Робеспьер
Шрифт:
Когда Шабо делал свой донос, он и не подозревал, что его уже опередили. Причем опередил его именно тот человек, которого он и Базир, давая свои разоблачения, пощадили или о котором они действительно не имели компрометирующих сведений. Шабо никак не мог думать, что в октябре — ноябре он стал объектом страстных нападок в Конвенте и клубе в основном потому, что его оговорил Фабр д’Эглантин. Но оказалось, что хитрый и коварный Фабр раньше, чем кто-либо из его товарищей, сообразил, куда дует ветер: Шабо сделал донос в середине ноября, а Фабр провел свой ловкий демарш еще 10–12 октября.
Видя, что в Конвенте начали подниматься эбертисты, что многих иностранцев стали подозревать, что Эспаньяк арестован, Фабр, одной рукой беря от Делоне крупную взятку за свое участие в деле Ост-Индской компании, другой спешно строчил тщательно продуманный донос. 21 вандемьера (12 октября) он потребовал, чтобы его выслушали десять
Главный удар Фабр наносил по иностранным банкирам и некоторым лицам, действовавшим совместно с ними. Он указал, что в центре заговора находятся Проли, Дефье и Перейра, объединенные с целым рядом финансистов — агентов Австрии и Пруссии. Эти главари выведывали правительственные тайны и руководили в шпионских целях квазипатриотическими газетами. С ними, согласно заявлению Фабра, играя роль их послушных орудий, были связаны депутаты Жюльен и Шабо и член Комитета общественного спасения Эро де Сешель. Отсюда, между прочим, сообщал доносчик, шел и иностранный брак Шабо и приданое в двести тысяч ливров, которые он получил как оплату своего предательства. Любопытно, что, выдавая Шабо и Жюльена, Фабр ни словом не обмолвился о Делоне — их сообщнике, — ибо сам только что получил от него взятку за согласие потворствовать ост-индской афере.
Фабр бил без промаха. Его расчет был верен. В членах Комитетов во главе с Робеспьером он нашел самых внимательных слушателей, ни на минуту не заподозривших его доноса и целей, в которых он был сделан. Робеспьер и Сен-Жюст уже давно подозревали наличие иностранного заговора. С некоторых пор им казалось весьма странной также деятельность их соратника по Комитету общественного спасения — Эро де Сешеля.
Эро де Сешель — «прекрасный Эро», как его называли товарищи за особую красоту его лица и телосложения, — был настоящим баловнем судьбы. Природа не обидела его ни внешностью, ни талантами, ни состоянием. Этот богач-сибарит, тонкий ценитель женской красоты и любитель вакхических наслаждений, прямо или косвенно принимал участие во многих важных актах революции. Когда-то он был близок к фельянам, но вовремя отошел от них и примкнул к жирондистам, которых опять-таки вовремя оставил, для того чтобы сесть на Горе. Один из основных авторов текста конституции 1793 года, Эро 30 мая того же года, за день до начала антижирондистского восстания, был приглашен в члены Комитета общественного спасения. Не зная твердых убеждений и ценя в жизни только удовольствия, Эро летом — осенью 1793 года начал лавировать между фракциями, имея друзей как среди эбертистов, так и среди дантонистов. Это обстоятельство само по себе не могло не настроить против него щепетильного в вопросах партийных взглядов Робеспьера. Дружба Эро с темными дельцами вроде Проли, с одной стороны, и одновременное разглашение некоторых тайн Комитета — с другой, превращали подозрения Неподкупного в уверенность. «Гнусное разглашение секретов Комитета, — писал он в своей записной книжке, — либо со стороны канцелярских служащих, либо со стороны других лиц... Изгоните прежде всего предателя, который заседает вместе с вами...» Донос Фабра в этом плане, следовательно, бил в самую точку. Немедленно по получении всех этих сведений Комитеты арестовали целый ряд лиц — эбертистов и агентов Эро де Сешеля. Был арестован и друг Клоотса, банкир Ван-ден-Ивер. Самого Эро фактически исключили из Комитета общественного спасения, послав его в длительную командировку. За Шабо, Жюльеном, Базиром и другими был установлен тщательный надзор, следствием которого явились нападки и допросы, лишившие душевного равновесия Шабо и вынудившие его в конце концов на донос со своей стороны.
Донос Шабо и Базира укрепил членов правительственных Комитетов в сложившихся у них представлениях. Заявление Фабра блестяще подтверждалось, причем подтверждалось совершенно независимо от Фабра людьми, на которых он указал как на участников заговора! Все это казалось весьма правдоподобным. Позиции Фабра укреплялись. Его пригласили принять участие в разборе дела по доносу Шабо. Удовлетворенный Фабр считал себя в полной безопасности. Он и не подозревал, что в бумагах Делоне, которого должны были арестовать с минуты на минуту, содержался документ, явившийся впоследствии для него, Фабра, смертным приговором.
