Робинзонада Яшки Страмболя

Вскоре замигали вдали, в мокрой темноте, огоньки поселка. На повороте свет фар выхватил ходуном ходившие под ветром тальники и прижавшегося к обочине Николая. Он ссутулился, жалкий на просторной ветреной дороге. Я затарабанил по крыше кабины, спрыгнул, не ожидая, пока машина остановится, и подбежал к нему.

— Что же ты… так?

— Как? — он усмехнулся. — Перегнали вы меня…

Я вернулся к машине. Меня подняли в кузов четыре руки.

…Видно, самый трудный переход — последний.

— Неужели мой отец потому и сдал, что у него не хватило уверенности и сил до конца оставаться рядом с Журавлевым и закончить разведку наперекор Деткину-старшему?

У ДОРОГИ НА ВОСТОК

Мы сидим у ворот пыльного кос-истекского базарчика, заглатываем куски арбуза и спорим о том, нужен ли военный флот на Аральском море. Год назад я там был — два километра пройдешь от берега, и все тебе по пуп. Яшка после зачисления его в нахимовское училище готов был на каждой луже строить военно-морскую базу.

Этой ночью Яшка уезжает в Ленинград. Ему, здраво рассуждая, следовало бы быть не со мной, а с братьями Шпаковскими и Веревкиным, которые сейчас тряслись на дряхлом автобусе по дороге в поселок.

Яшка остался со мной. Мы толковали сейчас обо всем, что на ум взбредет, одного не трогали — как быть: ведь Яшкин поезд уходит в ночь, а до поселка отсюда 70 километров.

Барса-Кельмес — безводная земля. Скот пасти негде, редкие аулы и небольшие поселки расположены по ее южным границам. Сегодня мы пытались в четвертый раз отыскать балку на Барса-Кельмес.

На этот раз приехали в Кос-Истек — сюда, где сидим сейчас и выковыриваем пальцами арбузную мякоть. Из Кос-Истека вчера ушли в Акжар, полдня просидели на буровой, надеялись поймать машину на Барса-Кельмес. На буровую заглянул начальник акжарской партии Булат Джансугуров — папин друг. Мы пошли его проводить. Ребята уныло плелись следом. Они хотели идти купаться. Я нес молоток, по дороге Яшка потерял темные очки Булата.

— Лет пятнадцать назад на юг Барса-Кельмес заглядывал отряд Журавлева, — сказал нам Булат. — Он бы вашу балочку живо отыскал. Да Журавлеву сейчас некогда. Приехала какая-то комиссия…

Проводили Булата до шурфов, вернулись в Кос-Истек, и ребята уехали.

Разве это разведка — сидеть возле арб с арбузами и плеваться семечками? Степь — вот она, начинается в пятидесяти метрах… Но куда я один пойду?

Арбузной коркой я начертил на песке овал — массив Барса-Кельмес, по территории равный Нидерландам. Западный угол пересек линией — русло Песчанки… Где-то от середины линии отвел аппендикс — цепь балок первого маршрута… На песке все ясно. Я отшвырнул корку.

— Эй, пацаны!

Из кабины «ЗИЛа» выглядывал шофер в тельняшке.

— Пацаны! Оглохли? Сбегайте купите папирос.

Я принес папиросы. Спросил:

— Куда машина идет?

— В степь, — ухмыльнулся шофер, считая: сострил. Он кивнул на дорогу.

Эта дорога — мы знали — шла на восток вдоль южного края Барса-Кельмес.

— Тут, брат, такая сторона, куда ни тронься, все одно не к людям. Скоро разговаривать разучусь.

Машина тронулась.

Яшка схватил мой рюкзак — что он, с ума сошел? — и забросил его в кузов, как баскетбольный мяч в корзину. Затем сильно толкнул меня в спину:

— Лезь! Лезь!..

С его помощью я перевалил через борт, ободрал щеку о джутовый мешок, поднялся и… опомнился.

Яшка Страмболя — мой друг — бежал за машиной, постепенно отставая. До сих пор мне горько и досадно — я не помахал ему. Не встречались мы больше с Яшкой…

Укладываясь на мешках, я не знал, что машина идет на базу Ленинградской гидрогеологической экспедиции, что я встречу на базе Журавлева, Деткина и толстяка из Алма-Аты и что с ними пойду — как в приключенческой повести — по заброшенным колодцам Барса-Кельмес.

КОНЕЦ СКАЗКИ

— Где-то здесь! Ищите! — хрипло сказал Журавлев.

Я следом за Журавлевым, за мной Деткин и шофер побрели в угол балки искать колодец. Толстяк из Алма-Аты остался безразлично сидеть в тени машины.

Обшарили угол балки — колодца нет. Журавлев огляделся, потер покрасневшие от солнца глаза, мотнул головой.

— Здесь!

Колодец нашел Деткин. Он провалился в него ногой, отталкивая с дороги свалявшийся ком перекати-поля.

Под откинутым прочь, сухо зазвеневшим комом оказалась яма, забитая тем же перекати-полем. Из-под ног — я присел на корточки на краю ямы — с шуршанием потекла вниз сухая земля, струйками просачиваясь в темную, пахнувшую прелым глубину клубка.

Колодец расчищал сначала шофер, за ним Журавлев: у них руки длинные. Я сходил к машине за ведром. Связали ремни, принялись поддевать ведром рушившиеся от прикосновения ветви и корни. Подошел толстяк — виновник наших бед, — тяжело сел у края колодца и стал глядеть вниз. Глаза у него жадные. Еще бы! Со вчерашнего дня брели следом за машиной, которую обгонит черепаха, и на пятерых было две фляги воды.

Колодец очистили от тлевшей в нем годами бестолковой степной травы. Свесили вниз головы. Дно жирно поблескивало.

В вытащенном Журавлевым ведре — густая жижа цвета нефти. Он вытряхнул содержимое ведра на землю. В жиже суетятся, кособочат клешнями красные рачки. Они впервые увидели солнце.

— Напрело… Гадость какая! — прохрипел Деткин.

— Мерзость! — подтвердил толстяк, «Соколиный глаз», как вчера его назвал рассвирепевший Журавлев.

— Колодец не чищен лет пятнадцать. Казахи здесь теперь не кочуют, — объяснил Журавлев.

Он велел мне, Деткину и толстяку собирать топливо, шоферу — свежевать тушу сайгака, если она не протухла. Сам сходил к машине, отыскал в своей сумке мешочки для проб.

«Процеживать жижу станет», — догадался я.

Сайгачину варили почти без воды, в собственном жиру. Противно было жевать эту кашу из волокон.

— Ешь через «не хочу»! — рассердился на меня Журавлев. — Совсем скиснешь.

Я едва ворочал вспухшим языком. Полулежавший напротив меня Деткин смотрел в ведро с варевом бессмысленными глазами. У «грозы сайгаков» тоже пустые, равнодушные глаза. Шофер оказался хныкалкой — работает здесь первый год и до смерти боится степи. Жилистый выносливый Журавлев бодр, разговорчив, да и я держусь ничего. Вот, например, насильно толкаю в себя препротивное варево.