Робеспьер. В поисках истины

Как это должно быть ужасно — разлука с любимым человеком!

Но ещё ужаснее принадлежать тому, кого не любишь.

Она вздрогнула и, чтоб отогнать мучительные мысли, неотступно кружившиеся в голове, спросила у Соньки: почему она так испугалась, увидавши Алёшку? Разве он страшный?

Сонька подняла на неё полный наивного изумления взгляд.

— Да ведь он теперь в разбойники пошёл, боярышня, как же его не бояться? — возразила она.

Солнце не совсем ещё выкатилось из-за леса, когда поезд графа Паланецкого тронулся в путь.

Отношения между новобрачными не изменялись. С удивительною настойчивостью выдерживал граф тон холодной учтивости и почтительного внимания к супруге, принятый им с той минуты, как они остались вдвоём.

Без сомнения, всю дорогу так будет, решила она про себя.

И так благотворно влияла на неё эта мысль, что она не только с удовольствием выслушивала его рассказы о местностях, через которые они проезжали, но даже до того расхрабрилась, что сама стала предлагать ему вопросы.

Приключения последней ночи, встреча Соньки с Алёшкой в таинственном хуторе среди леса всё ещё смущали ей душу, но с каждым часом впечатления эти слабели и вытеснялись из памяти другими.

Днём лес показался ей далеко не таким страшным, как ночью. Он был полон радости и жизни, в него со всех сторон проникали солнечные лучи, переливаясь изумрудным блеском в зелени. По веткам столетних дубов перепрыгивали белки, весело щебетали птицы, хлопотливо кружась у своих гнёзд. Над кустами порхали бабочки, в траве алела земляника, пестрели цветы.

Замечая, как всё это радует Клавдию, граф время от времени приказывал остановиться и предлагал ей выйти, чтоб прогуляться. Она выпрыгивала из кареты, не дождавшись, чтоб откинули подножку; к ней бежала навстречу Сонька, ехавшая позади в кибитке с вещами, и они принимались за собирание цветов и ягод, в сопровождении Октавиуса и Товия, не отходивших от них ни на шаг.

Граф же тем временем, вынув книгу из маленькой дорожной библиотеки, усаживался под деревом и читал, покуривая трубку. Следующую ночь они провели в каком-то густо населённом местечке, на постоялом дворе. Но гонец, посланный вперёд, и тут всё для них приготовил, как и на хуторе в лесу. И тут точно так же встретили их с низкими почтительными поклонами и ввели в горницы, устланные коврами. В той, что отведена была Клавдии, и стены были ими увешаны. После ужина, роскошно сервированного, граф проводил супругу до двери в её спальню и, пожелав ей покойного сна, с почтительным поклоном удалился.

И следующие ночи провёл он далеко от неё, а днём точно так же учтиво с нею разговаривал и внимательно предупреждал малейшие её желания, и ничего больше.

Наконец (путешествие их уже длилось много дней) граф объявил своей супруге, что сегодня остановок не будет. Надо стараться поспеть в Варшаву к вечеру.

Погода, всё время великолепная, стала портиться; поднялся ветер, пошёл дождь. Местность, по которой они ехали, была скучная: засеянные поля однообразно тянулись за бедными деревушками, в которых ничего, кроме воды, нельзя было достать. Хорошо, что у наших путешественников в запасах всякого рода недостатка не было.

Граф был серьёзен, молчалив и не отрывал глаз от книги. По временам он приказывал делать остановки, выдвигал складной столик, вынимал шкатулку с письменными принадлежностями и писал письма на синеватой золотообрезной бумаге большого формата. Письма эти он тут же вкладывал в конверты, запечатывал их большой золотой печатью с гербом и передавал через окно Товию.

В этот день Клавдия с самого утра чувствовала себя в тоскливом настроении.

Ночью у неё был продолжительный разговор с Сонькой, которая так напугала её рассказами о великолепной опочивальне с двуспальной кроватью под бархатным балдахином в замке графа Паланецкого, что снова заглохшие было опасения пробудились в душе бедной молодой графини, опять стало замирать у неё сердце при мысли о предстоявших ей ужасах, и несколько раз принималась она украдкой плакать, отвернувшись от своего загадочного спутника.

Много странных и любопытных открытий сделала Сонька во время пути. Не говоря уж о подробностях насчёт роскоши и великолепия родового дома графа, о которых с особенной готовностью распространялась при ней его свита, она узнала, что Алёшку все эти люди хорошо знают, зовут его Олесей и находятся с ним в наилучших отношениях. Но на вопрос её: «Как это удалось ему бежать из острога?» (о заключении его она слышала ещё дома, за месяц до барышниной свадьбы) — ей никто не хотел ответить. Одни отговаривались незнанием, другие же отрицали сам факт его заключения в тюрьму.

— Да как же, все у нас тогда говорили. Товарищей его в наш острог посадили; из принкулинских многие с ними виделись и нашим сказывали. От колодников-то и узнали, что атаман их под Киевом пойман, и вдруг он здесь очутился, — дивилась Сонька.

— Да, может, это другого поймали, а не его, — возражали ей.

И к этому прибавляли с гордостью, что Олесю их трудно поймать.

— Там его Соколом зовут, — замечала Сонька.

— Не знаем, для нас он Олеся, — отвечали ей.

— Да он, может быть, вовсе и не разбойник, — сказала Клавдия, когда камеристка передала ей этот разговор. — Разве стали бы они дружить с душегубцем?

— Ах, боярышня, у них ничего не поймёшь! — возражала с досадой Сонька. — Вы вот думаете, что эти двое, Товий с Октавиусом, по-русски не понимают, а они все до крошечки понимают.

— Не может быть!

— Да уж я вам говорю.

— А откуда ты это знаешь?

— Да уж знаю, — стояла на своём Сонька.

А немного погодя она спрашивала у барышни (так продолжала она называть свою госпожу), известно ли ей про графского брата.

— У него нет братьев, у него только две сестры, — отвечала Клавдия.

— Те само собой. Молодые графини со старой графиней в Петербурге живут, а, кроме того, у них ещё брат есть.

— Где же он, этот брат?

— Да разно толкуют: кто говорит, что далеко он где-то содержится, не в Русской земле, а другие — что он здесь, в их варшавском доме, в подземелье будто заперт, и будто он сумасшедшим притворяется, чтоб голову ему не отрубили... Да вы, барышня, не робейте, — поспешила она прибавить, испугавшись бледности, разлившейся по лицу её слушательницы, — он под крепким караулом у них сидит, на цепи, вы его и не увидите.

Как ни торопился граф доехать засветло до цели своего путешествия и как кучера с форейторами ни гнали лошадей, но разразившаяся к вечеру гроза задержала их в пути до поздней ночи.

Нервное раздражение, овладевшее Клавдией с утра, с каждым часом усиливалось. Ни на секунду не могла она отогнать мрачные мысли, осаждавшие её воображение. Жуткое предчувствие сжимало ей грудь до боли, и слёзы уже не облегчали душу.

Да и боялась она плакать. Граф всё чаще и чаще искоса на неё поглядывал с каким-то странным любопытством, точно посмеиваясь над нею про себя.