Роддом, или Поздняя беременность. Кадры 27-37

А Мальцева – сука! Сама нарвалась! Уже знает наверняка. И никаких разборок не устраивает. Даже не спросит. Только глаза смеются. Это что же, она его настолько не любила, что ей всё равно, с кем он сейчас?.. А что он «сейчас», с этим «кем»? Он лежит в постели, смотрит в потолок. Думает о сыне. И… о Мальцевой. Причём о сыне он думает, чтобы не думать о Мальцевой. Так редко когда удаётся выспаться. Да ещё и дома… На диване в кабинете не так удобно. Позвоночник уже не тот. Вот ортопедический матрас – самое оно. Хотя с Танькой он бы спал хоть в хлеву… Кстати, секс с новой терапевтической начмедшей особого удовольствия не доставил. Это всё гадина Мальцева! Начмедша немного на неё похожа… Нельзя сказать, что именно поэтому. Сперва просто понравилась. Высокая, стройная, умная… За словом в карман не лезет. А если покопаться, почему она понравилась, то… Но в койке она оказалась совсем не Танька. Танька всегда была так озабочена своим удовольствием от секса, настолько прекрасно эгоистична, что с какого-то момента напрочь переставала себя контролировать, ей настолько сносил крышу «сам процесс», что ракурсы и техники, и чего там ещё люди понавыдумывали на эту тему, её вовсе не волновали. Если Таньке, не дай бог, не доставить удовольствия, она могла такого наорать, что… Она была настолько прекрасна, что хотелось как можно дольше продолжать, доставляя ей удовольствие, рассматривая её не исподтишка… И речь идёт вовсе не о теле. Танька в постели раскрывалась полностью. Вся. Смотреть на Таньку во время её оргазма – было всё равно что смотреть ей в душу. Хотелось длить и длить, одновременно жаждая завершения. Контролировать себя ради Таньки было счастьем. А она, мерзавка, могла и вовсе не заметить, он-то как? У него оргазм был или так перетопчется? Иногда это жутко злило. И вот теперь терапевтическая начмедша, внешне вроде похожая на Таньку. И вроде язвительная и… И это же какой-то полный пиздец, а не постель, с начмедшей этой: «Тебе хорошо? Сеня, тебе хорошо? Сеня, тебе хорошо?» Волнистый попугайчик, а не баба. Так переживает, чтобы ему в койке было хорошо, что у него тут же, пардон, падает. Потому что ещё ладно мама-жена на кухне, но в койке с беспокоящейся мамочкой… Как бы ей повежливее намекнуть, чтобы заткнулась… Танька любовью занималась неистово, её приходилось нежно уговаривать открыть глаза… Властно и нежно, чтобы заметить, поймать… Что-то, всегда ускользающее… Таньке плевать было на макияж… А эта в постель ложиться накрашенная, в белье каком-то кружевном. Триста раз извиняется, что побрилась позавчера, и всё смотрит на него, как… Как шлюхи в дешёвом порно! Всё сразу падает. Вот Танька, та, дрянь… При одной мысли о дряни-Таньке уже…

Панин встал и поплёлся на кухню. Открыл холодильник. Левой рукой. Достал бутылку ледяной минералки. Левой рукой. На мгновение запнулся. Понял, чего не хватает для того, чтобы попить водички. Собственно, правой руки. Которой он, как оказалось, крепко сжимал свой восставший до предела член. Семён Ильич посмотрел на него с ненавистью. И приложил к нему пузатую стеклянную ёмкость, охнув и тихо, кратко, но ёмко ругнувшись. Немного так постоял. Слегка попустило. Панин открутил крышечку, напился воды прямо из бутылки. Закрутил крышечку. Поставил бутылку в холодильник. Захлопнул дверцу. Выключил свет и вышел из кухни.

Он даже не заметил, что свет на кухне горел, когда он явился туда посреди ночи, голый, крепко зажав кое-что в правой руке. Он даже не заметил, что на кухне сидел кое-кто, читая книгу. Он даже взгляда её не почувствовал, когда она уставилась поверх очков на разыгравшееся перед ней представление. Семён Ильич просто выключил свет и вышел из кухни.

Образцово-показательная чета Паниных. Столько лет – душа в душу. Материальный достаток и трое детей. Старший ушёл к медсестре от жены и новорождённой дочери, а двое младших – чаще в Англии, чем дома. Заботливая и внимательная жена. И прекрасный отец и муж. Муж, который только что принял жену за табуретку.

Варя сидела в темноте и плакала. Но никто этого не услышал. Табуретки тихо плачут в темноте. И никто не видит и не слышит, как плачут табуретки.

Семён Ильич принял холодный душ. Выйдя из душа, взял трубку городского телефона. Набрал номер старшего сына.

– Лёшка, это я… Нет, ничего не случилось. Нет, не на работе. Дома… Бессонница. Да послушай же ты! Не перебивай! Лёшка, к ебеням Катю. Ребёнок – это понятно. Это на всю жизнь. Но Катю – к ебеням. Квартиру ей оставляй, бабки на ребёнка давай, в зоопарк дочку води. Что там ещё с детьми делают?.. Живи с той, которую любишь. Никого не любишь – живи один. Чтобы быть свободным к тому моменту, когда встретишь ту, которую полюбишь. Понял?.. Да, блядь! Это очень важно, придурок. В какой угодно час ночи, дня и всей твоей жизни. Считай это моим отцовским завещанием. Мама?.. Мама в порядке. Звонила-плакала-уговаривала? И маму к ебеням! Живи своей головой, своим сердцем. Своим телом…

Панин зашёл в свой домашний кабинет, достал из бара бутылку водки. И долго глушил её из горла. Потому что надо сосредоточиться. А чтобы сосредоточиться – надо поспать. Сегодня министр сделал ему предложение. Министры не делают предложений, вообще-то. Так что это можно считать делом решённым. Но надо сосредоточиться и подумать. И посоветоваться с Танькой.

