Роберт Вильямс Вуд. Современный чародей физической лаборатории

Другим образцом шалостей, особенно подходившим к характеру Вуда, была шутка с дверными звонками нового дома, который был выстроен недалеко от Латинской школы в Роксбери [7] , в которой Роб умирал от скуки. Было что-то привлекательное в длинном ряде переговорных трубок с кнопками внизу в вестибюле. Однажды Робу пришла в голову идея, что очень просто «замкнуть накоротко» эти трубки.

То, чего ему нехватало для этого, он нашел дома. в чулане, где хранились бумага, веревки и всякий хлам. Это была длинная картонная трубка, около трех дюймов диаметром. Он приставил ее к ряду переговорных трубок в вестибюле, наметив кружки, соответствующие их отверстиям. Потом он вырезал дыры в отмеченных местах перочинным ножом, а концы трубки заткнул.

7

Роксбери — часть г. Бостона. Ред.

Далее, с помощью своего друга и соседа по дому, он прикрепил это приспособление к переговорным трубкам, в результате чего получилась «перемычка», дававшая возможность жильцам дома говорить друг с другом.

Затем маленькие чертенята нажали все кнопки вызова, начав с верхнего этажа, чтобы обеспечить себе безопасное отступление. Надо вообразить, какое вавилонское столпотворение произошло в доме.

Вуд рассказывает теперь, вспоминая часть детства, проведенную на заводе Стэртеванта:

«Первая действительно интересная вещь, которую я запомнил на заводе, была началом моих занятий электричеством. Я заметил, что когда я спускался вниз по длинному темному проходу, который соединял огромный приводной ремень, передававший энергию от маховика к воздуходувной машине доменной печи, у меня всегда вставали дыбом волосы. Сначала я решил, что это происходит от страха. Но потом я уже не боялся — и стал искать другое объяснение. Я заинтересовался — не дует ли откуда-нибудь ветер. Я протянул руку к шуршащему ремню — посмотреть, не от него ли дует. Сразу же из концов моих пальцев потекли фиолетовые огненные струйки. Я был поражен и взволнован. Я еще приблизил руку к ремню, и к моей руке проскочила длинная искра.

Как все дети, я знал об электрических искрах, которые можно получить из кошки, или если скользить по толстому ковру, а потом прикоснуться к дверной ручке — и я знал, как можно поднимать маленькие кусочки бумаги сургучом, потертым чем-нибудь. Кроме этого, я читал «Элементы физики» Арнольда. В результате всего этого, я сразу понял, что этот ремень — мощная электростатическая машина и притом находящаяся в моем полном распоряжении. Теперь я знаю, что ремень, который я тогда употреблял, можно рассматривать почти как предшественника генератора Ван де Граафа [8] . Я сделал себе лейденские банки и другие аппараты, которые действуют только при наличии источника электричества большой силы. У меня никогда не было несчастных случаев, но однажды я был очень близок от несчастья — чуть не потерял правую руку. Какими бы большими и мощными ни были машины, одной из самых опасных во всякой мастерской является циркулярная пила. Один раз я распиливал тяжелую доску, как вдруг она выскочила из моей руки и при этом потянула меня вперед, так что кисть руки почти попала под пилу. Рабочие сказали мне, что это было «пружинистое» дерево. Когда оно проходит пилу, оно зажимает диск, потом прыгает и тянет вас вперед».

8

Электростатическая установка, позволяющая достигать напряжений до десятка миллионов вольт с достаточной мощностью. Ред.

В то время Вуд начал играть и экспериментировать со всеми большими машинами, включая и гидравлические прессы. Он очевидно не хотел беспокоить свою мать и не рассказывал ей о своих опытах и опасных приключениях. Он играл на заводе только после школы и в субботу, потому что мать в это время посылала его в школу мистрис Уокер, а потом — в школу другой незадачливой леди, старой девы, мисс Вестон. Главное воспоминание Роба о мистрис Уокер — о том, как двое из старших мальчиков заперли ее в уборной, которая выходила в школьный зал. Когда она была выпущена из ужасного заключения, она указала пальцем на двух братьев, виновников несчастья, и сказала перед всей школой:

«Малькольм и Исаак, соберите ваши книжки, идите прямо домой и никогда не возвращайтесь в эту школу».

Мальчики уложили учебники, а потом один из них обернулся на ходу и сказал:

«Мистрис Уокер, триста пятьдесят долларов выходят от вас прямо в дверь». Оба они, конечно, вернулись через два или три дня.

Сообщения мистрис Уокер о юном Роберте, если и не такие скандальные, были совсем неутешительны. Она говорила, что мальчик невнимателен, почти туп, и что его мысли почти всегда «блуждают где-то в стороне».

Где они «блуждали», когда он не был поглощен заводом Стэртеванта или взрывами самодельных бомб, доктор Вуд рассказывает сам. Рассказ несколько сбивает нашу хронологию, но помогает обрисовать общую картину.

