Робеспьер

Конечно, и сейчас, в начале своего политического пути, Робеспьер не был сторонним наблюдателем. Он горячо спорил уже во время обсуждения порядка заседаний при проверке депутатских полномочий, он участвовал в клятве, данной в зале для игры в мяч, и даже был одним из составителей текста этой клятвы, он эскортировал короля в Париж и побывал в освобожденной народом Бастилии, наконец он горячо выступал в Собрании в августе — сентябре 1789 года. И, однако, прежде всего в этот период он не действовал и не выступал, а учился. Это время было для Максимилиана временем политической учебы, временем осмысления событий начала революции, временем, когда он определял и продумывал свой дальнейший жизненный путь. Его не сломили первые неудачи — он был готов к ним. Его не отшатнула злоба — он ждал ее. Он уже испытал и едкую горечь поражения и первую радость победы. Он уже угадывал, что судьей и его дел, и его речей, и его самого будет не король, не министры, не товарищи по Собранию, а единственно народ, тот самый народ, во имя которого он решил биться без страха и упрека и которому готов был отдать весь свой талант, все свое честолюбие, всю свою жизнь — до последнего вздоха.

Глава 7 Снова Париж

Столица встречала Максимилиана неласково. Ветер поминутно срывал шляпу, дождь промочил до нитки, кругом двигались угрюмые, занятые своими делами люди.

Он чувствовал себя одиноким, потерянным. Он плохо знал Париж. Здесь у него никого не было. Когда-то, очень давно, в первые годы учебы, Максимилиан посещал, правда, один дом, где его принимали с охотой и любовью. Это был дом Лароша, настоятеля собора Парижской богоматери, дальнего родственника семьи Робеспьеров. Ларош с большой сердечностью относился к Максимилиану, и юноша в те годы смотрел на него как на отца. Но добрый Ларош давно спит в могиле, жилище его занято чужими людьми, осталась только память. Былого не воскресишь. Надо срочно искать пристанище. Долго квартировать в гостинице при своих скудных средствах он не может.

Первые свои заседания после переезда Ассамблея проводила в здании архиепископского дворца; потом законодатели осели в большом Тюильрийском манеже, близ резиденции короля.

Максимилиан и не помышлял о постоянном жилище в районе Тюильри. Это было бы, конечно, очень удобно, но квартира в центре стоила дорого и найти ее было трудно. После небольших колебаний Робеспьер поселился вдали от места своей работы, в квартале Марэ, на улице Сентонж, в доме № 30. Здесь он снял пополам с одним молодым человеком маленькую и плохонькую квартирку, которая, впрочем, его вполне устроила. Соседа звали Пьер Вилье. Он готовился к военной службе и, редко бывая дома, ничем не стеснял Максимилиана. Напротив, последний иногда прибегал к его помощи, поручая ему переписку своих речей и разную мелкую работу.

Жизнь в столице была дорогой и хлопотливой. Максимилиан, никогда не имевший лишних денег, в первые месяцы своего пребывания в Париже сильно бедствовал и опять, как некогда в годы учения, отказывал себе в выходном костюме. Половину депутатского оклада он посылал сестре в Аррас; не дешево обходились ресторанные завтраки и обеды; остаток средств поглощали корреспонденция, покупка газет и оплата услуг Вилье.

Впрочем, отсутствие денег не смущало Максимилиана. Гораздо больше его беспокоило отсутствие времени. Если в бытность свою аррасским адвокатом он имел очень небольшие досуги, то теперь их не находилось вовсе. Учредительное собрание отнимало у него почти весь день, оставляя лишь перерыв на обед, демократические клубы — весь вечер до одиннадцати-двенадцати часов, так что, уходя из дому ранним утром, он возвращался лишь поздней ночью. А ведь нужно было еще регулярно просматривать газеты и другие материалы, писать письма, отвечать на различные запросы, подготавливать статьи для прессы, встречаться с людьми, нужно было, наконец, — и это требовало особенно много времени — составлять тексты выступлений для следующего дня. При этом всегда верный себе Максимилиан относился с исключительной серьезностью к каждому из своих дел, ничего не откладывая, ничем не пренебрегая: среди тысячи забот он не забывал вовремя отправить деньги сестре и тщательно напудрить волосы, написать другу в Аррас и правильно завязать батистовый галстук, вдумчиво ответить на очередной пасквиль и отутюжить свой старый оливковый фрак. И вот в противовес многим своим коллегам вроде Талейрана или Ле-Шапелье, которые, притомившись за день, коротали вечера и ночи в казино или публичных домах, манкируя следующими заседаниями Собрания, стойкий аррасец часто проводит свои бессонные ночи за письменным столом, с тем чтобы ранним утром снова быть во всеоружии идей и аргументов. Неудивительно, что вскоре его лицо еще более побледнеет, глаза ввалятся и засверкают лихорадочным блеском: страшное напряжение должно было оставить следы, которых не могли снять ежедневные принудительные прогулки от улицы Сентонж до Тюильрийского дворца и обратно. Эти прогулки он, впрочем, ценил не только потому, что во время них мог дышать воздухом и отвлекаться от постоянных мыслей. Они знакомили со столицей, с жизнью и настроениями тех людей, во имя интересов которых Максимилиан вел свои баталии в Учредительном собрании.