Через пятнадцать минут он крепко спал на кожаном кабинетном диване, замотавшись в колючий плед.

Утром на кухне его как всегда ждал горячий завтрак и горячий кофе с молоком. Он как всегда сказал: «Спасибо большое!» И, как всегда, сказав: «Ну всё, пока, я уехал», – ушёл на работу. Не обратив ни малейшего внимания на Варины распухшие веки и сетку потрескавшихся сосудов на белках глаз. Разве у табуреток есть глаза?

На пятиминутке Мальцевой не было. Жёнушка мини-олигарха написала отказ от ребёнка. К ней прилетела мама с Украины. Кто теперь будет платить за блатную отдельную палату – непонятно. У мамы денег еле на билет хватило, если верить. Впрочем, чего тут не верить – по её прикиду видно, что денег не просто нет – их нет совсем. Это доложил дежурный врач. Никаких особых эксцессов. Сутки как сутки. Не считая, разумеется, ихтиоза арлекина. С которым Ельский возится, как с родным. Из научного, скорее всего, интереса. Было бы неплохо, чтобы ихтиоз умер не здесь, а в детской больнице. Впрочем, и тут никто не придерётся – уж слишком фатальная степень весьма редкой патологии.

– Никто не будет платить. Её муж – знакомый министра.

– Так он уже не её муж! – выкрикнул кто-то из задних рядов.

По залу прошёлся ропот хохоточков неодобрения, но Панин легко стукнул карандашиком по столу – и зал притих.

– Анастасия Евгеньевна, почему вашей заведующей нет на пятиминутке? – спросил Панин у отчитавшейся за дежурство Разовой. Которую хотели отправить домой «по ранению», но она ни в какую не захотела, а своей шишкой даже гордилась. Тем более что шишак уже реял в Инстаграме, где пользователь akuser-HA отчиталась об очередном врачебном подвиге. Теперь вот и с членовредительством. Akusher-HA доблестно вырывала беременную из рук мужа-узурпатора, который её колошматил прямо по пузу ногами. За что получила от мужа по голове. Разумеется, застала она эту картину на улице. «Полицейских, когда нужны – днём с огнём, сволочи!» И затем доставляла отбитую у мужа беременную в родильный дом на своей машине. Своей машины у Настеньки не было, но Инстаграму этого знать не положено. Лайков было меньше, чем под изображением с заявлением о бимануальном изнасиловании. «Что за люди?! – сердилась про себя Настя. – На героизм им наплевать и растереть. Им бы только бугогашеньки!» Впрочем, сделала очередные выводы и уже приготовилась настрочить в Фейсбук забавную историю, услышанную сегодня ночью от Поцелуевой. От своего лица, разумеется, настрочить.

От обращения Панина, сказанного как равной, Тыдыбыр вся распустилась от удовольствия, как бутон. В патологии её никто не замечал в упор! А тут сам Панин, великий и могучий начмед, её называет по имени-отчеству. Потому объяснять она стала подробно.

– Она всю ночь в отделении была. Занималась этой, которая родила ихтиоз арлекина. И утром была, я с ней столкнулась, я из ординаторской вышла, в кабинет только собралась постучать, чтобы на пятиминутку вместе идти, а Татьяна Георгиевна из кабинета выскочила и понеслась галопом в сторону служебного туалета.

– Галопом, точно? Не рысью? У вас же в отделении все нынче иппа… иппанутые! Или как это называется, когда в лошадях разбираются? – опять выкрикнули из заднего ряда. И на сей раз Панин отследил остряка. Это был, разумеется, заведующий гинекологией. Кто себе ещё тут может такое позволить? Хотя все знают, что Мальцева по субботам-воскресеньям с интерном забавляется то верхом, то на спине, сука!

– Ты со своими кобылами разберись, а Таньку – не трогай! – прошипел доцент Матвеев, ткнув заведующего гинекологией локтём в бок.

– Все по рабочим местам! – сказал Панин, и все зашумели, поднимаясь с мест, нетерпеливо дожидаясь, когда первым стремительно покинет конференц-зал начмед.

В дверях заведующего гинекологией нагнал Денисов.

– Ещё раз ляпнешь сальность – и это будет называться «мордобой», – спокойно и внятно сказал интерн, ласково улыбаясь заведующему гинекологией сверху вниз и поигрывая бицепсами.

– Ты в моё отделение носа не сунешь! – прошипел тот в ответ.

– Господин Денисов, у меня сейчас плановая операция. Обыкновенная экстирпация без придатков, ничего военного. Но я был бы вам премного обязан, если бы вы мне проассистировали! – ядовито-саркастично глядя на заведующего, громко обратился Матвеев.

Все, кто это слышал, замерли в немом восторге. Да, Матвеев – известная гнида. Да, Матвеев никогда и никого не щадит. Но Матвеев – спец и мужик! Ну что, твой ход, заведующий! Все немного притормозили, якобы переговариваясь о своём, и… И заведующий гинекологией просто стремительно покинул помещения, просто таки дымясь от злобы.

– Спасибо, Юрий Владимирович, – сказал интерн.

– Иди в оперблок, мойся. Мне протокол лень не только писать, но и диктовать. А ты парень умный и грамотный. Так что ничего личного, просто лень. Я вообще уйду после основного этапа. Мне в онкодиспансер надо подъехать. Закончишь сам.