Роберт Маккаммон. Рассказы

Затем Старый Папа обратил морду к металлическому полумесяцу и поднял лапы. Над поймами полыхали и трещали молнии. Птицы кричали на своих деревьях, обеспокоенный рев аллигаторов оглашал ночь.

Ящер зажмурился, ослепленный невыносимо ярким светом.

И, когда двумя секундами позднее сияние угасло, оказалось, что молнии забрали с собой Старого Папу.

Аппарат возносился в небеса. Медленно, неторопливо… Затем он увеличил скорость и, мелькнув размытой полосой, исчез. Над объятым какофонией воплей болотом остался висеть один только серп луны.

«Семинолы оказались правы», — подумал Ящер. — «Попали в самую точку. Старый Папа явился в болото верхом на молниях, и домой отправился точно таким же образом».

Что бы это все ни значило.

Некоторое время охотник отдыхал, лежа в грязи своих владений.

Незадолго до рассвета он заставил себя подняться и нашел обломок глиссера, плававший поодаль от илистой поймы. Разыскав также один из багров, он улегся на расколотые останки судна и начал проталкиваться сквозь изломанные камыши к далекому берегу. Болото пело вокруг Ящера, пока он полз на брюхе домой.

Перевод: Е. Лебедев

Призрачный мир

Robert McCammon. "Haunted World", 1989.

А ведь я уже точно знал, что наступил конец света, когда зашел в комнату и увидел в своём кресле Уильяма Шекспира.

Вернее, мне кажется, что это был именно он. В любом случае, это был один из тех ребят, что носят крахмальные воротники и бархатные пиджаки и сыплют устаревшими словечками, будто старшеклассники в школьной пьесе. Я позвал Веру. Крикнул ей: «Вера, иди сюда скорее, взгляни-ка на это!» — и она тут же вбежала в комнату. Разумеется, мы и раньше видели призраков, как и любой в нашем мире, но Уильям Шекспир, который сидит в твоём кресле и смотрит телевикторину — чертовски необычная картина.

Время от времени он шевелил губами: похоже, пытался отвечать на вопросы телеведущего. Затем откидывал голову назад, закрывал глаза и произносил: «Горе мне». Ясно и четко, как звон церковного колокола. В комнату вошёл Бен-младший, встал между мной и матерью, и мы втроем наблюдали, как призрак пытается беседовать с телевизором. Старый добрый Уилл выглядел таким же, как и остальные призраки: он был не совсем здесь. О, его прекрасно можно было разглядеть, и даже можно было угадать цвет его волос, кожи и одежды, но он был каким-то туманным, и сквозь него просвечивала обивка кресла, на котором он сидел. Он потянулся к торшеру, стоявшему позади него, но призрачная рука не могла до него дотронуться. «Горе мне», — повторил он и посмотрел на нас, стоявших в дверном проеме. Глаза у него были грустные. Это были глаза человека, который потерялся во время длительного путешествия и никак не может найти дорогу домой.

Вера спросила его:

— Хотите, я переключу канал?

Она всегда была вежлива с призраками, решившими посетить наш дом. Даже если их никто не приглашал. Старый добрый Уилл начал потихоньку растворяться в воздухе. Это нас не удивило, ведь мы уже не раз видели подобное. Через минуту в комнате осталось только его лицо, бледной луной повисшее в воздухе. Затем и оно исчезло, остались лишь глаза. Глаза пару раз моргнули и тоже испарились. Но все мы понимали, что старина Уилл ушел не навсегда. Он не мог уйти далеко. Он, как и другие, был вынужден скитаться по призрачному миру. Хаос, вот что это такое.

Через несколько секунд Бен-младший окликнул меня: «Пап!» — и подвел нас с мамой к большому окну в гостиной, из которого открывался прекрасный вид на луг. На дворе стоял октябрь, и природа вокруг приобретала красные и фиолетовые оттенки. Небо было зеленовато-серым: оно всегда такое перед смерчем. Недавно Вера заметила, что такое небо напоминает шкуру ящерицы, а я подумал, что точнее и не скажешь. Бен-младший тихо произнес:

— Вот, опять.

Мы с Верой посмотрели туда, куда он указывал, и тоже увидели это. Нужно быть слепым как крот, чтобы не заметить.

Смерчи всегда бывают странно-зеленого цвета, как шкура ящерицы. На днях один такой прошёл прямо по Пенсильвания-авеню в Вашингтоне [12] . Это показывали в пятичасовых новостях. Как бы то ни было, менее чем в двухстах ярдах [13] от нас кружился смерч. Дом затрещал и заскрипел, будто все вокруг разом расстроилось и разладилось. Лампочка перегорела, и тут же отключилось электричество.

— Боже, — прошептала Вера, стоя за моей спиной в бледно-зеленом свете. — Господи, пощади нас.

12

Пенсильвания-авеню — улица в Вашингтоне, соединяющая Белый дом и Капитолий, часто называется «Главной улицей Америки».

