Род Волка. Племя Тигра. Прайд Саблезуба

Когда возбуждение стало всеобщим, из толпы воинов вывалился старейшина, которого Атту назвал «Кижучем». Точнее, это Семен так перевел для себя обозначение крупного самца нерестового лосося – называть, даже мысленно, пожилого мужчину «кетой», «горбушей» или «неркой» ему было как-то неудобно. Причем имелся в виду именно проходной лосось – цветной, горбатый и зубастый, идущий в реку на первый и последний в своей жизни нерест.

Так вот этот самый Кижуч пробрался к треноге с подвешенными чурбаками и извлек откуда-то две недлинные обструганные палки. Этими палками он принялся стукать по чурбакам, которые в ответ издавали довольно мелодичный звук, причем каждый чурбак – свой. При этом старейшина что-то напевал или скандировал, но сначала его не было слышно за общим шумом. Постепенно он, входя в раж, запел громче, и народ начал кучковаться вокруг него и пытаться подпевать.

Сначала это выглядело просто как гомон и шум, сквозь который пробивался трехтоновый голос деревянного тамтама. Хорошо подобранный ритм, как известно, производит завораживающее впечатление даже на уравновешенного трезвого человека, а уж на невменяемую и жаждущую отдаться чьей-то воле толпу – и говорить нечего. Так что минут через десять все дружно вопили что-то неразборчивое, причем Кижуч как бы спрашивал, а толпа отвечала:

– Тхедуай-я мхаанитту? Тхедуай-я мхаанитту?

– Мгутелоу ту тхе! Мгутелоу ту тхе!

– Скардихонья мхаанитту? Скардихонья мхаанитту?

– Мгутелоу ту тхе! Мгутелоу ту тхе!

И так четыре раза, а потом еще какая-то абракадабра в виде «припева».

– Ну, а это что значит? – поинтересовался Семен, которому происходящее порядком надоело: он что, массовых пьянок никогда не видел? Да у нас в каком-нибудь горняцком поселке, да в день получки…

– Призывают сюда жителей других миров – умерших и еще не рожденных, – коротко пояснил Атту.

Туземец вслушивался напряженно, покачивал в такт головой и что-то шептал. Тем не менее Семен рискнул задать еще пару вопросов:

– А потом что будет?

– Потом бабами займутся.

– А когда же драться?

Атту чуть помедлил, как бы обдумывая ответ:

– Нет, драться, наверное, не будут – выпили мало.

Между тем ритм нарастал, и толпа впадала в неистовство. Люди драли глотки во всю мочь, не замечая друг друга, кто-то подпрыгивал, кто-то носился кругами, кто-то в экстазе валялся по земле с риском быть затоптанным…

– Пошли, – сказал Атту и поднялся на ноги.

Осторожно ступая по камням, они спустились вниз. В толпу сородичей Атту въехал, как ледокол в ледяное крошево, и уверенно двинулся вперед, раздвигая людей руками и корпусом. Никто не обращал на них ни малейшего внимания. Семен следовал в кильватере, стараясь не смотреть на заляпанные рвотой рубахи и пореже вдыхать воздух – кажется, насчет поноса он не ошибся.

Наконец они оказались на свободном пространстве возле треноги. Некоторое время Атту стоял и смотрел, как беснуется Кижуч: налобная повязка съехала набок, длинные седые, мокрые от пота космы торчат в стороны, борода заляпана слюной, а глаза совершенно безумны и устремлены в пространство.

Вдруг старейшина уставился на Атту и замер. Через пару секунд воцарилась почти полная тишина.

– Вы звали, и мы пришли, – спокойно сказал бывший покойник.

Лицо Кижуча сморщилось и стало растягиваться в улыбке.

– Бизончик вернулся, – сказал он и… рухнул ничком.

При падении старейшина изрядно приложился лбом к подвешенному чурбаку. Деревяшка издала долгий протяжный звук. «До-диез», – определил Семен.

В толпе произошло некое движение, в результате которого впереди оказался Горностай, откуда-то сбоку выдавился Художник.

