Род Корневых будет жить!

Я представил ёжика таких же размеров, как Умка и сказал:

— Не думаю, что вам бы это понравилось.

Егор Казимирович запнулся на полуслове и удивлённо посмотрел на меня.

А я отставил тарелку и встал.

— Спасибо большое за ужин. Пойду, подышу свежим воздухом.

Мо Сянь едва заметно кивнул.

На своего управляющего я даже не посмотрел. Пусть смирится с мыслью, что Умка и Шилань будут жить с нами в доме.

Понятно, что мы будем их воспитывать, но ограничивать свободу — точно не будем! Они должны иметь возможность в любой момент использовать все свои силы.

Я вышел в прихожую, оделся, обулся и пошёл на улицу. Раз Мо Сянь сказал, что перед медитацией нужно гулять, значит, буду гулять.

Погода была чудесная! В том смысле, что небо в тучах, в воздухе пахло снегом, но снег пока не шёл. Ветра не было, и слышимость была отличная! На улице уже начало темнеть и вокруг разливались сумерки — хорошо!

А чего не хорошо-то? Барьер есть! Я сыт! Потренировался сегодня! А потом пойду медитировать… Умка и Шилань — охотятся. Жизнь хороша и жить хорошо!

Внезапно сзади раздались шаги.

Если честно я их ждал. И именно её. Потому что видел, какими глазами провожала меня Матрёна.

Она подошла и остановилась позади меня.

Некоторое время постояли в тишине. Я — любуясь кромкой леса на горизонте. Матрёна — едва дыша за моей спиной.

Наконец, мне надоело её молчание, и я спросил:

— Что?

— Владимир Дмитриевич, — дрогнувшим голосом прошептала Матрёна.

Я улыбнулся тому, что правильно угадал — шаги были именно её. Но ответил тем не менее строго:

— Слушаю.

— Владимир Дмитриевич… — повторила Матрёна.

Мне надоело, что она лепечет, и я повернулся, чтобы поторопить её. И попал в крепкие объятия. Её губы буквально впились в мои в страстном поцелуе.

Я даже охренел слегка.

Первой мыслью было отодвинуть Матрёну. Но моё тело на её объятия среагировало мгновенно. Чёрт бы их побрал, эти подростковые гормональные реакции.

Короче, через минуту я уже сам жарко целовал девушку, а мои руки шарили по её телу. Я бы даже сказал: по-хозяйски шарили. Крепкая грудь, тонкая талия, упругие ягодицы, тёплые бёдра, мокрая…

Матрёна постанывала на мои прикосновения.

Стоять было невозможно — ноги подкашивались, но ложиться на землю вообще не вариант — холодно. Даже с учётом того, что сейчас нам было жарко — одежда расстёгивалась и распахивалась с невероятной скоростью.

Был вариант нагнуть Матрёну. И я уже собирался так и сделать, но тут пришла мысль поинтереснее, и я шепнул ей:

— Пошли на сеновал?

Почему не в дом? Так пришлось бы пройти мимо всех. Даже Кузьма был на кухне, когда я выходил. А вот на сеновале никого нет.

Понятно, что сейчас не лето, но всё равно там лучше, чем тут на холодной земле.

Моё предложение Матрёне понравилось. Она, крепко вцепившись мне в руку, поспешила в сторону конюшни.

И всё же мы шли туда, постоянно останавливаясь и целуясь, потому что было невозможно оторваться друг от друга.

Даже понимание того, что на сеновале будет комфортнее, не позволяло прекратить целоваться.

Наконец, мы дошли до конюшни. Но Матрёна повела меня к соседней двери. Потому что двери конюшни были заперты. А эта дверь открылась, и мы скользнули в тёмное помещение.

Матрёна потянула меня за собой.

— Владимир Дмитриевич, тут лестница, — прошептала она, снова целуя меня.

Мы поднялись по приставной лестнице и оказались на сеновале.

— Владимир Дмитриевич! — снова прошептала Матрёна, скидывая зипун и другую одежду.

Несмотря на темноту, её белое тело было хорошо видно.

— Иди ко мне, — прошептал я и, раскрыв объятия, шагнул к девушке.

Глава 34

Что может пойти не так, когда всё готово, нет никаких помех, оба жаждут слиться в страстных объятиях? Когда молодость кружит голову, а красивая девушка сама раздвигает ноги? Когда жажда обладания затмевает разум?

Да всё, что угодно!

Не будь я на сеновале в первый раз, да ещё и поздним вечером, возможно я иначе отреагировал бы на лёгкий шорох, раздавшийся из тёмного угла.

Но я был впервые. А потому, когда раздался шорох, я замер, прислушиваясь.

Оставленная без внимания Матрёна, потянулась ко мне, и я уже хотел было переключиться на неё, но шорох раздался снова. И я придержал Матрёну, давая ей знак молчать.

Я вслушивался в повисшую тишину, и она тревожила меня сильнее, чем если бы в углу продолжало шуршать. В этой тишине мне чудилось чьё-то враждебное дыхание. И от этого волосы вставали дыбом. Хотя, тут больше подошло бы определение: вздыбливалась шерсть.

Я не знаю, что это было — чуйка или наработанные войной инстинкты, но мне очень захотелось сменить место дислокации.

Инстинкты неоднократно спасали мне жизнь, и я всегда доверял им. А потому прошептал Матрёне:

— Не делай резких движений! Тихо, но быстро спускайся вниз!

Матрёна послушалась и потянула зипун.

Шорох раздался снова. Теперь я не сомневался — на сеновале кто-то был. И это была не мышка полёвка или какой другой грызун. И не кошка, которая на этих грызунов охотится.

Тот, кто шуршал сеном, был гораздо крупнее и тяжелее кошки — это стало понятно, когда скрипнули доски. Этот кто-то прекрасно видел нас и сейчас охотился на нас — такие вещи сразу чувствуешь.

— Быстро! На улицу! — приказал я девушке, как только она начала спускаться по лестнице.

И она в одно мгновение скатилась вниз.

В следующий момент в сумеречном свете я увидел огромного волколака. Он отреагировал на движение Матрёны — кинулся было за ней, но тут стоял я — практически голый, с торчащим членом наперевес. Ну и вот чего, спрашивается, я оставил меч?!

Понятно, что сбегать за ним мне никто не позволит. Да даже спуститься с лестницы волколак мне не даст.

Хорошо хоть Матрёна успела — я услышал, как стукнула дверь.

Мы с волколаком стояли и смотрели друг на друга, играли в гляделки.

Где-то я читал, что нельзя отводить взгляд — тот, кто первым отведёт, тот проиграл. Значит, он слабее, и будет атакован.

Хотя читал и другое — прямой взгляд в глаза воспринимается, как угроза. А значит, может спровоцировать нападение.