13

200 ярдов — ок. 182 метров.

Их можно было разглядеть в смерче: они кружились и кружились, натыкаясь друг на друга, от самого основания до верхушки воронки. Трудно сказать, сколько их там было. Думаю, не одна сотня. Некоторые были полупрозрачными, некоторые казались настоящими, из плоти и крови, как мы с вами. Ветер швырял их туда и сюда, и они падали на землю, будто осенние листья. Они падали на верхушки деревьев и на траву, на заборы и на дорогу, ведущую в Конкордию. Некоторых разрывало на куски, как старые тряпки, попавшие под лезвия газонокосилки; другие же поднимались и, спотыкаясь, уходили прочь, в точности как пьяницы субботним вечером. Теперь смерч двигался в другую сторону, он шёл на юг, вверх по долине, удаляясь от нашего дома, и на каждом шагу выплевывал новых призраков. Вера протянула руку и задернула шторы, и теперь все мы стояли в сумерках, вслушиваясь в стоны деревьев и шум удаляющегося смерча.

— Что ж, — сказал я. Больше сказать было нечего. Глубокомысленно, знаю. И довольно равнодушно. Вера подошла к настенному выключателю и несколько раз раздраженно щелкнула, но свет, похоже, нескоро вновь загорится.

— Вот вам и горячий ужин, — сказала она. Судя по голосу, она готова была разрыдаться. Я положил руку ей на плечо, и она, развернувшись, повисла у меня на шее. Бен-младший заглянул за занавеску, но, очевидно, не увидел там ничего интересного, потому что тут же задернул её обратно.

Кто-то — или что-то — снаружи позвало: «Мэри!». Голос был мужской и ужасно одинокий. «Мэри! Ты здесь?»

Я бросился к двери, а Вера крепко вцепилась в меня. Но мы оба понимали, что я должен открыть. Я отодвинул Веру, подошел к двери и распахнул её.

На пороге стоял болезненного вида мужчина с темными волосами, зачесанными назад и разделенными прямым пробором. На нем был тёмный пиджак, чёрного или серого цвета, я не мог сказать наверняка. Его лицо было бледным, с желтоватым, как у прокисшего молока, оттенком. Увидев меня, он сделал шаг назад. На ногах у него были старомодные высокие ботинки. Он дрожал и все время оглядывался. Его лицо не выражало ничего, кроме озадаченности, и было трудно сказать, видит ли он всех остальных призраков, скитающихся по долине. Он снова посмотрел на меня, открыл рот, и его голос прозвучал как порыв холодного ветра:

— Мэри? Мэри ждёт меня?

— Мэри здесь нет, — сказал я ему.

— Мэри? — повторил он. — Она меня ждёт?

— Нет, — сказал я. — Здесь её нет.

Он замолчал, но рот его по-прежнему был открыт. Глаза блестели, как у собаки, которую только что ударили ногой по ребрам.

— Не думаю, что здесь вообще есть ваши знакомые, — сказал я ему, потому что мне показалось, будто он ждёт чего-то ещё. Он закрыл рот, развернулся и пошёл через весь луг, ступая по траве ногами в высоких ботинках. Я слышал, как он зовет её: «Мэри! Мэри!» Проходя мимо римского солдата, развалившегося на траве, он начал испаряться, а когда мимо пробегал маленький мальчик в панталонах, от него уже почти не осталось следа. Человек, искавший Мэри, растаял в воздухе, выцвел, будто фотоснимок, надолго оставленный под ярким полуденным солнцем; но римский солдат никуда не делся, он по-прежнему сидел на траве, а маленький мальчик бежал дальше, пока не скрылся в лесу. По лугу скитались ещё сорок или пятьдесят таких же чужестранцев; они бродили туда и сюда, будто незваные гости на пикнике. Или на хеллоуинской вечеринке: на дворе ведь был октябрь. На краю луга стоял худой мужчина будто бы времен Революции: на голове у него был напудренный парик и треугольная шляпа. Там же стоял ковбой в желтом плаще. Неподалеку от них шла женщина в длинном голубом платье, подол которого волочился за ней по траве, а рядом мужчина в костюме стоял с таким видом, будто ждёт автобус. Ото всех деревьев эфемерной голубой паутиной тянулись призраки, передвигаясь по лугу по колено в дымке. Призраки бродили по лесу, и вокруг жужжали их голоса, хаос языков и наречий. «Дэн! — откуда-то с края луга раздался голос женщины, по-видимому, американки (вернее, призрака американки). — Дэн, черт возьми! Где моё платье?» — кричала она, ступая по траве в чем мать родила. На самом деле, она не совсем ступала. Скорее, ковыляла, пошатываясь. Порыв ветра развеял её в клочья, и нам больше не пришлось смотреть на её большой, старый, обвисший зад. Бен-младший выглядывал из-за моей спины. Я подтолкнул его внутрь, зашел в дом сам и закрыл за собой дверь.