– Мы-ы, – сказал старейшина и добавил: – Бы ы ы…

После этого он изобразил на своем суровом лице полнейшее удовольствие и стал заваливаться набок. Однако соседям это не понравилось, и они вернули его в вертикальное положение. Старейшина поднял голову и стал всматриваться в лицо Атту глазами, казавшимися черными из-за предельно расширенных зрачков. Наконец он понял, кого именно видит перед собой, и поинтересовался:

– Ты откуда взялся, Бы-ы… Бы…зон?

– Я вернулся из прошлого – из мира мертвых, – солидно ответил Атту.

– А эт-то хто?

– Его зовут Семхон. Он из будущего.

– Ы-ы, – понимающе кивнул Горностай и стал заваливаться в другую сторону. На сей раз он поддержки не получил: те двое, в рубахи которых он вцепился, сами охотно повалились наземь, а публика расступилась, давая им место.

– Ы? – поинтересовался старейшина, щупая того, кто лежал слева. Разочарование было полным: – Ы-ы-ы…

Исследование правого фланга дало лучшие результаты: бесформенная туша, прикрытая засаленной шкурой, колыхнулась как студень.

– Ы!! – образовался Горностай и запустил руку под подол.

Художник оказался самым хитрым – тестировать свой вестибулярный аппарат он не стал, а сразу обнял одну из опор треноги, на которой висел музыкальный инструмент. Он бы, наверное, успешно завалил бы все это сооружение, но оно было весьма массивным, а старик вместе с балахоном вряд ли весил больше полусотни килограммов. Сообщение о прибытии гостей он явно уразумел, но никак не мог понять, где они, – всматривался вверх, вправо, влево, даже пытался привстать на цыпочки. Посмотреть прямо перед собой ему почему-то в голову не приходило. Наконец он, кажется, понял «жизни обман» и уставился в землю. Перед ним валялась деревянная колотушка, брошенная Кижучем. Художника это чрезвычайно обрадовало, словно он увидел собеседника, по которому очень соскучился. Он радостно заулыбался и принялся рассуждать, помогая себе жестами свободной руки. Причем излагать свои мысли он начал откуда-то с середины:

– …смысла верить в отсутствие ушедших в Нижний мир, ибо это лишь иллюзия, а не реальность. После каждого дня наступает ночь, и никто не скажет, в каком из миров находится. Значение имеет лишь путь, пройденный от рождения до нового рождения, и на этом пути…

Обкайфованные сородичи стремительно теряли интерес к тому, что говорил деревянной колотушке «уважаемый человек». Похоже, следующим номером программы действительно был групповой секс. Наверное, в плане общего развития Семену стоило бы понаблюдать за этим, да что-то не хотелось: участники были, мягко выражаясь, не очень чистыми, и самое главное, он не видел вокруг ни одного женского лица или фигуры, способных вызвать у него хоть малейший сексуальный интерес. Поэтому он следовал примеру Атту – стоял и слушал. Чтобы развлечь себя, он попытался сделать сокращенный перевод того, что на разные лады втолковывал старик своей деревянной слушательнице. Получилось примерно так:

Не верь разлукам, старина, Их круг – лишь сон, ей-богу! Придут другие времена, мой друг, Ты верь, в дорогу!..

«Если понимать дорогу в более широком смысле, – усмехнулся Семен, – то все совпадает». Развлечения ради, он перевел на местный язык припев из той же песни Ю. Визбора и, когда старик сделал паузу, сказал со знанием дела:

– Нет дороги окончанья, Есть зато ее итог. Дороги трудны, Но хуже без дорог!..

– А ты откуда знаешь?! – изумленно вытаращился на него Художник.

– Так я же из будущего, – пояснил Семен.

– А-а, – разочарованно протянул старик. – Не сам, значит, додумался. Ну, и как там – в будущем?

– Да так… – пожал плечами Семен. – Почти как здесь, только еще смешнее.

– Па-а-анятно! – протянул старик и сосредоточил свое внимание на сучке, за который зацепилась его рубаха.

Когда они оказались в относительно тихом месте, Семен поинтересовался у своего спутника, почему так мало интереса у сородичей вызвало их появление. Бывший Аттуайр пустился в длинные объяснения, из которых можно было сделать краткий вывод: они оказались в нужное время в нужном месте.