Роберт Оппенгеймер и атомная бомба

Административный совет Института перспективных исследований в Принстоне даже не ждал исхода дебатов, чтобы продемонстрировать свою солидарность с Оппенгеймером; 15 февраля совет единогласно подтвердил Оппенгеймера в его должности директора института. Льюис Страусс был членом административного совета; он покинул заседание за сорок пять минут до голосования под предлогом, что ему необходимо успеть на поезд в Вашингтон.

В последующие годы международный престиж Оппенгеймера неуклонно возрастал и, если так можно выразиться, «очищался». Человек, заслуживший титул «отца атомной бомбы», стал символом ученого, который старается понять свою ответственность перед современным миром и принять ее во всей полноте. В своих статьях и лекциях Оппенгеймер постоянно возвращается к проблеме взаимоотношений между наукой и обществом.

Параллельно с административной деятельностью в Принстонском институте Оппенгеймер возобновил исследовательскую работу. Он представлял Международное агентство по атомной энергии на конференции по физике высоких энергий в Рочестере (Соединенные Штаты). Там он председательствовал на коллоквиуме, посвященном сильным взаимодействиям между мезонами и нуклонами.

Нуклоны – это частицы (протоны и нейтроны), входящие в состав атомного ядра; пи-мезоны – это частицы, масса которых занимает промежуточное положение между массой электронов и массой нуклонов, а точнее, их масса в 273 раза превышает массу электрона. Существование пи-мезонов было теоретически предсказано знаменитым японским физиком Юкавой еще, в 1937 году, но практически их сумели обнаружить только десять лет спустя. Юкава исходил из предположения, что электростатические силы, которые связывают отрицательно заряженный электрон с положительно заряженным протоном, могут быть представлены как постоянный обмен электромагнитными волнами – фотонами – между электроном и протоном. Точно так же неизвестные силы, обеспечивающие связь нуклонов в атомном ядре, должны были представлять собой постоянный обмен частицами между нуклонами. Юкава высчитал массу этих частиц (он назвал их мезонами), используя принципы квантовой механики. Он нашел, что мезон должен обладать массой, примерно в триста раз большей, чем масса электрона, и это оказалось весьма близко к цифре, определенной позднее опытным путем.

В современных мощных ускорителях получают пи-мезоны (существуют и другие мезоны, о которых мы не будем говорить) в результате бомбардировки ядер протонами, разогнанными до больших скоростей. Полученный пучок пи-мезонов направляют на мишень, как правило водород, и по их взаимодействию с ядрами мишени судят о строении этих ядер. На коллоквиуме, который Оппенгеймер возглавлял в Рочестере, обсуждались последние результаты, полученные исследователями при работах в этом направлении, поскольку такой метод признан наиболее современным средством познания процессов, совершающихся в глубинах материи, внутри атомного ядра.

Оппенгеймер неоднократно ездил за границу, где читал лекции или принимал участие в философских диспутах. В 1958 году он приезжал в Париж и прочел ряд лекций в Сорбонне. Французское правительство наградило его орденом Почетного легиона. Андре Жорж на страницах «Фигаро» так описывал свои впечатления от множества информаций и фотографий, появившихся в парижской печати: «Хотя в какой-то мере фотографии, сделанные при помощи лампы-вспышки, изменяют и искажают образ, мне удалось подметить на его лице слишком много отпечатков, наложенных последними четырьмя с половиной годами – годами тяжелых испытаний. Его голубовато-серые глаза, когда-то самые яркие, самые блестящие в мире, теперь потускнели, помертвели, под ними появились круги. Две глубокие морщины прорезали его лицо от углов рта к носу. Мне также показалось, что он чаще, чем ранее, изъяснялся только по-английски. А ведь он знает французский язык весьма неплохо, и хотя говорит по-французски медленно, как бы раздумывая, его словарный запас богат, а речь полна нюансов. Все согласны с тем, что Оппенгеймер утомлен и опечален. За благородство приходится расплачиваться. И как не вспомнить прекрасные слова скандинавского писателя Карина Микаэлиса: «Отпечаток, наложенный временем на лицо человека, лучше всего показывает, как этот человек потратил свое время».

VI. Ученый и общество

Как представляются сейчас взаимоотношения между современной наукой и культурой? Между ученым и обществом? Вот проблемы, к которым постоянно возвращается мысль Оппенгеймера. И можно сказать, что жизнь Оппенгеймера подтвердила серьезность этих проблем.

Он часто настаивает на следующем положении: все возрастающие абстрагированность и специализация отраслей науки вырыли не существовавший ранее ров между ученым и другими членами общества, а подчас даже между ученым и его коллегами, работающими в других областях науки. Сама наука, как таковая, перестала быть вещью для всех, особенно же те ее отрасли, где единственно возможным языком стал язык математической абстракции. Ньютон или Галилей мог донести свои открытия до любого современника: в ту эпоху каждый образованный гражданин мог ценой небольшого усилия составить себе правильное представление о существе последних научных достижений, и это усилие обогащало его, повышало общую культуру. Сегодня никто, кроме физиков, не может до конца понять ни Эйнштейна, ни Шредингера. Правда, армия популяризаторов пытается рассказать привычным для всех языком о достижениях современной физики; но Оппенгеймер считает, что все эти попытки обречены на провал и причина такого положения кроется в самой сути вопроса. Оппенгеймер даже категорически утверждает, что ему никогда не доводилось услышать предназначенного для широкой публики популярного изложения квантовой теории или теории относительности, которое способствовало бы какому бы то ни было повышению уровня общей культуры слушателей. Даже тем, кто не разделяет пессимизма Оппенгеймера, Следует признать его заслугой то, что он в столь ясных выражениях ставит на обсуждение одну из наиболее важных проблем нашего времени.