Как ни плохо знал Робеспьер Париж, от взгляда его не могли укрыться те перемены, которые произошли здесь за последние восемь лет.

Этот огромный город с полумиллионным населением рос точно на дрожжах. Правда, центр с его прекрасными памятниками архитектуры, замечательными дворцами, соборами и парками почти не менялся. Зато окраины и предместья ежегодно обрастали десятками новых зданий. Париж лихорадочно строился. Появилась особая категория буржуа-домовладельцев, которые воздвигали дома исключительно для того, чтобы сдавать их в наем. Максимилиан постоянно обращал внимание на многолюдность улиц и площадей, где царила нескончаемая пестрая сутолока, почти одинаковая и ранним утром и поздним вечером.

Париж недаром стоял в авангарде городов страны. Изделия его мануфактур славились далеко за пределами Франции. Обслуживая преимущественно двор, крупных финансистов, богатых дворян и высшее духовенство, столичная промышленность изготовляла главным образом предметы роскоши: газ, кружева, ленты, шелковые материи, ювелирные изделия, позументы, парфюмерию. Большой известностью пользовались королевские мануфактуры гобеленов и ковровых тканей, а также предприятия, производившие художественную мебель. Кроме того, в Париже были чулочно-вязальные мастерские, фарфоровые, фаянсовые и обойные фабрики, свечные заводы, пивоварни, бумагопрядильни, кожевенные и красильные предприятия, столярные мастерские, каретные заведения; видное место занимало производство строительных материалов. При этом, однако, крупные капиталистические мануфактуры с ручным или машинным трудом были исключениями. Подавляющее число предприятий Парижа представляло мелкие мастерские, насчитывавшие всего лишь по нескольку человек рабочих.

Естественно, что парижский пролетариат был невелик, составляя немногим более четверти занятого в производстве населения. К нему примыкали строительные рабочие — землекопы, каменщики, плотники, маляры, состоявшие из пришлого деревенского элемента, скоплявшегося в Париже с весны и снова уходившего с наступлением холодов. По-прежнему запевалами в хоре трудового люда были ремесленники, связанные с остатками средневековых цехов, продолжавших еще сохранять господство в некоторых отраслях производства.

Максимилиан знал об исключительно тяжелом положении парижского пролетариата. Вынужденный работать по четырнадцать-шестнадцать часов в сутки, мануфактурный рабочий получал не более двадцати-тридцати су в день, между тем как на хлеб и муку в 1789 году ему приходилось ежедневно тратить не менее восемнадцати су, на все же остальные потребности семьи рабочего оставалось чистых семь су (около восемнадцати копеек) в день! Не мудрено, что рабочие часто возмущались, организовывали стачки и поднимали восстания.

Специфической чертой Парижа конца XVIII века было наличие значительной прослойки мелкой буржуазии. В ее состав входили владельцы карликовых предприятий, небогатые лавочники, рыночные торговцы, собственники харчевен и постоялых дворов. Эти Элементы имели в Париже, несомненно, гораздо больший социальный удельный вес, нежели крупная торгово-промышленная буржуазия. Фигура мелкого буржуа, типичного для Парижа, характерна своей демократичностью. Небогатому мастеру или скромному владельцу крохотной лавки мало знаком антагонизм между трудом и капиталом, неизбежный на крупных капиталистических предприятиях. Такой мелкий буржуа вместе с рабочим и подмастерьем страдает от притеснений власть имущих, от нехваток продовольствия и отсутствия хлеба, он полон негодования против тех, кто, купаясь в роскоши, мешает жить простому народу. Неудивительно, что эти люди выступают в одних рядах с пролетариатом и в день 14 июля, и в дни 5–6 октября, и позднее во всех классовых битвах революционного Парижа.

Интересы и чаяния мелкой буржуазии были особенно близки и понятны Максимилиану Робеспьеру, — верному ученику и последователю великого народника Жан Жака Руссо.

Робеспьер в 24 года (с портрета, принадлежавшего семье Робеспьеров).

Жан Жак Руссо в последние годы жизни.

Главными объектами внимания Максимилиана, если не считать его работы в Учредительном собрании, постоянно оставались пресса и клубы.

Пресса была рождена революцией. В течение лета 1789 года появилось огромное количество газет, журналов и листков, выходивших ежедневно, еженедельно и ежемесячно, продававшихся и высылавшихся по подписке, раздававшихся бесплатно и расклеивавшихся на стенах домов столицы. Газеты различных партий и группировок боролись за общественное мнение, стремились овладеть им или подчинялись ему. Иные листки, выйдя раз или два, затем закрывались; некоторые влачили жалкое существование в течение более длительного времени; были, однако, газеты, популярность которых, возрастая изо дня в день, обеспечивала самую широкую известность как им самим, так и их издателям.