Сделав свое сообщение в Комитете общественной безопасности, Шабо начал лихорадочно разыскивать кого-либо из единомышленников. Он разыскал Куртуа, человека близкого к Дантону, и описал ему положение дел. Куртуа тотчас же известил главу фракции, все еще отдыхавшего в Арси-сюр-Об. Дантон сразу понял остроту положения. Предстояли страшные дела и грозные битвы. Разоблачение грозило и непосредственно ему. Полный страха и сомнений, он оставил свое мирное
убежище и вечером 30 брюмера (20 ноября) был уже в Париже, готовый ринуться в бой.Комитет принял решение арестовать и доносчиков и обвиненных доносом. Шабо, не зная о более раннем заявлении Фабра, полагал, что его арестуют только для виду. Он просил, чтобы его и Базира арестовали в восемь часов вечера у него на квартире, указывая, что в этот час там соберутся все заговорщики, которых можно будет взять сразу. Однако по непонятным причинам Комитет арестовал доносителей в восемь часов утра, что дало возможность главным обвиняемым Батцу и Жюльену заблаговременно скрыться. Батц исчез, как обычно, растворившись в воздухе. Жюльен некоторое время скрывался у друга Дантона, Делакруа, а затем бежал из Парижа. Но Делоне, к великому несчастью для Фабра д’Эглантина, был все же арестован. Его бумаги опечатали. С нескрываемым ехидством Делоне заявил, что в этих бумагах разыщут документ, позволяющий определить главного виновника. Специальная комиссия, выделенная Комитетами во главе с Амаром, приступила к расследованию. Расследование тянулось медленно и проходило в тайне.
Тень иностранного заговора упала на Конвент и правительственные учреждения. Еще ничего не было известно в точности, но уже ползли слухи. Шли многочисленные аресты. Фракции и их вожди готовились к смертельной борьбе. Робеспьер, стоявший у руля, с тревогой и недоумением следил за курсом корабля революции.
Его крайне смутило все то, что произошло за последние два месяца. Он догадывался о существовании заговоров еще накануне доноса Фабра; он ясно говорил об этом 19 вандемьера (10 октября), ставя под подозрение всех иностранцев, прикрывавшихся маской патриотизма, и призывая к усилению бдительности своих коллег. Но его поражало, что с иностранцами оказались связаны люди, которых он долгое время считал товарищами в борьбе. Он еще не вполне верил этому. Он не хотел пока что смешивать борьбы фракций, борьбы идей с диверсиями и шпионажем. Он видел, что хотя Дантон и Демулен задеты своими связями, хотя имя Дантона и фигурировало в заявлении Базира, но все это ведь были, по существу, очень слабые и косвенные улики! А Фабр, этот спесивый человек с лорнетом у глаз, который ему, Робеспьеру, был всегда так несимпатичен, оказался даже горячим патриотом! Ну что ж, посмотрим, что будет дальше. А пока что нужно прилагать все силы к тому, чтобы тушить внутреннюю фракционную борьбу, чтобы не дать разгореться огню, который может пожрать все дело революции.
Глава 4
Суд якобинцев
Было самое начало зимы, страшной голодной зимы 1793/94 года. Клуб якобинцев переживал бурные дни. Шла чистка. Рядовые члены обсуждали взгляды и поступки прославленных лидеров. Это было страшно. Прошлые заслуги не спасали от остракизма тех, кто казался недостаточно преданным идеям революции сегодня. А быть изгнанным из клуба теперь значило стать на прямую дорогу к гильотине.
И вот 13 фримера (3 декабря) пришла очередь Дантона. Его обвинили в вялости и равнодушии, в том, что он требовал отказа от суровых мер, вызванных обстоятельствами. Не он ли развалил первый Комитет общественного спасения? Не он ли играл на руку жирондистам? Не он ли, прикрываясь решительными фразами, вот уже почти год как топчется на месте, а то и прямо тянет назад? Кто-то не преминул напомнить о состоянии Дантона, выросшем как на дрожжах за годы революции.
Циклоп встал. Крупные капли пота дрожали на его огромном выпуклом лбу. В его голосе не чувствовалось обычной силы. Кругом шумели. Дантон пытался увернуться от прямого удара, взывая к теням прошлого. Разве он уже не тот, кого боготворили патриоты и на кого воздвигали гонения тираны?
Разве он не был самым бесстрашным защитником Марата? Нет, недоброжелатели не могут уличить его ни в каком преступлении. Он хочет оставаться, стоя перед народом во весь рост. Что касается его состояния, то оно не так уж и велико, как считают; оно осталось таким же, каким было до революции. Впрочем, он требует создания комиссии, которой будет поручено рассмотреть предъявленные ему обвинения. Шум усилился. Защита казалась слабой и никого не убедила. Зачем было взывать к памяти Марата? Все присутствующие знали, что Дантон не выносил покойного Друга народа. А разговоры о состоянии, не были ли они пустой болтовней?
Но вот на ораторскую трибуну порывисто взбегает Робеспьер. Он сразу начинает говорить. Его голос непривычно взволнован. Он требует, чтобы обвинители Дантона точно изложили свои жалобы. Однако на это никто не решается. Зал молчит.
— В таком случае это сделаю я, — говорит Неподкупный.
Он обращается прямо к обвиняемому.
— Дантон, разве ты не знаешь, что чем больше у человека мужества и патриотизма, тем больше враги общественного дела домогаются его гибели? Разве ты не знаешь, да и все вы, граждане, разве не знаете, что это обычный путь клеветы? А кто клеветники? Люди, которые кажутся совершенно свободными от порока, но в действительности не проявившие и никакой добродетели…