Возможна ли популяризация научных знаний?

Первое затруднение, встречающееся на пути распространения научных знаний, состоит в том, что между общим уровнем знаний, полученных отдельным человеком в школе, и дальнейшим развитием науки, происшедшим за время его жизни как взрослого человека, образовался разрыв. Еще в конце прошлого столетия любой человек, окончивший высшее учебное заведение или даже только получивший аттестат зрелости, мог без больших усилий следить за исследованиями великих ученых, понимать сущность поставленных ими опытов и постигать главные идеи разработанных ими теорий. Теперь это перестало соответствовать действительности. Закон ускорения истории действует в науке так же, как и в других областях жизни современного общества. Сейчас никто не может только с помощью знаний, приобретенных по школьным программам, понять, например, последние работы по основным частицам материи или хотя бы процессы, происходящие в кристаллах полупроводников, на основе которых созданы современные электронные приборы. Мы присутствуем при проявлениях исторической закономерности, которую можно количественно сформулировать приблизительно следующим образом: было время, когда сумма новых знаний, полученных наукой на протяжении жизни одного, человека, составляла десять – двадцать процентов от тех дополнительных знаний, которые может приобрести взрослый человек в добавление к полученному в молодости среднему образованию; теперь это соотношение изменилось и достигает нескольких сот процентов/

Общая сумма знаний теперь существенно увеличилась, и это привело к тому, что один человек уже не в состоянии охватить всю эту сумму или хотя бы ее большую часть. Далеко в прошлое ушли времена, когда один и тот же человек мог одновременно быть гениальным философом, гениальным художником, гениальным геометром и гениальным врачом. Единство познания устранено навсегда: оно напоминает огромное зеркало, разбитое на мелкие кусочки, каждый из которых по-своему отражает мир. Может быть, именно об этом так сожалеет Оппенгеймер, именно в этом суть его постоянной ностальгии, тоски по ушедшим в прошлое временам.

Наконец, в такой области науки, как физика, абстракция достигла столь большой степени, что здесь уже не подходят обычные концепции и отношения повседневной жизни. На протяжении сотен миллионов лет познание мира развивалось на базе обычной деятельности, доступной нашим чувствам. Реальность, которую исследует наше познание сейчас, измеряется иным масштабом: она принадлежит или к макрокосмосу галактик или к микрокосмосу атомного ядра. Мы отлично представляем себе движение планет вокруг Солнца. Но мы не можем представить себе такую странную вещь, как волна-частица. И просто смиряемся с тем, что не повсюду время течет с одинаковой скоростью.

Да, сейчас значительно труднее следить за шествием науки, чем в прошлом. И тем не менее никогда наука не управляла так властно нашими судьбами. Из растущего разрыва между научным наследством прошлого и новыми открытиями, из подчас тревожащей власти ученого рождаются, с одной стороны, настоятельная необходимость для миллионов простых людей получить информацию о прогрессе науки, с другой – трудности подлинно научной популяризации. Журналы, книги, специальные отделы в ежедневных газетах свидетельствуют о том, что труд богов лабораторий окружен интересом, в основе которого лежит порой стремление познать мир, а порой просто тревога. Будет удовлетворен этот интерес или ему придется довольствоваться подделкой? Неужели наука и впрямь уже не поддается разъяснению?

Оппенгеймер стоит именно на этой точке зрения. По его мнению, наука стала отныне заповедником узкой группы специалистов, куда она не пускает не только широкие массы, но даже и специалистов по другим отраслям.

Да, Оппенгеймер так утверждает, и в то же время сам пытается объяснить миллионам слушателей британского радио, правда, не уравнения Шредингера, но некоторые общие, наиболее трудные для понимания выводы современной физики, основанной на этих уравнениях. Серия из шести лекций, опубликованная под названием «Наука и ее обычное понимание» .(это название было довольно неудачно переведено на французский язык как «Наука и здравый смысл»), представляет собой прекрасную попытку подлинно научной популяризации, которая была бы еще более глубокой и более действенной, если бы автор не начал с постулата о невозможности ее осуществить. И все же именно он, выступая в 1953 году перед бывшими студентами Принстонского университета, находит ободряющие слова: «Однако я верю, что современная наука богаче, тоньше, чем наука прошлого, она теснее связана с жизнью человека и его идеалами. Под «наукой прошлого» я понимаю науку века Разума, когда она имела столь сильное влияние на формы, традиции и чаяния человеческого общества, что нашла отражение в нашей Конституции. Наука не может остановиться, стать чем-то консервативным. Нет никакого сомнения, что квантовая механика представляет значительно более интересную, более поучительную, более богатую аналогию с человеческой жизнью, чем ньютоновская механика. Даже теория относительности, которую так сильно популяризировали и так плохо поняли, несомненно, представляет предмет реального интереса всего человечества в целом. Нельзя сомневаться в том, что если бы открытия биологии, химии и астрономии были поняты, они смогли бы обогатить всю нашу цивилизацию».

В другой речи, произнесенной в апреле 1958 года перед журналистами, Оппенгеймер даже утверждал: «Когда я обращаюсь к печати, я всегда учитываю, что говорю с людьми, выполняющими особо важную миссию в столь специфических условиях нашего сегодняшнего существования. Те из нас, чья задача состоит в сохранении накопленного уровня знаний и дальнейшем обогащении науки, надеются, что печать оберегает свободу дорог правды и общения для того, чтобы люди оставались определенным образом объединенными общими знаниями и общей человечностью».