легким прикосновением маленьких ручек она вернула его в постель. Он сел, жмурясь от вибрирующих волн боли, накатывавших из середины головы и разбивавшихся о тыльную сторону его глаз. Ему показалось, что его вот-вот стошнит. Перед глазами все распалось на серебристые точки, шея онемела. Его вырвало. Сильный спазм в животе вызвал струю грязной жидкости изо рта. Пожилая женщина что-то пробормотала по-шведски.

Самыми отдаленными уголками своих отравленных желчью чувств он определил присутствие в комнате еще одной фигуры. Когда она заговорила на языке, больше напомнившем Люку норвежский, чем шведский, он узнал голос юноши, на котором раньше была маска барана.

Тошнота отступила, и стены комнаты замерли на месте. Люк снова посмотрел на старуху. Ее лицо ничего не выражало, только маленькие черные глазки поблескивали из глазниц, таких старых, что кожа в них напоминала скорлупу грецкого ореха. Что-то было в этих глазах странное и сильное, отчего он не мог смотреть в них долго.

Ее губы были втянуты в рот. Нижняя челюсть испещрена глубокими морщинами и покрыта волосами. Яркие белые волосы на крошечной головке были очень густые, но короткие. И похоже, она подстригала себя сама, с помощью ножа и вилки.

От ее вида ему вдруг захотелось расхохотаться, но ее странность вызвала в нем какое-то давящее чувство тревоги. Ее кожа была серой и местами желтоватой, как у заядлого курильщика. Ростом она была не больше четырех футов, и издали напоминала ребенка в своем закрытом, похожем на домотканое платье. Еще одна деталь усилила его дискомфорт. Поверх черного платья, на ней был надет длинный, до пола, фартук, некогда белый, а теперь покрытый какими-то бурыми разводами.

— Я не подойду к тебе, если будешь блевать, — ухмыляясь, сказал юноша из-за спины старухи. Детское кружевное платье исчезло с его тощего тела. Вместо него на нем была футболка, украшенная логотипом группы «Горгорот» и фотографией музыкантов, чьи лица были обезображены черным, белым и красным гримом. Потрескавшаяся белая краска на лице юноши заканчивалась под подбородком. Горло было чистым, но все равно очень бледным и худым, а выпирающий кадык делал его каким-то особенно угловатым. В женственных руках он держал поднос. — Никто из нас не умеет готовить. Мы только жжем воду! А вот она умеет. Так что если хочешь, тушенка будет хоть каждый день.

Люк не был уверен, улыбнуться ему, или сказать спасибо. Он не знал, ни почему он здесь, ни кто эти люди. И ничего не ответил.

На деревянной тарелке лежали темные овощи, политые густым коричневым соусом.

— У нас есть выпивка. Мы делаем ее сами, так что она очень крепкая. Называется… э… Самогон. Самогон! Но тебя, наверное, тут же вырвет, если сейчас выпьешь. Поэтому тебе вода.

Поднос опустился на кровать. Люк взглянул на татуированные руки юноши. Вокруг опоясывающих их рун вились черные стебли. На внутренней стороне одного предплечья был изображен молот Тора. Тонкую руку изуродовало плохо нарисованное перевернутое распятие. Из-под патронташа торчал длинный нож. Рукоятка была сделана из темной кости. Лезвие блестело на фоне тусклой кожи брюк. От вида ножа во рту Люка пересохло.

— Пожалуйста, — сказал он. — Меня зовут Люк. Я ранен. Пожалуйста, мне нужно… чтобы вы вызвали помощь.

Юноша сделал шаг назад. — Люк, да? А я Фенрис. — Он гордо улыбнулся. — Знаешь, что это значит?

Люк тупо уставился на него.

— Это значит Волк! — Юноша говорил с сильным акцентом. — Ха! Потому что мне, знаешь ли, очень нравятся волки. Как многие уже поняли. А другого парня зовут Локи. Знаешь, что это значит?

Не дождавшись ответа от остолбеневшего Люка, он сказал, — Дьявол. Потому что, позволь мне тебе сказать, мой друг, он именно им и является. А девушка с большими сиськами — только не говори ей, что я так сказал — это Суртр. Красивое имя для демона, да? Это значит огонь. Ее имя тоже вполне ей подходит. Понимаешь меня?

— Да. — Люк не хотел слышать больше ни единого слова от этой загадочной и крайне идиотской фигуры.

Старуха продолжала таращится на него, и это его нервировало, хотя он по-прежнему старался не смотреть в ее почти неразличимые на сморщенном личике глаза. Она не улыбалась. Ему показалось, что она никогда не улыбается.

— Так откуда ты, Люк?

— Лондон. Англия, — сказал он на автомате.

— А, Лондон, — повторил Фенрис, делая ударение на втором слоге, и произнося не «дон», а «дун», как часто делают те, у которых английский является вторым языком. — Думаю, однажды мы там сыграем. Может, в Камден Андеуорлд. Я никогда не был в Лондоне, а вот Локи был.

Лицо Люка будто одеревенело от удивления по поводу неуместной болтовни юноши. Он даже не знал, что сказать. Какая-то часть его была против мольб о помощи. Инстинктивно он чувствовал, что они не приведут ни к чему хорошему.

— А как ты попал сюда из Лондона, Люк?

Люк посмотрел на пол и закрыл глаза, скорее от боли воспоминаний, чем от дискомфорта, вызванного слабым светом. — Отпуск.

Юноша молчал, задумавшись над тем, что только что сказал Люк. И вдруг засмеялся. Он смеялся, и никак не мог остановиться. Наконец, он вытер глаза, размазав черный макияж. — Какой-то гребаный отпуск, да? — Потом снова засмеялся.

Если б два его друга не были зверски убиты, а третий не пропал бы без вести, он тоже повеселился бы. Вместо этого, хихиканье юноши вызвало в нем злобу. Но вспышка ярости была воспринята с удовлетворением, в отличие от не покидающего его чувства тревоги. Раздражение стало освежающей передышкой после изнурительной нервотрепки, буквально лишившей его всяких сил. — Мои друзья погибли. Там, в лесу. Мы заблудились. На нас напали…

— Хочу тебе сказать, мой друг, вы пошли не той дорогой.

— Что ты имеешь ввиду?

Впервые за все время их знакомства юноша перестал ухмыляться, строить глупые рожи и дурачиться. Его лицо вдруг стало серьезным. Он посмотрел через плечо на открытую дверь, потом снова на Люка. — Что ты видел?

— То есть?

Фенрис ухмыльнулся, пожав плечами. — Твои друзья, как они погибли?

— Их убило… нечто. Там, в лесу… — Люк, смутившись, не мог подобрать слова. Но существовали ли такие слова, которыми можно было описать то, что случилось с бедным Хатчем? А с Филом? А с Домом? Люк опустил голову, потом снова посмотрел на Фенриса. Почему он ухмыляется?