«В школе у нас не преподавалось никаких наук, хотя было что-то, что называлось у мистрис Уокер ботаникой, когда мне было восемь или девять лет. Я ненавидел эту ботанику и гораздо хуже успевал в ней, чем в других предметах. Она состояла из чего-то, что называлось определением цветов. На парту тебе клали цветок, и предполагалось, что. ты найдешь его название, разыскивая его в ботанической книге, где разные части цветка: чашечка, венчик, тычинки и пестики, были расположены в таблицы. Надо было найти сверху вертикальную колонку и потом следовать по ней вниз до соответствующей горизонтальной, где находится ссылка на другую страницу таблиц, на которой надо было опять повторять все с самого начала. Действительно, можно было все же добраться до названия цветка в конце концов, если знать, как это делается, и не путаться. Это интересовало меня — так же, как интересуют кроссворды в настоящее время. В девять или десять лет я заинтересовался, как теперь ее можно бы было назвать, физиологией растений — сажал, например, желудь или боб, и когда он прорастал, переворачивал его вверх ногами и смотрел, что из этого выйдет; или же брал пыльцу с яблони и помещал в рыльце цветка груши и производил другие странные эксперименты с перекрестным опылением. Я научился срезать зимой ветки, опускать их в банки с водой и ставить на солнце и смотреть, как набухают почки и появляются листья; поливал растения красными чернилами, чтобы исследовать, станут ли от этого белые цветы красными; сажал семена в цветочные горшки, закрывал стеклом и ставил на солнце, и был очень рад, когда заметил, что если поднять стекло и понюхать — пахнет точно так же, как в оранжерее Стэртеванта.

Отец дал мне очень хороший микроскоп и толстую книгу Карпентера о микроскопии. После этого у меня начались экскурсии, с которых я приносил экземпляры из луж и ручьев, в стеклянных банках — чтобы рассмотреть их под микроскопом. Микроскопия в то время была «наукой», которая изучала любую вещь, лишь бы она была достаточно маленькая. Даже в настоящее время в Англии существует Королевское Микроскопическое Общество — и я состою его почетным членом. Я изготовлял препараты и менялся с другими энтузиастами этого дела — у меня были корреспонденты почти во всех штатах. Одно время я даже посылал почтой живые экземпляры обитателей воды в маленьких пузырьках с водой в обмен на готовые препараты. Мой отец считал, что научит меня по-настоящему ценить деньги, заставляя меня «зарабатывать» на карманные расходы с раннего детства [В записях Вуда содержится история того, как отец (когда Роберту было 13 лет) взял его в Бостон и купил ему за 100 долларов, или еще дороже, высокий мужской велосипед «Колумбия». Вуд настаивал, чтобы я обязательно поместил эту историю, а я хотел ее пропустить. Его просьбы о включении этого рассказа в книгу не повлияли на меня. Вот что он писал мне: «Оправданием велосипеда „Колумбия“ будет — показать черту, унаследованную мною от отца, который в денежных делах соединял в себе новоанглийскую бережливость и гавайскую расточительность. Меня в юности учили беречь пенни , но не волновались, если я швырял долларами — даже если я ими не располагал сам. Гертруда говорит, что я всегда езжу на короткие расстояния и один в жестком вагоне, а когда мы с ней отправляемся, вместе в Калифорнию — заказываю отдельное купе в лучшем экспрессе».

Вуд вообще не очень настаивал на том, что, по его мнению, именно должно войти в книгу и что не должно, но буквально умолял включить историю с велосипедом. Будто бы я у него хочу его отнять. Я, наконец, начал понимать, что этот велосипед очень важен для него, но не мог понять, чем именно, потому что его экономические объяснения меня не тронули — и вдруг мне пришла в голову идея: причина в том, что он до сих пор ездит на этом же самом велосипеде — и, наверное, будет ездить до самой смерти. Если на том свете он поедет к вратам рая, то уж, наверное, на этом велосипеде. И здесь он будет, ожидать, что его встретят с заслуженным почетом:

«Вот едет кто-то на высокой лошадке — на больших колесах — не то что какое-нибудь пешеходное ничтожество».

Так начинает обрисовываться сочетание всегда благовоспитанного высокомерия с не всегда благовоспитанными дерзостью и проказами, странным образом соединенными с добротой и мягкостью, что делает этого человека единственным в своем роде.

В Ямайка Плэйн у нас был участок земли около акра за нашим домом, где мы разводили огород. [Узнав, что мясник продает своим клиентам ветки мяты по пятнадцати центов, я попросил своего отца, чтобы он уговорил мясника пополнять запас веток у меня. У нас была маленькая грядка мяты в огороде, для нашего собственного употребления, но я расширил ее и добился того, что у меня была цветущая грядка в десять квадратных футов. Каждое утро до завтрака я бегал вниз под гору — к лавке мясника с огромным букетом мяты. Он платил мне по пять центов. Из моего букета он легко мог сделать пятнадцать или двадцать пучков, каждый из которых он продавал втридорога. Работа, которую я больше всего не любил, была — снимать жучков с виноградной лозы и выкапывать одуванчики в газоне, который окружал дом. Но из этих именно источников я получал почти все мои доходы.

Мои первые затраты были на покупку резины для рогаток и образцов минералов, которые продавались в магазине пособий по естественной истории в Бостоне, — для моей коллекции камней. Позднее мои покупки включали химикалии и материалы для фейерверков. Отец дал мне геологический молоток. Вооружившись им, я бродил по каменоломням вокруг Бостона в поискам минералов и окаменелостей. Результаты моих экскурсий, вместе с образцами, которые я время от времени покупал, составили в конце концов объемистую коллекцию.

Экспедицией, взволновавшей меня больше других, — была поездка на велосипеде в Брейнтри, в знаменитую каменоломню, где находят гигантских трилобитов Раradoxides harlani. Интересно, как крепко запоминаешь название лучших образцов своей коллекции. Я где-то прочел фантастическую историю об этих трилобитах, о том, что их нельзя найти нигде больше на всем земном шаре и что какой-то ученый-романтик выдвинул теорию о возможности их прилета на землю на метеорите. Я набрал такой тяжелый мешок этих трилобитов, что только с большим трудом мне удалось подвесить его к велосипеду.